— Марио необходимо жениться на фон Граффенберг. Скоро состоится их свадьба, вот увидишь. На Рождество будет объявлено о ней. Мне кажется, я слышала разговоры об их помолвке.
Арианна схватила Марту за руки:
— Что ты такое говоришь? Ведь всего несколько месяцев назад он уверял, что любит только меня и непременно женится на мне.
Девушка крепко ухватила Марту за плечи, но та постаралась высвободиться.
— Дорогая, ну зачем вынуждаешь меня говорить о том, что может ранить тебя? — Арианна промолчала, и Марта продолжила свою мысль: — Как тебе объяснить? Ты такая молодая и глупенькая, просто еще не знаешь, что такое брак.
— Я знаю одно — я люблю Марио.
— Одной любви недостаточно для счастливого брака, если вы такие разные. Конечно, любовь крайне необходима в семейной жизни, но ваше несходство… Ты, Арианна, хочешь получить от мужа всё без остатка: сердце, душу, мысли, всего его целиком… Хочешь дышать одним воздухом с ним, видеть мир его глазами. Но если это вдруг не получится, ты ведь будешь очень несчастлива. А он не может дать тебе всего, что ты требуешь. И никому не сможет дать. Он совсем другой человек. Ему вовсе не нужны полностью всё твое сердце, твоя душа. Обнаружив это, ты начнёшь обижаться на него, а вскоре и возненавидишь. Уж позволь сказать правду, потому что я видела многих женщин, таких же молодых, как ты, которые безрассудно бросались в объятия мужчин, выходили замуж в пятнадцать, шестнадцать лет, имея весьма смутное представление о браке. У тебя обычные для всех девушек представления, и я не могу порицать тебя за это. Но если бы я сумела помочь тебе убежать отсюда и мы вдвоем добрались бы до Неаполя, потом, блуждая по городу, отыскали бы Марио, а он, совершив чудо, решился бы жениться на тебе, ты через несколько лет разлюбила бы его, потому что вы совершенно разные люди. Ты невзлюбила бы его друзей и знакомых, с которыми он встречается, возненавидела бы их ложь и лицемерие. А разные вы потому, что для Марио главное — армия, солдаты, война, потому что он любит свою мать, только ее, а она заставляет его поступать, как ей угодно. Она постоянно будет стоять между вами. Ты слишком молода и неопытна, тебе не побороть ее влияния. Ты невольно противопоставишь себя двору, знати, и Марио, почувствовав это, начнет упрекать тебя, ненавидеть. Аристократы всегда поступают именно так, поверь мне. Ему больше подходит фон Граффенберг.
— А она любит его, эта Граффенберг? Любит сильнее, чем я?
— Она вовсе не любит его. Она такая же, как он, из их круга. И потому не ждет от брака любви. Аристократы редко женятся по любви. Этого они ждут от любовницы, а не от женщины, на которой женятся. И они по-своему правы. А ты еще слишком молода. Как объяснить тебе, что брак может быть счастливым и спокойным лишь между равными по положению людьми?
— Но он совсем недавно говорил, что безумно любит меня и жить без меня не может!
— Он не должен был так говорить.
— Но зачем он уверял меня в вечной любви? — возмутилась Арианна.
Марта побледнела:
— Его слишком опьянила твоя красота и твоя жизнерадостность. Говоря тебе пылкие слова, он обманывал и тебя, и себя. Он не должен был говорить тебе этого, потому что прекрасно знал — ты все примешь всерьез. Впрочем, как он мог не влюбиться в такую молодую и прелестную девушку! А ты умеешь любить и ненавидеть с таким пылом, какого у него нет, потому что ты такая же светлая, чудесная и естественная, как твои родные острова, утесы, море.
Но Арианна больше не слушала ее. Она думала о Граффенберг, вспоминала ее блеклые глаза, бесцветные волосы, надменную манеру держаться, руки в кружевных перчатках, кислую физиономию. Именно такой она видела немку и поняла ее характер. И тут гнев девушки обрушился на Марио: он променял ее, Арианну, на этот манекен? Она вдруг заявила Марте:
— Почему не скажешь мне прямо и откровенно, что Марио подлец и потому побоялся жениться на мне? Предпочитает век жить с этой дурой пустоглазой, которая и рот-то свой открывает только для того, чтобы фальшиво улыбнуться. Она нарожает ему кучу таких же глупых и гадких детей. Почему не говоришь мне это?
— Подобное нельзя говорить ни о ком, ни об одной девушке.
— Нельзя? Так пусть отправляется ко всем чертям! А ты, кто ты такая, чтобы указывать, что мне следует делать, а что нельзя? — и она осеклась, поняв, что зашла слишком далеко. Марта нахмурилась. — О, прости меня, прошу тебя! Я не хотела говорить такого, мамочка! — прося прощения, Арианна обычно называла Марту не по имени, а только мамочкой. — Я понимаю, ты, должно быть, права. Он подлец, негодяй. Он заставил поверить, что любит, что женится, а ты…
Марта понимала Арианну. Марио действительно преступил границы порядочности. При мысли об этом ее, как и Арианну, охватывал гнев, возмущалась ее женская гордость. Марио предпочел ей эту дуру пустоглазую, как выразилась Арианна, отказался от чудесной девушки, этого удивительного творения природы, лишь потому, что другой довелось случайно родиться в знатной семье. Арианна вскочила, сжав кулаки, и принялась ходить взад и вперед по комнате. Марта, сочувствуя ее горю, молча наблюдала за ней. Девушка металась в злобном бессилии, как человек, вынужденный принимать реальность, если даже реальность эта — горе.
— Я буду ненавидеть его до конца своих дней! Грязный ублюдок, подлец, негодяй! Какими еще дурными словами назвать его? — обратилась она к Марте, не находя больше ни одного достаточно бранного слова, чтобы обругать его.
— Дорогая, прошу тебя, я никогда не слышала от тебя грубых слов. Никогда, за столько лет! Действительно, что-то случилось с твоей головой. Прекрати сейчас же, прекрати! — Марта подошла к ней и встряхнула за плечи.
Но Арианна продолжала кричать:
— Нет! Нет! Ублюдок!
И тогда Марта изо всей силы ударила ее по щеке. В полнейшей тишине подземелья пощечина прозвучала громко, словно удар хлыста. От изумления Арианна уставилась на Марту. До сих пор та еще ни разу в жизни не поднимала на нее руку. Но от гнева Арианны тут же не осталось и следа. Его сменило отчаяние. Она бросилась в объятия своей второй мамы и опять разрыдалась. Марта подвела ее к кровати, уложила, укрыла одеялом. На бледном лице девушки горел след от удара. Почувствовав, что ноги подкашиваются от усталости. Марта опустилась рядом. Глаза слипались, но она на всю жизнь запомнила расстроенное, опечаленное лицо девушки, ее красные от слез глаза и этот отпечаток ладони на щеке.
ИНТЕРМЕЦЦО
Закончив рассказ, Виргилия еще некоторое время сидела неподвижно, потом покачнулась, открыла глаза и с трудом поднялась с кресла. Она была явно не в себе. Мне хотелось расспросить ее про Арианну, но я поняла, что сейчас вопросы неуместны. Пророчица очень устала. На пороге своего дома Виргилия предупредила меня:
— Завтра не приходи. Завтра праздник.
И я вспомнила, что на острове действительно готовились к торжеству. Говорили, даже будет фейерверк. Я кивнула в знак согласия.
— Важный праздник, — продолжала Виргилия. — Перерыв в работе столь же необходим, как и сам труд. Даже Господь Бог, шесть дней создавая мир и человека, на седьмой отдыхал от трудов праведных. В этом проявилось некое самоограничение Господа нашего, хотя Бог, как учит каббала, пронизывает всё и вся. Он основа всех вещей и явлений. А завтра прими и ты участие в нашем празднике. — И она скрылась в доме, а я направилась к молу.
Теперь я уже представляла Арианну как вполне реального, живущего и поныне человека. И мне не терпелось узнать, что же произошло дальше. Увидит ли она еще Марио? А Марио, что он сделает при встрече с ней? Мне очень хотелось дослушать рассказ Виргилии до самого конца. Но я устыдилась своей мысли. Очевидно, для старухи небезопасно пребывать в трансе слишком долгое время. Я подумала — в трансе, однако не знала, что это означает на самом деле. В одном только я не сомневалась: Виргилия вела свой рассказ из какого-то другого, неведомого мне измерения.
После обеда на следующий день я заметила, что все куда-то исчезли. Готовятся к празднику, объяснили мне. Я вышла из гостиницы около девяти часов вечера вместе с другими постояльцами. Мы спустились в небольшой порт и на крутом повороте дороги, откуда открывается прекрасный вид на Сан-Никола, я поняла, что праздник этот действительно почитаем.
Всю водную гладь между островами покрывали всевозможные суда и суденышки — моторные лодки, на которых обычно переезжали с острова на остров, частные яхты, многочисленные рыбацкие шхуны местных жителей, трудившихся в Термоли, Роди-Гарганико. Вместе, и еще множество других моторок, неизвестно откуда появившихся. Все суда были ярко освещены, украшены гирляндами из лампочек и китайскими фонариками. На просторной набережной пылал костер, стояла огромная жаровня и на ней двухметровая сковорода. Мне сказали, что такая же огромная есть и на Сан-Никола. И действительно, издали виднелись языки пламени. Лодки были заполнены нарядными людьми, загружены едой, плетеными фиаско[30] с вином. Мне тоже дали корзину с рыбой, фруктами, вином и сладостями и усадили в рыбацкую лодку. Моряки были в приподнятом настроении. С ними сидели жены и дети. А некоторые пригласили на праздник и пожилых родителей. Флотилия неторопливо двинулась в море. Покинула проливы между тремя островами и стала огибать остров Сан-Никола. Издали она выглядела гигантским светящимся шлейфом. Отовсюду доносилось пение. Пройдя мимо острова и осветив огнями его циклопические скалы, флотилия вышла в открытое море, направившись к Капрере.
Светящийся шлейф обогнул остров, вышел к Кретаччо, обошел Бриллиантовый мыс, бухту Тонда и двинулся на юго-восток, к бухте Морского Быка. Сидевшие на высочайших скалах альбатросы молчали. Светила полная луна, а эти странные птицы пели только в безлунные ночи. После того как флотилия прошла южный мыс Сан-Домино и миновала Фиалковый грот, вдали показались огни Сан-Никола. Путь завершался. Светящаяся флотилия вернулась к острову Кретаччо.