— Встретила бы ты свою подругу через пару лет, то увидела бы, что груди у нее обвисли до самого живота и нужно немало китового уса[51], чтобы поддерживать их в прежнем положении.
Вспоминая шутку Джулио, она рассмеялась и снова посмотрелась в зеркало. Да, конечно, именно он помог ей осознать свою привлекательность и быстро обрести уверенность в себе. Однако она догадывалась, что предстоит проделать еще немалый путь, прежде чем сумеет полностью освоиться с собственной красотой.
— Ты должна держаться легко и непринужденно, — повторял ей Джулио, — и ни в коем случае не нужно стесняться своей внешности. И не надо бояться завистливых взглядов других женщин и пугаться вожделенных взглядов мужчин. Быть красивой — вовсе не грех. Это дар Божий.
Арианна смотрела в зеркало, любуясь собой. Вот так она откинет голову, так протянет руку, а так посмотрит на Джулио. Она вновь и вновь повторяла разные жесты.
— Лучше бы ты подражала графине Бальделли, — заметила Марта, входя в комнату с пяльцами в руках. И глядя на Арианну, добавила: — Тебе незачем так накрашивать лицо, думаешь, делаешься красивее? Мне бы очень хотелось, чтобы твой муж выбросил всю эту косметику.
— Ну что ты говоришь? Мы только вчера вместе с ним выбирали ее. Ты должна не порицать меня, а научить, как всем этим пользоваться. Ты что, забыла, ведь сама же показывала, как приукрасить лицо.
— Да, но я учила тебя лишь слегка подкрашивать его, а не так грубо. Ты чересчур усердствуешь.
— Но так нравится моему мужу.
Марта не понимала вкуса Джулио и потому расстроилась и обеспокоилась. Нет, Марта не права, подумала Арианна. Джулио любит ее, очень любит, и потому он бросил вызов самому себе: он решил заставить ее полюбить его. Смелый шаг, ом и сам понимал это. Он не мог обходиться с нею с той же легкостью и непринужденностью, с какой вел свои дела.
Не мог, и она поняла это по тому, как он наблюдал за ней порой, когда она читала или прихорашивалась у зеркала. Взгляд бдительный, настороженный, полный ожидания. Однажды она спросила Джулио, почему он так смотрит на нее. Тот засмеялся и тут же придумал какую-то забавную историю. В сущности быстро сменил тему разговора. Он очень ловко умел это делать, и она восхищалась, как у него все получается. Надо бы и ей тоже научиться поступать так же, решила она. И случай представился очень скоро.
Она нежилась в объятиях Джулио при свете луны, падавшем из окна на кровать, и неожиданно обнаружила, что думает о Марио. Представила себе, как было бы сказочно прекрасно, если бы сейчас так же крепко ее обнимал Марио. Если бы это он целовал ее губы, шею, волосы, грудь. При мысли о молодом маркизе она тяжело вздохнула и отвернулась к окну.
И тут же почувствовала, как рука Джулио, обвивавшая ее талию, вдруг напряглась, стала твердой, как железо. Он резко поднялся и, не говоря ни слова, вышел из комнаты, уединился в библиотеке и провел в одиночестве всю ночь. Такое случилось впервые, и она очень встревожилась. Нет, подобное больше не должно повториться ни разу. Нельзя допускать, чтобы он заставал ее врасплох, погруженную в свои мысли, а самое главное, никак нельзя, чтобы угадывал их. Вот так она постепенно научилась притворяться. Теперь она постоянно была настороже с Джулио и чутко прислушивалась ко всему, что он говорил.
В постели всегда обнимала его, заставляя себя полностью отдаваться любви или думать о том, что они станут делать завтра. Она с большим усилием гнала от себя мысли о Марио. Гнала со злобой, ведь он — негодяй, подлец, и не стоило тратить силы даже на ненависть к нему, как советовала Марта. Арианна научилась не терять бдительности даже в мыслях, в невольных жестах. И когда в одиночестве гуляла по саду, тоже непрестанно контролировала себя, ведь Джулио мог наблюдать за ней из-за шторы.
Нет, она больше не попадется в ловушку. Подсматривая за ней, Джулио должен быть уверен, что сейчас она ни о чем не думает, кроме как о цветах. И действительно, прохаживаясь по саду, она внимательно рассматривала растения, прикасаясь к цветам, вдыхала их аромат. Она научилась отделять свои мысли от жестов и сама удивлялась, как быстро наловчилась делать это. Но однажды у нее не хватило сил на притворство.
Ей снова приснился тот страшный сон, какой привиделся на Тремити. Она как-то рассказала о нем Джулио. И теперь, когда жуткий сон повторился, Арианна заплакала. Джулио разбудил ее. Открыв глаза, она увидела, что он внимательно смотрит на нее. Не говоря ни слова, он бережно взял ее, как ребенка, на руки и прижал к себе. Его крепкое объятие успокоило, но он еще долго нашептывал ей нежные слова, пока она не перестала плакать.
— Ох, Джулио, как было холодно на том камне! Каким холодным, каким твердым он был, и как плакали альбатросы! И еще я не могу понять…
— Чего не можешь понять, сокровище мое?
— Не могу постичь, как это я могла находиться сразу в двух местах — и лежать на камне, и летать вместе с альбатросами!
— Но это же сон, — успокоил Джулио, отыскивая в темноте канделябр. При свечах он увидел, что лицо ее напряжено и непроницаемо, словно высечено из мрамора.
Рубашка Джулио расстегнулась до пояса, и обнажилась грудь, заросшая волосами. Все еще дрожа от страха, она прижалась к этой крепкой, мускулистой груди и шепнула:
— Держи меня крепче, Джулио, держи крепче, мне страшно!
Он опять поднял ее на руки и сел в кресло, укачивая, как ребенка.
— Должно быть, действительно ужасно и очень страшно, когда снится, будто лежишь на холодном камне, после обильного ужина со множеством перемен, — засмеялся он, целуя ее волосы.
— Нет, нет, не смейся надо мной! — воскликнула Арианна. — Это ужасно — чувствовать, что одна половина тебя лежит на камне, а другая летает с птицами.
— Дорогая моя, одна твоя половина, которая лежала на камне, — не что иное, как часть прошлого, а другая, в небе — летит ко мне. И ты уже проделала свой путь, ты уже здесь, в моих объятиях.
— Ты не можешь не пошутить, — проговорила она, все так же крепко прижимаясь к нему.
— Но я вовсе не шучу. — Она почувствовала, как изменился его тон. Он поцеловал ее в волосы. — Дорогая, пойми простую вещь: когда привыкнешь к новой, спокойной жизни, привыкнешь встречаться с людьми, которые тебе нравятся, привыкнешь красиво одеваться, развлекаться, этот сон больше не повторится, я же позабочусь, чтобы ты всегда и всем была довольна. А иначе ответу обратно на Тремити!
Она резко отстранилась от него:
— Нет, никогда! Никогда больше не вернусь туда!
— В таком случае будь умницей и каждое утро, проснувшись, повторяй: «Я больше не живу на Тремити, не лежу на холодном камне, я теперь графиня Веноза, и мой дом в Милане». Вот увидишь, станешь говорить себе это каждое утро — больше никогда не будет сниться такой противный кошмар.
— Твой муж сгущает краски, — объяснила Марта, — как всегда, все преувеличивает, когда дело касается тебя. И представляя тебя своим друзьям или позволяя танцевать с ними, мне кажется, он допускает что-то лишнее. И его болезненное желание почаще слышать, как все говорят тебе комплименты, мне тоже не нравится.
— Вызывать у мужчин желание и не позволять удовлетворять его, мне кажется, это самая большая дань признательности, какую я способна предложить Джулио, — сказала Арианна. — И не понимаю, почему ты осуждаешь меня. Что же в этом плохого? Нет, я буду делать так, как хочет мой муж, чтобы не мешать всем окружающим восхищаться его женой.
— Теперь ты говоришь словами твоего мужа, — сухо возразила Марта. — Хорошая жена проводит свободное время за пяльцами, а не валяется на диване да в постели и не сидит часами перед зеркалом, любуясь собой.
— Правильно, если подобная хорошая жена не должна во всем угождать столь требовательному мужу! — воскликнула Арианна, надевая на шею золотое ожерелье и слегка наклоняясь вперед, чтобы подвеска легла ровно в ложбинку между грудями. — Я стараюсь быть красивее ради счастья моего мужа. И все же мне нравится, когда ты называешь меня женой, хотя и имеешь в виду обычных жен на Тремити, которые только и делают всю жизнь, что прядут, вяжут, шьют, штопают да растят детей.
— Я говорю не о женщинах на Тремити, а о графине Бальделли. Тоже графиня, однако ведет себя не как ты, а уделяет время и вышиванию. Скажи, разве тебе не хотелось бы поступать как она? — спросила Марта.
— Но она стара и уродлива! И женщины вроде нее ненавидят меня, ты же знаешь. Сама видела. Как же я могу стремиться походить на них? Ни за что! — Она накрутила на палец прядь своих светлых волос, делая локон. — Я рождена вот для этого, Марта. Для того, чтобы ухаживать за своим лицом и телом, чтобы готовиться к встрече с мужем, чтобы нравиться мужчинам, — она засмеялась.
— Вот и опять повторяешь слова мужа. Но не могла же ты так измениться всего за несколько месяцев. Как ты можешь так думать?! — возмутилась Марта, гневно втыкая иголку в ткань.
— Не сердись, милая! — взмолилась Арианна, подбежала к ней, обняла и прижала голову к груди. — Не сердись, — попросила она, беря Марту за подбородок и приподнимая ее лицо, — ты ведь знаешь, я не переношу, когда ты дуешься. Ну посмотри на меня, улыбнись! Все снесу, только не твою недовольную физиономию!
— Ах, ты же знаешь, что я не могу долго сердиться на тебя, иди, иди… — сказала Марта, высвобождаясь из ее объятий.
Арианна отодвинулась.
— А ты еще любишь меня? — спросила она, с улыбкой глядя на нее.
— Конечно, люблю.
— Ну разве я не по-прежнему твоя дочь?
— Перестань, дорогая. Ты знаешь, что я имею в виду.
— Что ты хочешь сказать?
— Хочу сказать, что мне не нравится поведение твоего мужа. Совсем не нравится, и мне не по душе, что ты одобряешь его.
— Я всего лишь учусь играть свою роль, Марта, — ответила Арианна, снова подходя к зеркалу, — и начинаю понимать, что я не такая женщина, как все, и даже если бы захотела вести себя иначе, мне не позволили бы. Поэтому лучше приспособиться и смириться, — и вдруг она резко сменила тон: — И к тому же мне нравится наряжаться, делать себя еще привлекательнее.