— Согласен, — поклонился Серпьери. — Вы убедили меня. С чего хотите начать?
— С Французской революции. Почему она произошла? В чем ее причины? И почему она разразилась во Франции, а не в Австрии, скажем, или в Англии?
Причин тому много, — ответил Серпьери. — Во Франции скопилось немало противоречий. В чем-то она оказалась очень передовой, а в чем-то — весьма отсталой страной. Слишком сложной была земельная проблема. К примеру, большая часть плодородной земли принадлежала духовенству и знати. А они не обрабатывали ее. Земли оставались запущенными или отдавались на откуп жадным интендантам — правителям провинций.
— Вы хотите сказать, что крестьяне во Франции беднее, чем у нас?
— В некоторых департаментах — несомненно. У нас Мария Терезия, а за ней и император Иосиф провели немало полезных реформ. Правительство закрыло монастыри, упразднило бенефиций[53], приносивший церкви огромные доходы, снизило налоги, обременявшие прежде всего крестьян. А во Франции положение стало нестерпимым. За многие века накопилось столько всяких законов, множество привилегий для дворян. Кто угодно имел право ворваться в жалкую лачугу земледельца и отобрать у него даже самое необходимое.
— А почему ненавидели аристократов? За жестокость?
— Нет, они вовсе не жестокие. Видите ли, Арианна, когда Людовик XIV, Король-Солнце, захотел приструнить аристократов, он призвал их ко двору и вынудил следовать причудливой и весьма дорогостоящей моде, заставляя участвовать в балах и празднествах, лишь бы только они не возвращались в свои имения, в свои замки, ведь там они могли восстать против него и ослабить монаршую власть. Таким образом, французские аристократы, все время пребывая в Париже или, вернее сказать, в Версале, отрывались от своих латифундий и теряли связь с народом. Для простых людей столь далекие хозяева, которые занимались лишь тем, что получали доходы и взимали налоги, были эксплуататорами.
— И бездельниками.
— Бездельниками, если вам так больше нравится. Однако надо учитывать еще одно обстоятельство: эти бездельники помимо того, что получали доходы и взимали налоги, имели еще исключительное право занимать и все офицерские должности в армии. Служба эта оплачивалась очень хорошо. Во Франции насчитывалось более тысячи генералов и десять тысяч офицеров, и все из знатных фамилий. Они обходились казне гораздо дороже, чем все солдаты, вместе взятые.
— А кто же платил им?
— Король.
— А где он брал столько денег?
— Он получал их, взимая налоги с любой деятельности. Аристократы были освобождены от налогов. Их выплачивали все остальные граждане.
— Выходит, аристократы немало обогатились?
— Ничего подобного. Когда стали конфисковывать имущество эмигрантов, оказалось, что большая часть его заложена. Почти все именитые французские аристократы жили в долг. И нередко король выручал их средствами из своей казны.
— Это, видимо, обходилось государству очень дорого?
— Невероятно дорого. И духовенство — я имею в виду высшее духовенство — получило такие же права, как аристократы, и стоило фантастических денег. Чтобы содержать церковь, король кроме сбора налогов принялся продавать общественные должности. Потом стал издавать законы, вынуждавшие кустарей раскошеливаться за право заниматься своим ремеслом — платить и за само право работать, но государственный долг все рос и рос, так что настал момент, когда государство объявило себя банкротом: перестало выплачивать долги. И тогда разорились те, кто прежде давал деньги в долг.
Арианна задумчиво слушала Серпьери.
— Выходит, аристократов ненавидели вовсе не за жестокость, а за то, что они обходились слишком дорого, эти транжиры. Люди поняли: это за их счет, их трудами те жили в роскоши…
Серпьери кивнул.
— А король разве не стремился что-то изменить, провести реформы, как Мария Терезия, как император Иосиф? — недоумевала Арианна.
— Конечно, стремился. Сначала Людовик XVI назначил министром финансов Тюрго, весьма образованного человека, который стал сокращать расходы, отменив многие должности при дворе, сняв таможенные пошлины, ограничивавшие приток товаров в страну. Он подготовил также административную реформу. В административных округах должны были выбирать ассамблею, та, в свою очередь, — ассамблею провинции, а она — ассамблею всего королевства. Но против такого плана Тюрго выступили двор и духовенство, и король отправил министра в отставку.
— Выходит, виноват не только король, но и другие жители Франции — народ, аристократы, духовенство, все оказались причастны к разорению страны.
— Нет такой страны, дорогая, где бы жители радовались реформам. Люди привыкают к установившемуся порядку, поэтому решительные изменения всегда приходится навязывать силой. Тюрго оказался прав, а остальные ошибались. Король обязан был проявить большую настойчивость, действовать решительнее. Но у него не хватало мужества настоять на реформах.
— Бедный король! И все же ему удалось найти человека, который смог помочь ему?
— Да, он нашел вполне подходящего премьера — Неккера — который оказался не столь категоричен, как Тюрго. В ту пору Франция еще воевала с Англией, и дела шли неплохо. Неккер сделал новые государственные долги, надеясь со временем увеличить налоги. Но он тоже задел интересы слишком многих людей, и придворная камарилья постаралась, чтобы он впал в немилость. После его отставки расходы сделались прямо-таки сумасшедшими. За несколько лет государственный долг достиг астрономической цифры в три миллиарда франков. Тогда Людовик XVI принял решение созвать Генеральные Штаты. Иными словами, ассамблею духовенства, знати и третьего сословия. Вот тут-то и вспыхнула революция.
— Никогда бы не подумала, что причиной революции может стать отсутствие денег.
— Но это отнюдь не единственная причина революции. Народ возмущала социальная несправедливость. Народ потребовал свободы, равенства и братства. Король же — абсолютный монарх.
— Но вы сами сказали: если б он провел реформы Тюрго, то спасся бы.
— Возможно, он всего лишь отсрочил бы революцию.
— Или, напротив, она вообще не состоялась бы, потому что люди, выбранные в новые парламенты, постепенно заняли бы место аристократов законным путем. Со временем король отправил бы по домам бездельников-аристократов, сэкономил бы на них, и не случились бы эти ужасные события, которые все-таки произошли. Вы должны согласиться, граф, что была возможность предотвратить революцию.
— Возможно. Но получилось иначе. Когда Генеральные Штаты собрались, сразу же стало ясно, что их участники расходятся во мнениях. С одной стороны знать и богатое духовенство, а с другой — третье сословие, низшее духовенство и менее богатая знать.
— И тогда началось нечто вроде гражданской войны. Бедные пошли против богатых. Победили бедняки. Некоторые из них потом разбогатели. И теперь именно они командуют парадом. Это так?
— Вы слишком циничны, дорогая, — возразил Томмазо. — Революция — это ведь не только война, кровь и гильотина. Это также Генеральные Штаты, Национальное собрание. Комитет общественного спасения. И Декларация прав человека. И общественный договор. Французы пытались осуществить философские идеи Жан-Жака Руссо.
Слуга принес им напитки. В ожидании, пока тот удалится, Сер-пьери задумчиво смотрел в сад. Трудно оказалось объяснить Арианне внутренние перемены, которые произошли в результате Французской революции с ним самим, как и со многими другими людьми во всей Европе. Но он попробует сделать это.
— А что конкретно проповедует Руссо? — вдруг спросила Арианна. — Признаюсь вам, у меня нет точного представления о его философии. Я немного теряюсь в ней.
Серпьери отпил из своего бокала и посмотрел на нее. Эта молодая женщина действительно жаждала знаний, буквально впитывала в себя все новое.
— Руссо, — продолжал граф, — задался вопросом, почему люди несчастливы, и обнаружил, что причиной тому является социальный прогресс. Когда-то в первобытном обществе люди — грубые, невежественные — жили порознь, в лесах. Они не располагали никакой собственностью, все были равны и потому не ведали ни ревности, ни зависти, ни жадности. А потом кто-то обозначил границы своего поля и заявил: «Это мое!» Другие люди поверили ему. Так появились частная собственность и социальная несправедливость.
— Но все это происходило в очень далеком прошлом, — прервала его графиня. — А кто же теперь захочет возвращаться к первобытному образу жизни? Почему мы должны это делать? Ведь жить дикарем ужасно, без крыши над головой, без цивилизации… Я видела дикарей, я знаю их, Томмазо!
— Но Руссо вовсе не призывает нас вернуться к истокам и жить как первобытные люди.
— Не пытайтесь запутать меня, граф. Руссо только и делает, что восхваляет простой, примитивный образ жизни. Я знаю точно, одна моя подруга читала мне отрывки из «Рассуждений о начале и основаниях неравенства».
— Да, это верно. Но Руссо понимает, что человечество не может вернуться в прошлое. Напротив, он предлагает двигаться вперед. Не надо перечеркивать достижения цивилизации, нужно идти дальше и развивать их. Именно поэтому люди должны заключить общественный договор. При несправедливой системе, в которой мы живем, короли, аристократы, знать действуют исходя только из собственных интересов, побуждаемые алчностью. И командуют таке только они. Равенства нет. Единственный способ изменить положение, считает Руссо, заключить общественный договор. Этим договором каждый человек связывает себя со всеми другими людьми и в то же время ни от кого не зависит. Он повинуется лишь самому себе и по-прежнему остается свободным. В сущности, человек повинуется только общему, общественному интересу.
Арианна внимательно посмотрела на Серпьери.
— Вот этого-то я и не могу понять, — сказала она.
— Общего интереса? Но это же очень просто. Каждый из нас, в общественном договоре, подчиняет себя и свою силу общей воле, которая хочет добра всем самым безупречным, самым безошибочным образом.