— Ах вот как, вы, значит, пополнили свое образование? Так кто же?
— Аристократы, ослепленные гордостью, заботившиеся только о своих кастовых привилегиях, бессильные что-либо решать, не способные действовать, не умеющие чувствовать. Бесхребетные, впавшие в детство, черствые аристократы, такие же ничтожества, как вы.
Танец окончился.
Марио, не ожидавший столь решительного нападения, был ошеломлен. Арианна воспользовалась его растерянностью, высвободилась из объятий и стремительно направилась к мужу. Джулио шел ей навстречу вместе с графиней Шробер, продолжая оживленный разговор. Извинившись перед нею, он заботливо обратился к жене:
— Ты хорошо себя чувствуешь, мое сокровище?
— Я немного устала.
— Графиня, наша Арианна недавно стала мамой и еще не совсем окрепла. Как вы считаете, простим ее?
— Моя дорогая, поскорее присядьте сюда, отдохните, — предложила Шробер, дружески беря графиню под руку. — Идите ко мне! Мы, женщины, должны помогать друг другу в этом мире неистовых и грубых мужчин.
Когда все разошлись по своим местам, Арианна заметила, что Марио нет в ложе эрцгерцога. Она опустилась в кресло и поискала его глазами. Молодой маркиз разговаривал с графиней Сербеллони.
Теперь публика разошлась по всему залу. Протокольная часть завершена, каждый мог располагаться, где хотел. Арианна обратилась к мужу.
— Не оставляй меня одну, — шепнула она ему. — Никогда.
ИНТЕРМЕЦЦО
На другой день после встречи с Виргилией со мной произошла глупая история.
Вернувшись в гостиницу, я долго не могла уснуть. Ее рассказ перенес меня далеко от Тремити, вернул в Милан, где я прожила большую часть жизни.
Разрушилась чудесная атмосфера отдыха. Я вспомнила про все свои служебные дела, прерванные из-за отпуска, про тягостную историю с моим немецким издателем. Как всегда, одна неприятность словно напоминала о другой, всплыли и все прочие огорчения, разочарования и досадные мелочи, навалившиеся на меня в последнее время. Я чувствовала себя очень усталой.
День выдался жаркий; гуляя, я спустилась в бухту на южном побережье Сан-Домино, и на обратном пути в гору совсем измучилась. Я наспех перекусила и ушла в свою комнату, собираясь отдохнуть. Но едва я уснула, как меня разбудили женские голоса.
Еще вчера в соседнем номере жили две американки — полные приветливые дамы. Они уехали, и там появились какие-то другие женщины. Они оживленно болтали. Я различала только отдельные фразы. У одной голос был высокий и резкий, у другой — низкий и глухой. Отчетливо слышались лишь отдельные восклицания первой, а вторая все время что-то нудно бубнила. Они обсуждали жениха чьей-то дочери. Высокое сопрано подробно; до мелочей перечисляло все его недостатки. Другой голос выставлял свои соображения, подливая масла в огонь. Женщины громко разговаривали у самого моего окна, и я рассердилась — в таких условиях невозможно отдохнуть!
Я всегда терпеть не могла наглецов, которые не считаются с удобствами других людей и не замечают чужих проблем. Ну, к примеру, стараются обогнать тебя на машине, чтобы занять присмотренное тобою на стоянке место. Ненавижу и себялюбцев, что беспардонно сигналят клаксоном, оповещая весь мир о своем существовании. Мои соседки принадлежали к той же категории — самые настоящие эгоистки. Разве не знали они, что люди здесь в два часа дня ложатся отдохнуть? Неужели не понимали, что живут в гостинице, где самое дорогое — тишина? Хотела было позвонить хозяину и попросить его вмешаться, но подумала, что он тоже, наверное, отдыхает в этот час.
Я набралась смелости, открыла окно и выглянула на террасу. Молча с укором посмотрев на женщин, я захлопнула ставни. Соседки перестали разговаривать и ушли в свою комнату. Я легла, и только уснула, как вдруг они снова разбудили меня громким смехом. Вне себя от возмущения, я выскочила на террасу. Они преспокойно расположились, обнаженные, в шезлонгах и загорали. Увидев их бесформенные голые тела, я разозлилась еще больше.
— Пожалуйста, разговаривайте потише, — сухо произнесла я, — я отдыхаю.
— Ну и отдыхайте себе на здоровье, — ответила мне обладательница резкого голоса. — Вы нам не мешаете!
Я вскипела негодованием и высказала все, что думаю о них. До драки дело не дошло, но мы обменялись всеми самыми ядовитыми фразами, какие только могли придумать. Мы орали друг на друга, разбудив всю гостиницу. Под конец я громко хлопнула дверью и упала на кровать, задыхаясь в приступе неистовой ярости. Женщины перестали разговаривать, но возбуждение мое оказалось, видимо, таким сильным, что уснуть я уже не смогла. Встала и ушла из номера, а позднее, увидев хозяина, пожаловалась ему, и он пообещал поговорить с ними.
Мое самолюбие было удовлетворено. Вечером я увидела соседок за ужином. Они сидели за соседним столиком и притворились, будто не замечают меня.
К Виргилии я пришла уже в нормальном состоянии, но в глубине души что-то еще свербело: мучила какая-то опустошенность и острое недовольство собой.
Виргилия пристально посмотрела на меня.
— Что случилось? Поругалась с кем-то?
Меня поражала ее способность угадывать чужие мысли, она всегда безошибочно определяла, что я делала.
— Действительно, поругалась с соседками. А вы откуда знаете?
— Поняла по твоему виду. Гнев оставляет на лице неизгладимый отпечаток. Совсем иные следы возникают от страха или усталости. Когда человек ругается, он так распален и возбужден, словно с кем-то физически борется. И взгляд у него тупой, как у человека, который не соображает, что творит.
— Утром я проснулась в дурном настроении, — объяснила я, — после вашего вчерашнего рассказа.
— Мой рассказ вернул тебя в привычный мир, и ты с удовольствием окунулась в него. Тебе хотелось побушевать, и ты спровоцировала людей на скандал.
— И не думала, уверяю вас!
Мне хотелось оправдаться перед Виргилией, и я коротко рассказала о случившемся в гостинице.
— Вот видишь, ты сама вызвала их на ссору, — сказала Виргилия. — Когда выглянула на террасу, следовало вежливо попросить женщин помолчать, объяснить, что тебе нездоровится. Они уважили бы твою просьбу. А ты лишь смерила их надменным взглядом, тем самым только озлобив. И они отомстили тебе. Ссора, как и война, похожа на западню, она колдовски заманивает нас в ловушку и становится преградой на пути к нашей цели.
— Почему вы так говорите, Виргилия? Как вас понимать?
— Я наблюдала за тобой на празднике, когда, восхищаясь фейерверком, ты смотрела, как взлетали и падали искры. Божественные искры — это души людей, рассыпанные во Вселенной. И они должны вернуться к Нему, к Его небесному простору. Вот таков наш путь. И наша цель.
— И тут неизменны какие-то препятствия, которые с помощью колдовства держат нас в плену, мешают нашему устремлению к Всевышнему, не так ли? — поинтересовалась я.
— Наше тело тоже колдовство, и жизнь — колдовство. Каждая божественная искра не однажды проникает в наше тело, переходя в разные жизни. Так произошло и с тобой. Подумай, чего ради я провожу ночи напролет, рассказывая тебе историю женщины, которая жила два столетия тому назад? Чтобы ты потом тратила время на ссоры со своими соседками? Затевала эту жалкую личную войну?
— Виргилия, — взмолилась я, — не понимаю, в самом деле не понимаю, какая связь между тем, что вы рассказываете, и моей собственной жизнью, моей дочерью, моей судьбой. Почему прямо не объясните?
Виргилия строго посмотрела на меня:
— Но я говорю совершенно ясно, я сообщаю тебе все, что можно сказать, А ты должна лишь осмыслить сказанное.
Удрученная и растерянная, я нерешительно опустилась в плетеное кресло и закрыла глаза. Как чудесно!
Я опять слышала голос Виргилии. Она продолжала свой рассказ.
ШЕСТАЯ НОЧЬ
БЕГСТВО В ПАЛЕРМО
Неаполитанский военный флот горел в столичном порту. Языки пламени взвивались по пеньковым тросам и взлетали вверх по парусам. Едкий дым окутывал палубы, вырывался с бортов, опускался к воде, куда падали горящие обломки и бочки со смолой, стелился над вылившимся в море мазутом. Корабли горели в окружении лодок, заполненных моряками и рыбаками, с болью в сердце смотревшими на пожар — смотревшими, как пылает среди бела дня великолепный неаполитанский флот, хотя поблизости и в помине не было никакого врага.
Его подожгли англичане. Союзники англичане. По причине отнюдь не убедительной для потрясенных донельзя людей. А она состояла в том, что с суши к Неаполю приближались французские войска. Поэтому Нельсон[55] и приказал уничтожить почти весь флот. Дабы он не попал в руки врага.
Только нескольким кораблям, в том числе «Самниту», флагману под командованием старого адмирала Франческо Караччоло[56], разрешили уйти в Палермо, куда поспешно удалился на своем грозном «Авангарде» и сам Нельсон. На нем спаслись также король, королева, знать, самая близкая к короне, и, разумеется, премьер-министр Эктон и супруги Гамильтон.
Глаза Марио покраснели от дыма и слез. Он, человек военный, конечно, не имеет права распускать нюни. Но когда «Самнит» вышел из порта и Марио увидел, как скрывается за горизонтом Неаполь, то почувствовал, что теряет нечто очень дорогое. Неаполь стал для него необыкновенным городом, который он покидал теперь как рядовой солдат, не будучи в силах сделать что-либо для его защиты. Прежде маркиз никогда не замечал, как любит этот город, как много он значит для него, да и не только Неаполь, а, наверное, весь полуостров, вся Южная Италия, и его родная Апулия прежде всего. Раньше у Марио не находилось времени хорошенько поразмыслить об этом.
Его захватил водоворот этой невероятной войны: победное наступление на Рим и позорное отступление. Маркиз прибыл в Неаполь вместе с отступающими войсками, с потоком нищих и рабочих, не желавших допустить вступления французов в Неаполь и грудью вставших на защиту родного города. Под грохот барабанов они волокли