— О нет, я не вас порицал, маркиз, — поспешно добавил Руффо, заметив смущение молодого человека. — Я не хотел упрекнуть именно вас, будто вы тратите время на праздники. Я только не мог не выразить свое недовольство тем, что двор и знать не находят лучшего занятия в столь тревожное время.
Марио вдруг сообразил, что ведет себя бестактно. Перед ним сидит князь церкви, а он стоит как истукан и молчит.
— Простите меня, ваше высокопреосвященство, — извинился он, подходя ближе к кардиналу. — Эта встреча настолько неожиданна для меня… Никак не думал встретить вас тут.
— Может быть, мы с вами здесь по одной и той же причине, не находите?
— Ваше высокопреосвященство, признаюсь, я чувствую себя ужасно в наши дни. Очень плохо.
— Об этом говорят ваши поступки, маркиз. Я узнал от аббата, что вы часто приезжаете сюда в одиночестве. Обдумываете, очевидно, что делать.
— Я растерян, ваше высокопреосвященство. Королевство, на мой взгляд, в безвыходном положении. Мы пядь за пядью отдаем свою землю. У неприятеля силы настолько превосходят наши…
— Вы полагаете, маркиз? Действительно считаете, что вражеские силы превышают наши?
Кардинал поднялся и дружески взял его под руку, иаправля-ясь к аббатству. У главных ворот двое монахов низко поклонились им.
— Какими силами располагал генерал Шампионне? Раше они превосходили наши?
— Конечно, нет, ваше высокопреосвященство. По данным штаба, барон Мак располагал гораздо большей численностью войск, но они были менее дисциплинированными. Не армия, а сброд какюй-го.
— Совершенно верно. А кто сражался с большим мужеством, кто действительно противостоял французам?
Марио растерялся. Куда клонит прелат? О ком он говорит? И маркиз решил высказать все, что думает, со смелостью, которая представлялась ему огромной:
— Может быть, все, что я скажу сейчас, окажется для вас неожиданностью, ваше высокопреосвященство. Но если быть искренним до конца, то я думаю, единственные, кто действительно отважно сражались, это… люмпены. Да, простой народ и люмпены, нищие.
— Совершенно верно! — воскликнул кардинал. — Только они и сопротивлялись французам, когда все наши солдаты разбежались. И даже наши «дорогие друзья» французы признали, что лаццарони[58]оказали им героический отпор, который, несомненно, войдет в историю войны. Но у народа не было ни генералов, ни офицеров. Как, по-вашему, маркиз, почему французам, несмотря на все злодеяния, чинимые ими, удается завоевывать Европу?
Марио молчал. Он понял, что кардинал задал вопрос, на который сам же собирается ответить.
— Потому что сумели воодушевить свой народ. Да, маркиз, несмотря на все гнусности, французский народ идет вместе с правителями. И Бонапарт умеет пользоваться этой силой. Но и наш народ показал, что стоит на стороне своего короля. Даже нищие. И для нас народ — это сила. Огромная сила, которую нужно только пробудить и направить к достойной цели.
— Вы имеете в виду создание народной армии, как в революционной Франции?
— Да, я думаю о народной армии. Теперь только народ победит в войне. Профессиональные военные, которыми руководили придворные, приказали долго жить. Наполеона в один прекрасный день свергнет его же народ.
Они вошли в большой зал. Их встретил аббат — человек лет пятидесяти плотного сложения. Он с улыбкой приблизился к кардиналу и низко поклонился:
— Приглашаю вас на обед.
— Дорогой аббат, благодарю вас. Но я попросил бы об одной любезности. Мне хотелось бы отобедать не в трапезной, а в какой-нибудь келье и с вашего позволения пригласить нашего друга, маркиза Марио Россоманни.
Аббат охотно выполнил просьбу прелата, и вскоре все трое оказались в небольшой комнате.
— Так что вы собирались мне посоветовать? — продолжал разговор Руффо.
— Я и не думал советовать, ваше высокопреосвященство. Я только хотел понять, действительно ли возможно создать народную армию в Неаполитанском королевстве. И за что должен бороться народ? Якобинцы пообещали простым французам раздать богатство, принадлежащее знати, а мы что можем предложить ему?
— Дорогой маркиз, — ответил кардинал, — разве вы не понимаете, что якобинцы не сумели выполнить ничего из обещанного? Более того, вызвали недоверие, подозрения своими антирелигиозными идеями. Наш народ ждет от своего короля справедливости и улучшения жизни. В моих владениях в Калабрии простые люди ненавидят французов. Так что же необходимо нам в первую очередь? Дельные командиры, естественно, и оружие.
Аббат, до сих пор молчавший, внимательно посмотрел на Марио и миролюбиво спросил:
— Вы ведь из Апулии, верно? А что думают ваши крестьяне?
— Моя мать пишет, что поначалу они прислушивались к так называемым патриотам, но сейчас среди них возрастает недовольство.
— Сколько солдат вы могли бы собрать при необходимости в ваших владениях в Термоли и Виесте? — неожиданно спросил кардинал.
Марио не удивился вопросу. Он уже догадался, что встреча с кардиналом, приглашение аббата и долгий разговор о войне не случайны. Руффо хотел выяснить отношение маркиза к дальнейшему ведению войны и насколько он готов мниться чем-го, что кардинал держал пока в секрете. Марио знал, что этот человек слыл превосходным организатором и тонким дипломатом, и сейчас заметил у прелата душевный подъем, какой видел у якобинцев, — тот же энтузиазм, та же решимость, та же вера в народ. С неколебимым оптимизмом смотрел он в будущее и совсем не походил на молодых якобинцев в Неаполе. Хорошие люди, к тому же ученые, интеллектуалы, но в целом нерешительные. Мечтатели, не имеющие никакого опыта управления войсками.
— Так что скажете, маркиз?
— Не знаю, что и ответить, ваше высокопреосвященство. Я никогда не думал об этом. Сомневаюсь, чтобы крестьяне захотели последовать за аристократом вроде меня, но если бы согласились… Ну, конечно, нетрудно было бы собрать несколько сот солдат. Куда серьезнее другая проблема — чем их вооружить, как обучить?
— Вы могли бы за это взяться?
— Если я правильно понял, вы хотите захватить Неаполитанское королевство с помощью народной армии, созданной в Апулии, в моих владениях?
— Не совсем так. Начнем с тех мест, которые я знаю, с моей Калабрии и с моих владений в Шилле и Баньяре.
— А что думает король? Вы говорили с ним? А королева?
— Король не очень-то верит в такую возможность, но дает мне карт-бланш. Королева считает меня безумцем. Леди Гамильтон совсем ничего не поняла в моем замысле, а Нельсон, поскольку речь идет не о море, пребывает в полной растерянности.
Слушая кардинала, Марио почувствовал, как его бросило в жар. Он пришел в такое волнение, на какое, казалось ему, был уже не способен. Даже слезы выступили на глазах. Ему захотелось тут же закричать: «Да здравствует король! Да здравствует Неаполь! Смерть якобинцам!» Должно быть, он даже покраснел или побледнел от возбуждения. Решительные слова Руффо разожгли в нем гордость, патриотизм.
Наконец-то он повстречал влиятельного человека, который твердо стоял на стороне короля и верил в неаполитанский, апулийский, калабрийский народ, человека, у которого достаточно мужества, чтобы продолжить войну с Францией. И не собирается унижаться перед Нельсоном, а намерен сам сделать все для победы. Даже если надежда на успех будет невелика, дело это достойно апулийского аристократа и станет подвигом, подобным тому, что совершали его предки.
Марио впервые испытал гордость за свое аристократическое происхождение. Наконец-то он в полной мере осознал, что по праву носит титул маркиза. Ведь когда-то его предки были очень знатными синьорами, чьи владения располагались на границах королевства, и в их главнейшую обязанность входило первыми сдерживать врага. А разве французы не стали новыми захватчиками? Разве не аристократы призваны в первую очередь защищать границы Неаполитанского королевства, оборонять его от тех, кто угрожал законному королю?
— Согласен, ваше высокопреосвященство, — подтвердил Марио, — я пойду вместе с вами: хотя мне кажется, что такое предприятие непосильно, но оно вернет нам достоинство.
— Нет, предприятие нам по силам, если сумеем как следует организовать дело. И действовать надо очень быстро. Я рад, что вы пойдете со мной. Вы будете особенно незаменимы в Апулии. Народная армия непобедима, когда сражается за родную землю. Защищать родную землю — то же самое, что оберегать мать, жену, детей. И представляете, ведь вы первый из знати, кто поддержал мой план.
В комнату вошел молодой священник и почтительно остановился, склонив голову перед кардиналом.
— Дорогой маркиз, — произнес Руффо, — позвольте представить вам Аннибале Капоросси. С ним моя армия насчитывает шесть человек. С вами нас уже семеро.
ОСВОБОЖДЕНИЕ НЕАПОЛЯ
Небольшой отряд медленно поднимался по горному серпантину, ведущему к вилле Россоманни. Сотни затаившихся глаз следили за ним из окон палаццо, из крестьянских домов на склонах гор. Часовой на вершине Стиццо уже давно заметил группу вооруженных людей, еще когда они двигались по равнине Лезина, и предупредил Джузеппе. Дворецкий сообщил маркизе. И когда отряд подошел к колоннаде виллы, его ожидали Джузеппе и два конюха.
Дворецкий спросил человека, пришедшего во главе отряда:
— Вы командир?
— Да, я.
— Как прикажете доложить маркизе?
— Генерал Этторе Карафа, командующий Неаполитанским легионом.
Джузеппе удалился доложить и вскоре вернулся. Тем временем Карафа сошел с лошади, а бойцов проводили к конюшням и в комнаты, где они могли расположиться.
Маркиза ожидала генерала в большой гостиной, окна которой выходили на север, к морю. Май 1799 года подходил к концу, и уже начиналась жара, однако в доме сохранялась прохлада. Карафа по-военному четко представился маркизе.
— Я помню вас, Карафа, — сказала она, — как видите, не называю ваш титул, зная, что вы республиканец и, вероятно, считаете титулы предосудительными. Я называю вас просто Карафа. Однако скажите, кем вы явились на мои земли? Командующим Неаполитанским легионом, а следовательно, имеете право реквизировать здесь все, что заблагорассудится, или же другом, у которого есть ко мне просьба?