— Нет у нас воды, сокровище. Постарайся потерпеть еще немного. Мама везет тебя домой, — она поцеловала его в лоб. Жара у малыша не было, но он очень ослабел.
— Да, конечно, — сказала Антониетта. — Несчастные создание не ели со вчерашнего дня. Вечером ведь нечего было есть. Что делать?
Арианна не ответила, только ласково погладила сына по голом. Мальчик с трудом открыл глаза, губы его распухли и потрескались от высокой температуры накануне.
— У нас ничего нет, Антониетта. Не будем терять времени, веди сюда лошадь.
Лошадь уже поднялась и щипала траву, но выглядела еще более тощей и слабой, чем ночью.
ВИЛЛА «ЛЕТИЦИЯ»[67]
Оресте с трудом шел им навстречу. Он сгорбился, и в его облике уже не осталось ничего от прежней энергии. На лице такой же страх, какой Арианна видела у миланцев в тот жуткий день, когда искала врача. Этот человек, спешивший к повозке взять детей, казался призраком старого преданного слуги. Марта молча следовала за ним, с ужасом оглядывая все вокруг.
Графиня вошла в просторный вестибюль и сразу же поняла, что дом разграблен. Опрокинутое кресло в углу. На стенах ни одной картины, исчезла даже статуя, «которая стояла там, чтобы приветствовать Арианну», как любил говорить Джулио.
Ей показалось, будто она слышит голос мужа: «Люблю возвращаться сюда, в этот мой дом, прежде всего потому, что всегда рад видеть эту мою босоногую танцовщицу. Смотри, дорогая, видишь, сколько в ней счастья, сколько изящества в ее движениях!» Лицо Джулио светилось, когда он смотрел на скульптуру. А она, Арианна, ущипнув статую за нос, обычно говорила, надувшись: «Я ревную. Она слишком красива!» И Джулио отвечал: «Любовь моя, ты самое прекрасное творение на свете. И это она должна завидовать тебе!»
Глаза ее наполнились слезами. Джулио! Как его недостает! Его отняли у нее. И она не успела сказать ему, что он самый необыкновенный человек на свете! Всё, всё отняли у нее…
Она прошла в кабинет мужа, приблизилась к письменному столу. Вот тут Джулио каждое утро проверял с бухгалтером, как идут дела имения Бьяндронно. Здесь он принимал управляющего, отдавал распоряжения, кого-то хвалил…
Она положила руку на спинку кресла. Ей представлялось странным, что она должна занять место Джулио. Здесь словно еще хранилось его тепло, его улыбка. Около полудня она часто приходила сюда в своих шуршащих платьях сменить цветы в вазе. И вазы тоже не стало, украли и ее.
Арианна тяжело опустилась в кресло — очень удобное. Ей захотелось вспомнить Джулио сидящим тут, его жесты, и она прижалась щекой к столешнице, сожалея о своем легкомыслии. Пока они жили вместе, она совершенно не обращала на них внимание, не замечала и теперь не может припомнить, как он перебирал бумаги, как смотрел на управляющего и отдавал распоряжения слугам. Почему ей ни разу не пришло в голову понаблюдать за всем этим. Почему не запомнила его жесты, интонации, привычки? Какая же она глупая. Счастливое время упорхнуло, а она прожила его так, словно ему суждено было длиться вечно.
Она приподнялась над столом и увидела Марту — та вошла, словно призрак, неслышно.
— Садись, милая. Давай подумаем, как нам выжить. Посмотри, нельзя ли сварить для всех кофе и чем-то покормить детей. Пошлю записку врачу. Позови сюда Оресте. Он, наверное, знает, где сейчас Пелиццани и можно ли быстро добраться к нему. Надо позаботиться о Марко. Потом отправлю письмо падре Арнальдо. Только он сейчас и может помочь нам. Как всегда, впрочем.
— А если продуктов нет? — спросила Марта. — Если всё унесли?
— Если ничего нет, скажи Антониетте, пусть поищет в лесу дикий цикорий. А Оресте возьмет удочки. Хоть рыбу-то, надеюсь, оставили в озере. И еще пошли кого-нибудь… — она умолкла, поняв, что больше посылать некого. И неуверенно продолжала: — Надо сходить к нашим крестьянам. Они, конечно, сумели припрятать продукты. Попроси у них что-нибудь для детей. Хорошо бы хлеба и молока. Словом, что смогут дать. Скажи, я заплачу за все, потом заплачу. А теперь оставь меня.
Марта с трудом поднялась и медленно направилась к двери.
Потом Антониетта ушла искать цикорий. А Марта раздобыла у крестьян хлеба, лошадь и двуколку и сама поехала на ней за врачом. Тем временем Арианна написала письмо падре Арнальдо и велела старому Оресте отправиться на хромой лошади в Варезе. Лошадь прошла накануне километров шестьдесят, привезла их из Милана в Бьяндронно и теперь поела, напилась воды и вполне могла бы добраться до Варезе — тут всего десять километров, прикинула она.
Приближался вечер. Марко спал. Вот и хорошо, подумала она, во сне меньше будет страдать. Сама же она не могла ни уснуть, ни сидеть на месте и как неприкаянная бродила по дому. Все казалось ей странным, каким-то застывшим. Что она станет делать с этим огромным разграбленным зданием, где нет ее картин, ковров, канделябров, дорогих вещей?
Когда-то она ходила по веем этим коридорам и лестницам в своих нарядных платьях, гордясь роскошью, которую Джулио приготовил для нее, и не уставала любоваться картинами, радоваться гармонии красок, восхищаться мебелью и коврами. Каждый уголок здесь представлялся ей уютным гнездышком. А теперь что ей делать с этим огромным, обесчещенным домом? Ей, такой еще молодой и с маленьким сыном на руках.
Сама того не заметив, она вышла в парк, что простирался позади здания. Еще девочкой там, на Сан-Домино, когда ей бывало грустно или хотелось собраться с мыслями, она всегда уходила в лес. Уединялась недалеко от дома, на холме под соснами, и любовалась морем. Там, среди природы, она черпала силы от растений, камней, воды, воздуха. Да и сейчас старая привычка привела ее сюда, в парк виллы «Летиция». Она подошла к подножию холма.
Справа от виллы, там, где кончался парк, Джулио велел разбить клумбу с розами, круглую клумбу посреди зеленой лужайки.
— Это волшебная поляна, — улыбаясь, говорил он. — Однако на месте волшебников я поселил бы на ней прекрасные розы.
— Это поляна любви! — радостно воскликнула Арианна. — Мне она нравится. Давай всегда будем называть ее поляной любви.
Ох, как бы ей хотелось сейчас поплакать! Но слез не осталось, и она удивилась этому. Прежде она всегда могла расплакаться из-за любого пустяка. Стоило падре Арнальдо упрекнуть ее в чем-либо или фра Кристофоро рассердиться за плохо выученный урок, или же просто чего-то очень захотеть. Сначала она просила, потом начинала кричать, требовать, возмущаться и наконец прибегала к слезам, и это средство почти всегда помогало достичь желаемого. Но сейчас глаза Арианны оставались сухими. Да и к чему теперь плакать, подумала она, кого тронут ее слезы?
Она принялась ходить взад и вперед. Отомстить… Вот что надо сделать… Отомстить! Она должна найти убийц, непременно найти их. Может быть, общаясь со слугами, смешавшись с толпой народа, разговаривая с людьми, быстрее достигнет цели. Но вскоре она поняла, что подобная затея неосуществима.
Арианна остановилась.
— Но это же невозможно! — закричала она, — Невозможно, чтобы вся жизнь изменилась так внезапно, в один миг! Ну может ли судьба быть такой жестокой? — она даже не заметила, как опустилась на колени и закрыла лицо руками, словно человек, предавшийся отчаянной молитве. В такой позе она и оставалась некоторое время, ритмично покачиваясь и повторяя имя мужа, как вдруг услышала голос, и ей показалось, будто ее зовет Джулио:
— Арианна!
Но она не обернулась. Не может быть, просто немыслимо! Он не мог появиться здесь, как бы ей ни хотелось. Скорее всего, это лишь галлюцинация, злая насмешка ветра. Однако голос повторил ее имя.
Она замерла на минуту. Нет, она не должна оборачиваться. Без сомнения, дьявол искушает ее. Он хочет отнять у нее разум, старается свести с ума. Джулио умер, а она не имеет права погибнуть. О, Джулио, ставший теперь чистым духом, он должен выслушать ее и помочь ей не утратить разум ради их сына!
Голос зазвучал ближе, все настойчивее и тревожнее:
— Арианна, это я, Марта.
Она подняла голову. Ее снова охватила прежняя отчаянная печаль. Воспитательница переоделась в черное платье. В таком одеянии Арианна не узнавала свою Марту, ту, которая обучила ее аристократическому этикету, правилам городской жизни, изысканным манерам. Марта была для нее и матерью, и подругой, с которой она делилась самыми сокровенными мыслями. Сейчас же она походила на простую крестьянку из апулийского села, одетую в траур, — несчастная вдова с немой болью в душе и без всякой надежды.
Облик Марты словно возвращал в прошлое, напоминал о том ужасе, какой охватывал Арианну в юности, когда она встречала женщин в черном с иссохшими лицами и печальными глазами. Ей становилось страшно, ее бросало в дрожь, и она убегала в лес и пряталась там, лишь бы не видеть их. Она не хотела когда-либо оказаться в их положении. А теперь траурный образ настиг Арианну здесь, в ее убежище на вилле «Летиция». Что означало подобное видение? Что у нее не осталось больше никакой надежды, что ей суждено вернуться назад, к прошлому?
— Нет! — громко произнесла она, вставая.
Марта с испугом посмотрела на нее.
— Идем домой…
— Отчего ты надела такое платье? — сердито спросила Арианна.
— Не знаю, не придала этому значения, — растерялась Марта.
— Иди в дом и сейчас же смени его! Не могу видеть вокруг людей в трауре.
— Хорошо, переоденусь, — со слезами ответила Марта. — Пойдем, приехал врач.
Арианна почувствовала себя виноватой за ненужную жестокость и бросилась к Марте.
— Прости меня. Но в такой одежде ты напоминаешь мне апулийских вдов, возвращаешь меня в прошлое. А мы не вернемся туда, клянусь Господом нашим! Даже если придется сделаться точно такой же, как эти французы, что обирают нас, начать рубить головы, подобно якобинцам, грабить, как Бертье, торговать жизнью, как Та-льен. Клянусь Господом, мы никогда не вернемся туда!
Она заметила, что произнесла свою клятву, обратив лицо к небу и подняв правую руку, как бы желая осенить себя крестом, а другою крепко сжав ладонь Марты, которая от горя и страха побелела как полотно.