Слудигу, попавшему в Иканук в качестве пленника, а теперь покидавшему кануков в некотором смысле как гость, подарили копье с очень острым наконечником, вырезанным из блестящего черного камня. Древко осталось без украшений, поскольку его пришлось делать быстро – у кануков не нашлось копья подходящего размера, – но оружие было прекрасно сбалансировано, а также вполне могло служить в качестве посоха.
– Мы надеемся, что ты также оценишь то, что мы подарили тебе жизнь, – сказал Уамманак. – И запомнишь, что у кануков суровое, но не жестокое правосудие.
Слудиг удивил их, когда поспешно преклонил перед ними одно колено.
– Я запомню, – только и сказал он.
– Бинбиникгабеник, – начала Нануика. – Ты уже получил величайший дар, которым в нашей власти тебя наградить. Если Сисквинанамук по-прежнему хочет взять тебя в мужья, мы возобновляем разрешение на твой брак с нашей младшей дочерью. Когда в следующем году мы сможем провести ритуал Пробуждения весны, вы станете мужем и женой.
Бинабик и Сисквинанамук взялись за руки и поклонились, стоя на ступеньке перед Пастырем и Охотницей, когда были произнесены слова благословения. Призывающий Духов в маске барана выступил вперед, принялся скандировать и петь, одновременно смазывая их лбы маслом, но, как показалось Саймону, с весьма недовольным видом. Канголик закончил Ритуал возобновления помолвки, и, сердито топая, спустился по ступеням Ледяного дома.
Охотница и Пастырь коротко попрощались с отрядом, Бинабик переводил их слова. И, хотя Нануика улыбалась и коснулась его руки маленькими сильными пальцами, Саймону она по-прежнему казалась холодной, жесткой и опасной, точно камень или наконечник ее копья. Он заставил себя улыбнуться в ответ и медленно отошел, когда она закончила говорить.
Кантака ждала их, свернувшись клубочком в снежном гнезде перед Чидсик Аб Лингит. Полуденное солнце скрылось в быстро распространявшемся тумане, поднялся ветер, и у Саймона застучали от холода зубы.
– Вниз по горе мы теперь пойдем, друг, – сказал ему Бинабик. – Жаль, что ты, Эйстан и Слудиг такие большие, у нас нет подходящих для вас баранов. Мы будем двигаться медленнее, чем мне бы хотелось.
– А куда мы пойдем? – спросил Саймон. – Где находится Скала Прощания?
– Всему свое время, – ответил тролль. – Я просмотрю мои свитки, когда мы остановимся на ночевку, а сейчас мы должны уходить и как можно быстрее. Горные тропы могут быть очень опасными, а я чувствую в воздухе приближение нового снегопада.
– Новый снегопад, – повторил за ним Саймон, надевая рюкзак. – Снова снег.
Глава 6. Безымянные мертвецы
– …Итак, Друкхи ее нашел.
Мегвин запела:
Возлюбленная Ненаис’у, легконогая танцовщица,
Лежала на зеленой траве, безмолвная, словно камень.
Ее темные глаза смотрели в небо,
И только яркая кровь дала ему ответ,
Ее голова на земле, черные волосы растрепаны.
Мегвин поднесла руку к глазам, прикрывая их от жалящего ветра, потом наклонилась вперед и принялась поправлять цветы на могильнике отца. Ветер разметал фиалки по камням, и только несколько сухих лепестков лежало на могиле Гвитинна, находившейся рядом. Когда же снова расцветут цветы, и она сможет ухаживать за последними приютами тех, кого она так любила, как они того заслуживают? Мегвин снова запела:
Он долго держал ее в объятиях,
Весь окутанный серыми тенями вечер и всю стыдливую ночь.
Столько, сколько она пролежала тут одна.
Он смотрел на нее немигающими блестевшими глазами
И пел песни о лишенном времени свете Востока,
Шептал ей, что они дождутся солнца.
Рассвет с золотыми руками
Ласкал, но не мог согреть дитя соловья.
Быстрый дух Ненаис’у бежал, лишившись дома.
Крепко прижимал ее Друкхи к груди,
А его голос эхом отзывался в лесах и пустошах.
Там, где стучали два сердца, теперь билось одно…
Мегвин замолчала, рассеянно размышляя, знала ли она когда-то остальные слова песни. Она помнила, как няня пела ее, когда она была совсем маленькой, печальная история о народе ситхи – Мирные, так называли их ее предки. Мегвин никогда не слышала легенду, которая легла в основу баллады, и не сомневалась, что ее старая няня тоже. Это была просто грустная песня из более счастливого времени, детства в Таиге… до того, как умерли ее брат и отец.
Она встала, стряхнула грязь с черной юбки и разбросала несколько увядших цветов в траве, пробивавшейся в могильнике Гвитинна. Когда Мегвин начала подниматься по тропинке, плотно запахнувшись в плащ, чтобы защититься от ледяного ветра, она в очередной раз подумала, как было бы хорошо присоединиться к брату и отцу Ллуту здесь, на мирном склоне горы. Ей совсем нечего ждать от жизни.
Она знала, что сказал бы Эолейр. Граф Над-Муллаха напомнит ей о том, что у ее народа не осталось никого, кроме Мегвин, чтобы направлять их и вдохновлять. «Надежда, – часто спокойно повторял Эолейр, наделенный лисьим умом, – подобна ремешку на седле короля – очень тонкая штука, но, если она лопнет, мир перевернется вверх ногами».
Мысли о графе вызвали у нее столь редкую вспышку гнева. Что он понимает – что знает о смерти Эолейр, для которого жизнь – это дар богов? Он даже представить не может, как тяжело просыпаться по утрам, вспоминая, что те, кого она любила больше всего на свете, ушли навсегда, что ее народ лишился корней и наполнен злобой, и его ждет медленное унизительное уничтожение? Какой дар богов стоит серого груза боли и нескончаемого круговорота мрачных мыслей?
Эолейр, граф Над-Муллаха часто навещал ее в последнее время и разговаривал, как с ребенком. Когда-то, очень давно, Мегвин его полюбила, но ей хватало ума не рассчитывать на взимность. Высокая, как мужчина, неуклюжая и прямая в своих словах, скорее, похожая на дочь крестьянина, а не на принцессу – кто вообще мог ее любить? Но теперь, когда от дома Ллута-аб-Ллитинна остались только она и ее растерянная мачеха, Эолейр начал проявлять к ней интерес.
Впрочем, им двигали вовсе не низменные побуждения. Мегвин громко рассмеялась, и ей совсем не понравился звук собственного голоса. О боги, низменные мотивы? Только не благородный граф Эолейр. Это она ненавидела в нем больше всего остального: его бескомпромисную честь и доброту. Мегвин до смерти устала от жалости.
Кроме того, даже если – что совершенно невозможно – он решил получить выгоду для себя в эти смутные времена, что он мог бы выиграть, соединив свою судьбу с ее? Мегвин была младшей дочерью разрушенного Дома, правительницей раздробленного и почти уничтоженного народа. Эрнистирийцы превратились в дикарей, живущих в ненаселенных землях гор Грианспог, их унес в прежние первобытные пещеры разрушительный ураган, насланный на ее страну Верховным королем Элиасом и его приспешником риммером, Скали из Кальдскрика.
Так что, возможно, Эолейр прав, и она должна посвятить себя своему народу. Она последняя, в чьих жилах течет кровь Ллута, – слабая связь со счастливым прошлым, но единственная, имевшаяся у тех, кому посчастливилось спастись. Значит, она будет жить, но кто бы мог подумать, что эта необходимость станет таким тяжелым бременем.
Когда Мегвин шла по крутой тропинке, что-то мокрое коснулось ее лица, потом еще, она подняла голову и увидела крошечные белые пятнышки на фоне свинцового неба.
«Снег. – В ее застывшем сердце стало еще холоднее. – Снег в середине лета, в месяце тьягаре. Небесный Бриниох и все остальные боги действительно отвернулись от эрнистирийцев».
Когда она вошла в лагерь, ее приветствовал единственный страж, мальчишка лет десяти с красным мокрым носом. Несколько укутанных в меховые куртки детишек играли на заросших мхом камнях перед входом в пещеру, пытаясь поймать языками снежинки. Они шарахнулись от нее с широко раскрытыми глазами, когда она проходила мимо в развевающихся на ветру черных юбках.
«Они знают, что принцесса не в своем уме, – мрачно подумала она. – И кто бы так не решил? Принцесса целыми днями разговаривает сама с собой и больше ни с кем. Принцесса говорит только о смерти. Разумеется, принцесса безумна».
Она подумала, что стоило бы улыбнуться опасавшимся ее детям, но, взглянув на грязные лица и рваную одежду, решила, что испугает их еще больше, и быстро вошла в пещеру.
«Может быть, я действительно сошла с ума? – вдруг подумала она. – А невероятная тяжесть, что так на меня давит, и есть безумие? И эти гнетущие мысли, от которых голова становится подобной мечущимся рукам тонущего пловца, безуспешно сражающегося за жизнь…»
Большая пещера была по большей части пустой. Старый Краобан, медленно выздоравливавший после ран, полученных во время тщетной попытки защитить Эрнисдарк, лежал рядом с огороженным очагом и о чем-то тихо разговаривал с Арнораном, одним из любимых менестрелей ее отца. Когда Мегвин подошла, оба подняли головы, и она увидела, что они изучают ее лицо, пытаясь понять, какое сегодня у принцессы настроение. Арноран начал подниматься, но она махнула рукой, чтобы он оставался на месте.
– Снег пошел, – сказала она.
Краобан пожал плечами. Старый рыцарь был почти лысым, если не считать нескольких завитков седых волос, и его голова походила на головоломку, составленную из тонких голубых вен.
– Плохо, миледи, совсем плохо. У нас еще осталось немного скота, но мы и так вынуждены тесниться всего в нескольких пещерах, и это при том, что большинство проводит практически весь день на улице.
– Сюда придут еще люди. – Арноран покачал головой. Он был не таким старым, как Краобан, но заметно более тщедушным. – Очень рассерженные люди.
– А ты знаешь песню «Камень Расставания»? – неожиданно спросила Мегвин у менестреля. – Она очень старая, про ситхи и про то, как умерла женщина по имени Ненаис’у.