На одиннадцатой отметине на седле его лошадь пала. Мгновение назад они пробирались вперед, сражаясь с недавно выпавшим снегом, и вдруг его конь медленно опустился на колени, задрожал, а потом упал, разбросав во все стороны бесшумный фонтан снега. Через некоторое время он выбрался из седла, боль во всем теле стала далекой, как звезды, за которыми он следовал. Он поднялся на ноги и, спотыкаясь, пошел дальше.
Солнце еще два раза вставало и уходило на покой, а он продолжал идти вперед. Даже призраки исчезли, сметенные воющим ветром и снегом. Он подумал, что стало холоднее, только вот не мог вспомнить наверняка, что такое холод.
Когда в следующий раз на стылое серое небо взошло солнце, ветер и снегопад стихли, и на землю стали падать легкие, подобные белым перьям, снежинки. Впереди, на горизонте, появилась гора, суровая и зазубренная, точно пасть акулы. Ее вершину венчала темная корона из черных туч, к которым из трещин на склонах горы медленно плыли дым и пар. Увидев ее, он упал на колени и произнес безмолвную благодарственную молитву. Он все еще не вспомнил своего имени, но знал, что это нужное ему место.
Когда прошли еще одна ночь и один день, он обнаружил, что приближается к тени горы и теперь идет по стране ледяных гор и темных долин. Здесь жили смертные мужчины и женщины, беловолосые, с глазами, в которых застыла вечная подозрительность, они ютились в клановых домах с тяжелыми черными балками, построенных из камня, промазанного засохшей грязью. Он обходил их унылые деревни, хотя они казались ему смутно знакомыми.
Еще один тяжелый день, наполненный болью, привел его за границы поселений, и гора уже закрывала небо так, что даже солнце казалось маленьким и далеким, а вокруг царило подобие вечного вечера. Иногда спотыкаясь, а порой ползком он взобрался по ступенькам на очень старую дорогу, шедшую сквозь холмы у подножия горы, через серебристые, раскрашенные морозом руины давно умершего города. Над окутанными тенями хребтами горы, точно пустые глазницы черепов, нависали арки.
Наконец, когда до цели оставалось совсем немного, силы его оставили. Потрескавшаяся ледяная дорога заканчивалась у громадных, прорубленных в склоне горы ворот, которые были выше башни и сделаны из халцедонового кварца, ослепительного алебастра и ведьминого дерева, они держались на петлях из черного гранита, их украшали диковинные фигуры и еще более странные руны. Он остановился перед ними, чувствуя, как жизнь покидает измученное тело. Когда на него начал опускаться смертельный мрак, мощные ворота открылись и из них вышли белые фигуры, прекрасные, точно лед в лучах солнца, и одновременно жуткие, как сама зима. Они наблюдали за его приближением, видели каждый шаг по заснеженным пустошам и то, как он сражался с болью и слабостью. Теперь, удовлетворив свое непонятное любопытство, они отнесли его в глубину горы.
Безымянный путник пришел в себя в большом зале со столбами, в самом сердце горы. Дым и пар, поднимавшиеся от громадного колодца посреди зала, смешивались со снегом, метавшимся под невозможно высоким потолком. Он довольно долго лежал, глядя на проносившиеся наверху тучи, больше он ничего не мог. Когда же, наконец, он сумел переместить взгляд чуть дальше, то увидел невероятных размеров трон из черного камня, весь покрытый инеем. На нем сидела женщина в белом одеянии и серебряной маске, сиявшей, точно лазурное пламя, и отражавшей свет, вырывавшийся из колодца. Неожиданно он почувствовал, что его наполняет восторг, но одновременно испытал жуткий стыд.
– Госпожа, – вскричал он, когда мощным потоком к нему вернулись воспоминания. – Убейте меня, госпожа! Возьмите мою жизнь, потому что я вас подвел!
Серебряная маска наклонилась к нему, и в тенях огромного зала зазвучало лишенное слов песнопение, там, откуда на него смотрели блестевшие глаза наблюдателей, словно призраки, сопровождавшие его по снежной пустыне, вернулись, чтобы судить и стать свидетелями его позора.
– Молчи, – приказала Утук’ку, и ее жуткий голос будто схватил его невидимыми руками и наложил сковывавшее льдом заклинание, которое превратило его в камень. – Я узнаю все, что мне нужно.
После полученных им ран и жуткого путешествия по снегам боль стала такой всеобъемлющей, что он забыл о существовании других ощущений. Он нес свою муку, не обращая на нее внимания, так же, как и на отсутствие имени, но то были страдания тела. Сейчас же он получил напоминание – как и большинство тех, кто оказывался в Стормспайке, – о том, что существует иная боль, превосходящая все, даже самые страшные, телесные раны, боль, которую не прогонит возможность смерти.
Утук’ку, хозяйка горы, такая древняя, что ее возраст оставался за пределами понимания, многое у него узнала. Наверное, она могла бы сделать это, не насылая столь жуткие страдания, но, если подобное милосердие и было возможно, она решила его не демонстрировать.
Он отчаянно кричал, и в огромном зале разгуливало эхо его диких воплей, наполненных болью.
Ледяные мысли Королевы норнов проносились через него, разрывая его существо холодными равнодушными когтями. Таких страшных мучений он еще не испытывал в жизни, они превосходили все, что существовало на свете, страх и даже воображение. Эта боль опустошила его, а он превратился в беспомощного наблюдателя. Все, что происходило, все, что он пережил, она вырвала и разглядывала его самые потаенные мысли, даже саму сущность; ему казалось, будто она вспорола его тело, как пойманную рыбу, и вытащила наружу отчаянно сопротивлявшуюся душу.
Он снова увидел погоню в горах Урмшейма, и как тот, кого он преследовал, нашел меч, который они искали, свое собственное сражение со смертными и ситхи. Еще раз стал свидетелем появления снежного дракона, и как получил свою жуткую рану, как окровавленный и разбитый оказался похороненным под глыбами многовекового льда. А потом, словно он смотрел со стороны на незнакомца, увидел умирающее существо, пробиравшееся по снегу в сторону Стормспайка, несчастного без имени, потерявшего свою добычу и отряд, и даже шлем в форме головы гончей, знак первого смертного, удостоившегося чести стать Королевским Охотником. Наконец картины его позора рассеялись.
Утук’ку снова кивнула, а ее серебряная маска, казалось, смотрела на завихрения тумана над Колодцем Дышащей Арфы.
– Не тебе говорить, подвел ты меня или нет, смертный, – сказала она наконец. – Но знай, что я не испытываю неудовольствия. Я узнала сегодня много полезного. Мир продолжает вращаться, но он направляется в нашу сторону.
Она подняла руку, и пение в тенях огромного зала стало набирать силу. Казалось, будто что-то очень большое шевелится в глубине Колодца, заставляя испарения танцевать.
– Я возвращаю тебе твое имя, Инген Джеггер, – сказала Утук’ку. – И ты остаешься Королевским Охотником. – Она взяла с коленей новый ослепительно-белый шлем в форме головы гончей, вышедшей на охоту, глаза и высунутый язык были сделаны из того же красного самоцвета, острые, как кинжалы, зубы в открытой пасти – из слоновой кости. – И я отправлю тебя в погоню за добычей, за которой еще не охотился ни один смертный.
В Колодце Арфы возникло яркое сияние, залившее высокие столбы, и по залу прокатились раскаты грома, такого глухого, что казалось, будто от него сотряслось само основание горы. Инген Джеггер почувствовал, как его наполняет восторг, и дал тысячу безмолвных клятв своей госпоже.
– Но сначала ты должен выспаться, а лекари займутся твоими ранами, – сказала Серебряная Маска. – Ты зашел дальше в царство смерти, чем дано любому смертному, – и вернулся. Ты станешь сильнее, потому что твое новое задание будет очень тяжелым.
Свет внезапно погас, словно его поглотила черная туча.
В лесу все еще царила глубокая ночь. После криков и шума Деорноту, которому Эйстан помог подняться на ноги, казалось, будто тишина звенит колокольчиками у него в ушах.
– Усирис на Дереве, посмотри-ка вон туда, – сказал риммер. Все еще не пришедший в себя Деорнот огляделся по сторонам, пытаясь понять, что он сделал и почему Эйстан так странно на него смотрит.
– Джошуа, – позвал риммер, – идите сюда!
Принц убрал Найдел в ножны и шагнул вперед. Деорнот увидел, что к ним подошли остальные.
– Для разнообразия, они не исчезли после того, как нанесли удар, – мрачно заметил Джошуа. – Деорнот, ты в порядке?
Рыцарь, который так и не пришел в себя, покачал головой.
– Голова болит, – сказал он.
Интересно, на что они все смотрят?
– Оно… приставило нож к моему горлу, – удивленно проговорил Стрэнгъярд. – Сэр Деорнот меня спас.
Джошуа наклонился к Деорноту, а потом, удивив его, опустился на одно колено.
– Спаси нас Эйдон, – пробормотал принц.
Деорнот наконец посмотрел вниз и увидел на земле возле своих ног скорченное, одетое в черное тело норна, с которым он сражался. Лунный свет озарял мертвенно-бледное лицо, на белой коже выделялись яркие пятна крови. В руке у него был все еще зажат невероятно острый нож.
– Мой Бог! – пробормотал Деорнот и покачнулся.
Джошуа наклонился поближе к телу.
– Ты нанес ему очень сильный удар, старый друг, – сказал он, но тут у него широко раскрылись глаза, он быстро выпрямился, и Найдел снова покинул ножны. – Он пошевелился, – сказал Джошуа, стараясь, чтобы голос прозвучал ровно.
– Это ненадолго, – заявил Эйнскалдир, поднимая топор, но Джошуа резко выбросил вперед руку, и его меч оказался между риммером и норном.
– Нет. – Джошуа знаком показал, чтобы остальные отступили подальше. – Убивать его глупо.
– Но ведь он пытался нас прикончить! – прошипел Изорн. Сын герцога только что вернулся, держа в руке факел, который он зажег огнивом. – Вспомните, что они сделали с Наглимундом.
Норн зашевелился, словно у него затекло тело.
– Ты стоишь слишком близко, Джошуа! – крикнула Воршева. – Отойди от него!
Принц холодно на нее посмотрел, но даже не пошевелился, лишь немного опустил острие Найдела и прижал его к груди пленника. Глаза норна распахнулись, и он сделал глубокий вдох, раскрыв окровавленные губы.