Она плотно позавтракала, все утро ехала свободная как ветер, и никто не обращал на нее ни малейшего внимания. Кроме того, она почему-то чувствовала себя защищенной.
Мириамель вдруг подумала о кухонном мальчишке Саймоне, и настроение у нее стало еще лучше. У него была хорошая улыбка – и он ее тренировал, как один из отцовских придворных. У отца Динивана была хорошая улыбка, но Мириамель никогда не видела, чтобы священник удивлялся самому себе, как почти всегда делал Саймон.
Странное дело, Мириамель вдруг поняла, что дни, которые она провела, путешествуя по Наглимунду с Саймоном и Бинабиком, были едва ли не лучшими в ее жизни. Она рассмеялась собственным мыслям, такими забавными они ей показались, а потом потянулась, как кошка на подоконнике. Они столкнулись с ужасом и смертью, их преследовал жуткий охотник Инген и его псы, едва не прикончил гюне, злобный мохнатый великан. Но тогда она чувствовала себя удивительно свободной. Она представлялась служанкой, но, как никогда, ощущала себя собой. Саймон и Бинабик говорили с ней — а не с ее титулом, не с властью ее отца, их не интересовала возможная выгода или награда.
Она скучала по обоим. Мириамель вдруг почувствовала острый укол боли, думая о маленьком тролле и бедном, неуклюжем рыжеволосом Саймоне, которые скитались по заснеженным пустошам. Из-за пленения в Пердруине она почти забыла о них – где они сейчас? Угрожает ли им опасность? И живы ли они?
На ее лицо упала тень, и она испуганно вздрогнула.
– Я не думаю, что нашему другу стоит и дальше оставаться рядом с винной лавкой, – сказал Диниван. – И сомневаюсь, что у меня есть такое право. Нам пора двигаться дальше. Вы задремали?
– Нет. – Мириамель вновь опустила капюшон и встала. – Просто задумалась.
Герцог Изгримнур, тяжело дыша, сидел у огня, всерьез размышляя о том, чтобы что-нибудь сломать или кого-то ударить. Ноги у него болели, а лицо ужасно чесалось с тех самых пор, как он сбрил бороду, – каким безумцем он был, когда согласился на такую глупость?! – и при этом он знал о Мириамель не больше, чем в тот момент, когда покинул Наглимунд. Все это было очень плохо, а сейчас ситуация стала еще хуже.
Изгримнур не сомневался, что сокращает расстояние до принцессы. Когда ему удалось проследить ее путь до Пердруина и получить подтверждение у старого пьяницы Гилсгиата, что он высадил ее и вора монаха Кадраха здесь, в Ансис Пелиппе, герцог был уверен, что это только вопрос времени. И, хотя ему мешал облик монаха, в которого ему пришлось переодеться, Изгримнур хорошо знал Ансис Пелиппе и прекрасно ориентировался в самых злачных местах. Он считал, что ему в самое ближайшее время удастся ее найти и вернуть дяде Джошуа в Наглимунд, где она будет в безопасности от притязаний своего отца Элиаса.
А потом на него обрушились два удара. Эффект от первого был замедленным: кульминация многих бесплодных часов и небольшое состояние, потраченное на бесполезный подкуп, – постепенно Изгримнуру стало очевидно, что Мириамель и ее спутник исчезли из Ансис Пелиппе, словно у них появились крылья и они улетели. Ни один контрабандист, карманник или шлюха из таверны не видели их после Дня летнего равноденствия. На такую пару, как она с Кадрахом, было трудно не обратить внимания – два путешествующих вместе монаха, один толстый, другой молодой и стройный – однако они будто испарились. Ни один лодочник не заметил, чтобы они уплыли с острова, более того, никто даже не слышал, чтобы они искали лодку. И все же они покинули остров!
Второй удар, последовавший за первыми неудачами, оказался еще более тяжелым для Изгримнура. Он и двух недель не провел в Пердруине, как в портовых тавернах поползли слухи о падении Наглимунда. Матросы весело повторяли слухи, рассказывали о бойне, которую устроила вторая армия Элиаса в замке, словно наслаждаясь неожиданными поворотами старой и страшной истории.
«О моя Гутрун, – молился Изгримнур, чувствуя, как все у него внутри сжимается от страха и ярости, – да сохранит тебя Усирис от всех опасностей. Возвращайся домой живой и здоровой, и я собственными руками построю для Него храм. И спаси Изорна, моего сына, Джошуа и всех остальных…»
В первую ночь он плакал в темном переулке, где никто не мог увидеть рыдавшего огромного монаха и где он мог хотя бы недолго оставаться самим собой. Ему было так страшно, как никогда прежде.
«Как все могло произойти так быстро? – поражался он. – Проклятый замок строили так, чтобы он мог выдержать десятилетнюю осаду! Неужели дело в предательстве?»
И теперь, если его семья каким-то чудом сумела спастись и он сумеет их отыскать, как ему вернуть собственные земли, которые захватил Скали Острый-Нос при помощи Верховного короля? Сейчас, когда твердыня Джошуа разрушена, а Леобардис и Ллут мертвы, некому встать на пути у Элиаса.
И все равно он должен отыскать Мириамель. Он найдет ее, освободит от предателя Кадраха и отвезет в безопасное место. Пусть хотя бы в этом ему удастся помешать Элиасу.
В таком подавленном настроении Изгримнур решил войти в «Шляпу и ржанку», довольно дешевый постоялый двор, его униженный дух жаждал чего-то подобного. Он довольно быстро добрался до шестой кружки кислого пива и, отставив ее в сторону, погрузился в размышления.
Возможно, он задремал, ведь он весь день провел в порту и ужасно устал. Возможно, человек, стоявший перед ним, подошел довольно давно. Изгримнуру не понравился его вид.
– На что ты смотришь? – проворчал герцог.
Брови незнакомца сошлись над переносицей, на вытянутом лице застыла презрительная ухмылка. Он был высоким и одет во все черное, но на герцога Элвритсхолла незнакомец не произвел того впечатления, на которое рассчитывал.
– Ты тот самый монах, который задает вопросы по всему городу? – осведомился незнакомец.
– Убирайся, – ответил герцог.
Изгримнур протянул руку к кружке и сделал глоток пива. К нему вернулась толика энергии, и он сделал второй глоток.
– Ты тот, кто спрашивает про других монахов? – снова заговорил незнакомец. – О высоком и низком?
– Вполне возможно, – ответил Изгримнур. – Но кто ты такой и какое тебе до меня дело? – проворчал Изгримнур, вытирая рот тыльной стороной ладони.
У него болела голова.
– Меня зовут Ленти, – сказал незнакомец. – Мой господин хочет с тобой говорить.
– И как зовут твоего господина? – проворчал Изгримнур.
– Не имеет значения. Пойдем, – сказал Ленти. – Прямо сейчас.
Изгримнур рыгнул.
– Я не собираюсь встречаться с какими-то безымянными хозяевами. Он может прийти сам, если хочет со мной говорить. А теперь проваливай.
Ленти наклонился вперед, не спуская с Изгримнура внимательного взгляда, и тот заметил у него на подбородке прыщи.
– Ты пойдешь со мной, толстый старик, если не хочешь, чтобы тебе было больно, – яростно прошептал он. – У меня есть нож.
Могучий кулак Изгримнура ударил его в то место, где сходились брови. Ленти отбросило назад, и он, точно мешок с картошкой, рухнул на пол, словно получил удар убойным молотом. Несколько посетителей таверны рассмеялись и вернулись к обсуждению своих малоприятных дел.
Через некоторое время герцог наклонился вперед и вылил струйку пива на лицо одетой в черное жертвы.
– Ну, вставай, приятель, вставай, я решил пройтись с тобой и встретить твоего господина. – Изгримнур мрачно ухмыльнулся, глядя на отплевывавшегося Ленти. – Прежде я чувствовал себя не лучшим образом, но, клянусь святой рукой Эйдона, мне стало намного лучше!
Телигур скрылся из вида за спинами трех всадников. Они продолжали ехать на запад по Прибрежной дороге и миновали несколько небольших городов. Крестьяне поспешно собирали сено на склонах и в долине, и на полях вырастали стога, точно головы проснувшихся людей. Мириамель прислушивалась к голосам надсмотрщиков, отдававших команды, и шутливые крики женщин, которые расходились по полям в поисках своих мужчин, чтобы отдать им воду и обед. Вокруг шла простая счастливая жизнь, о чем принцесса и сказала Динивану.
– Если вы думаете, что гнуть спину каждый день от восхода до заката – это счастливая и простая работа, то так и есть, – ответил он, прищурившись в лучах солнца. – Но у них мало времени для отдыха, а когда бывает неурожай, им не хватает еды. И, – тут по его губам скользнула озорная улыбка, – большая часть урожая достается барону. Но, кажется, именно так пожелал Господь. Конечно, честный труд лучше, чем нищенство или воровство, во всяком случае, в глазах Матери Церкви, но не в глазах некоторых нищих и большинства воров.
– Отец Диниван! – воскликнула слегка шокированная Мириамель. – Это звучит… я даже не знаю… вы говорите, как еретик.
Священник рассмеялся.
– Великий Господь сделал мою природу еретической, миледи, и, если он пожалеет о своем даре, то скоро заберет меня к своей груди и все исправит. Но мои прежние наставники согласились бы с вами. Мне часто говорили, что мои вопросы произносит дьявольский язык, поселившийся у меня в голове. Ликтор Ранессин, когда он предложил мне стать своим секретарем, сказал моим наставникам: «Лучше язык дьявола, способный спорить и ставить все под сомнение, чем молчаливый язык и пустая голова». Многие более правильные священники считают Ранессина неудобным главой Церкви. – Тут Диниван нахмурился. – Но они ничего не понимают. Он лучший человек на земле.
В течение долгого дня Кадрах позволил расстоянию между ними уменьшиться, пока они не оказались рядом, и дальше ехали бок о бок. Однако эта уступка не привела к тому, что он заговорил; казалось, он слушал вопросы Мириамель и истории о землях, мимо которых они проезжали, – Диниван делился с ними знаниями. Кадрах так и не присоединился к их беседе.
Усеянное облаками небо стало оранжевым, и теперь солнце било им в глаза, когда они приближались к окруженному стенами городу Гранис Сакрана, где Диниван решил провести ночь. Город располагался на утесе, откуда открывался вид на Прибрежную дорогу. Со всех сторон теснились озаренные закатом холмы,