Монах презрительно фыркнул, но продолжал смотреть на священника.
– Да, этого Он определенно не делает, – заявил Кадрах.
«Странное дело, – подумала Мириамель, – складывается впечатление, что Кадрах просит Динивана что-то понять, пытается убедить секретаря Ликтора в том, чего тот не видит».
– Господь желает… – начал Диниван.
– Но если Господь не склонен к лести, не хочет никого заставлять себя любить и не отвечает на вызов Короля Бурь или кого-то другого, – перебил его Кадрах, – то почему, почему тебя удивляет, что люди сомневаются в существовании Бога или считают, что Он бессилен?
Диниван немного подумал, а потом гневно покачал головой.
– Вот для этого и существует Мать Церковь. Чтобы нести слово Божье, чтобы люди могли сделать выводы.
– Люди верят в то, что видят, – печально ответил Кадрах, а потом снова погрузился в молчаливые раздумья, пока их лошади неспешно шагали по дороге.
К полудню они добрались до оживленной Анитуллийской дороги. Потоки людей двигались в обоих направлениях, образовывая водовороты возле фургонов, ехавших на рынок или с рынка. Мириамель и ее спутники не привлекали к себе внимания, и к закату преодолели значительное расстояние.
Вечером они остановились в Беллидане, одном из выросших вдоль дороги двух десятков городков, пока не стало так темно, что уже нельзя было бы отличить, где заканчивается один и начинается другой. Они переночевали в маленьком монастыре, где кольцо Динивана с печатью Ликтора сделало их центром всеобщего внимания. Мириамель рано ускользнула в маленькую келью, чтобы никто не догадался о том, кто она на самом деле. Диниван объяснил монахам, что его спутник болен, а потом принес Мириамель сытную трапезу, состоявшую из ячменного супа и хлеба. Когда Мириамель задула свечу и собралась спать, перед ее глазами возникли Огненные танцоры, женщина в белых одеяниях, охваченная ярким пламенем, но здесь, за толстыми стенами монастыря, это уже не казалось ей таким страшным – еще одно тревожное событие в тревожном мире.
К полудню следующего дня они добрались до места, где Анитуллийская дорога начала подниматься вверх через горные перевалы, ведущие к пригородам Наббана. Они проезжали мимо дюжин пилигримов и торговцев, которые устало сидели на обочине дороги, обмахиваясь шляпами с широкими полями. Некоторые останавливались, чтобы отдохнуть или выпить воды, но среди них попадались и те, чьи упрямые ослы отказывались везти дальше вверх по крутому склону переполненные тележки.
– Если мы остановимся до наступления темноты, – сказал Диниван, – то сможем провести ночь в одном из горных городков. И тогда утром нам останется один короткий переход до города. Однако есть причины, по которым я не хочу затягивать наше путешествие. Если мы будем продолжать идти дальше после наступления темноты, то до полуночи сумеем добраться да Санцеллан Маистревиса.
Мириамель посмотрела на дорогу, потом перевела взгляд вперед, но она терялась в далеких золотых горах.
– Я бы предпочла остановиться на ночлег, – призналась она. – У меня все тело болит.
Диниван с беспокойством посмотрел на принцессу.
– Я понимаю. Мое умение ездить на лошади еще хуже, чем у вас, и я испытываю такие же проблемы, принцесса. – Он покраснел и рассмеялся. – Прошу прощения, леди. – Но мне кажется, будет лучше, если мы как можно быстрее доберемся до Ликтора.
Мириамель посмотрела на Кадраха, чтобы понять, хочет ли он что-то добавить, но монах погрузился в собственные мысли, и его тело заметно раскачивалось из стороны в сторону, когда лошадь поднималась вверх по склону.
– Если вы считаете, что это так важно, – наконец сказала она, – то давайте ехать всю ночь. Но, если честно, я не представляю, что такого могу рассказать Ликтору – или он поведать мне, – что не может подождать до завтрашнего утра.
– Очень многие вещи изменились, Мириамель, – ответил Диниван, понизив голос, хотя дорога вокруг была пуста, если не считать телеги, поскрипывавшей в половине фарлонга впереди. – В такие времена, когда все становится неопределенным, иногда приходится жалеть о том, что ты не поспешил. Теперь мне доступна такая мудрость. И с вашего разрешения, я буду ею руководствоваться.
Они продолжали ехать сквозь сгущавшиеся сумерки, даже после того, как над горами загорелись звезды. Дорога петляла между перевалами, спускалась вниз, проходила мимо поселений и небольших городков, пока они не добрались до пригородов огромного города, озаренного таким количеством светильников, что там было светло, как днем.
На улицах Наббана оказалось много народу, даже сейчас, когда приближалась полночь. На каждом углу горели факелы. Жонглеры и танцоры давали представления в бассейнах яркого света ради нескольких монет подвыпивших прохожих. Из таверны, окна которой были закрыты ставнями – ночь выдалась прохладной, – доносился шум, а из то и дело открывавшейся двери на улицу проливался свет.
Голова Мириамель уже покачивалась от усталости, когда они покинули Анитуллийскую дорогу и свернули на Путь фонтанов, поднимавшийся на Санцелланский холм. Перед ними вырос Санцеллан Эйдонитис. Его знаменитый шпиль казался золотой нитью в свете фонарей, из сотен окон продливалось теплое сияние.
– Всегда кто-то не спит в доме Господнем, – тихо сказал Диниван.
Когда они медленно поднимались вверх по узким улочкам, направляясь к главной площади, Мириамель увидела бледные изогнутые очертания башен Санцеллан Маистревиса, сразу за Санцеллан Эйдонитисом на западе. Замок герцога стоял в самой дальней точке скалистого мыса, и оттуда открывался великолепный вид на море, так сам Наббан возвышался над землями людей.
«Два Санцеллана, – подумала Мириамель, – один построен, чтобы править телами, другой, чтобы управлять душами. Санцеллан Маистревис уже достался отцеубийце Бенигарису, но Ликтор – человек Господа – достойный, как утверждает Диниван, а он очень неглуп. Значит, еще остается надежда».
Где-то в темном небе закричала чайка, и Мириамель вдруг с сожалением подумала, что, если бы ее мать не вышла замуж за Элиаса, Мириамель выросла и жила бы здесь, над океаном. Тут был бы ее дом. И сейчас она бы возвращалась туда, где ее ждали.
«Но, если бы моя мать не вышла за моего отца, – сонно подумала она, – меня бы попросту не было бы на свете. Глупая девчонка».
Как они подъехали к дверям дворца Ликтора, Мириамель уже не очень понимала, она с трудом боролась со сном. Несколько человек тепло приветствовали Динивана – и она подумала, что у него много друзей, – а затем она оказалась в комнате с теплой мягкой постелью. Мириамель сняла только сапоги и забралась под одеяло прямо в плаще с капюшоном. Из-за закрытой двери доносились приглушенные голоса, а немного позднее она услышала звон колоколов дома Клавин, они пробили так много раз, что она не сумела их сосчитать.
Мириамель заснула под звуки далекого пения.
Отец Диниван разбудил ее на следующее утро, угостив ягодами, молоком и хлебом. Она ела, сидя на постели, пока священник зажигал свечи и расхаживал по комнате без окон.
– Его святейшество встал рано сегодня утром и ушел еще до того, как я добрался до его покоев, сейчас его нет в спальне. Он часто так поступает, когда у него есть повод для раздумий. Просто расхаживает по коридорам в ночной сорочке. И никого не берет с собой, за исключением меня, если я нахожусь во дворце. – На лице Динивана появилась мальчишеская улыбка. – Его дворец почти так же велик, как Хейхолт, и Ликтор может находиться в любом месте.
Мириамель стерла широким рукавом молоко с подбородка.
– Но он нас примет? – спросила она.
– Конечно, как только вернется, я уверен, – сказал Диниван. – Ранессин глубокий человек, глубокий, как море, и очень часто трудно понять, что кроется за спокойной поверхностью.
Мириамель содрогнулась, подумав о килпах в Эметтинском заливе.
Она опустила чашу.
– Следует ли мне надеть мужскую одежду? – спросила она.
– Что? – Диниван замер на месте, удивленный вопросом. – О, для встречи с Ликтором, вы хотите сказать. Я не думаю, что кому-то известно, что вы прибыли во дворец. Я бы мог сказать, что доверю моим коллегам священникам собственную жизнь, вероятно, так и есть, но я слишком долго здесь проработал, чтобы верить в то, что они будут держать язык на привязи. – Он указал на стопку одежды на стуле, рядом с тазом с горячей водой, над которым поднимался пар. – Поэтому, если вы готовы и утолили голод, то нам пора. – Он встал и выжидающе посмотрел на Мириамель.
Некоторое время она изучала одежду, а потом повернулась к отцу Динивану, на лице которого появилось рассеянное выражение.
– Вы не могли бы встать ко мне спиной, чтобы я переоделась? – спросила Мириамель.
Отец Диниван удивленно посмотрел на нее, потом отчаянно покраснел, что изрядно позабавило Мириамель, но виду она не подала.
– Принцесса, простите меня! Как неучтиво с моей стороны. Еще раз простите. Я немедленно уйду. Но скоро вернусь. Мои извинения. Сегодня утром мне пришлось обдумывать множество вещей сразу. – Он выскользнул из комнаты и аккуратно прикрыл за собой дверь.
Как только он вышел, Мириамель рассмеялась и встала с постели. Она стащила через голову старые тряпки, вымылась, не переставая дрожать, отметив, скорее, с любопытством, чем смятением, какими смуглыми стали ее руки и запястья. Такие бывают у лодочников, с удовлетворением подумала она, а какие гримасы появятся на лицах ее фрейлин, когда они ее увидят.
Вода была теплой, но в комнате было холодно, поэтому Мириамель сразу надела чистую одежду, как только закончила мыться. Она провела руками по коротко подстриженным волосам, раздумывая, не следует ли их вымыть, но потом представила, что ей предстоит идти по длинным каменным коридорам, где гуляют сквозняки, и отказалась от этой мысли. Холод напомнил ей о юном Саймоне, шагавшем сейчас под порывами ветра на студеном севере. Повинуясь импульсу, она подарила ему свой любимый голубой шарф, но сейчас такой подарок казался ей совершенно неуместным. Тем не менее, она сделала это от всей души. Шарф был слишком тонким, чтобы защитить Саймона от мороза, однако он поможет ему вспомнить страшное путешествие, которое они проделали вместе. Быть может, даст ему мужество.