Саймон застонал. Возможно, все еще хуже, и странный стих из книги Ниссеса лишен смысла. Разве люди не утверждали, что он безумец? Даже Моргенес не знал, что значит это стихотворение.
Когда иней вырастет на колоколе Клавеса
И Тени пойдут по дорогам,
Когда вода почернеет в Колодце,
Три меча должны сойтись вместе,
Когда буккен из земли выползет наружу
И гюне с горных высот сойдут в долины,
Когда Кошмар наполнит мирный Сон,
Три меча должны сойтись вместе,
Чтобы изменить поступь Судьбы,
Очистить мглистые туманы Времени.
Если Рано окажет сопротивление слишком Поздно,
Три меча должны сойтись вместе…
Ну, буккены выползли из-под земли, но Саймону совсем не хотелось вспоминать отвратительно верещавших копателей. С той ночи, когда они напали на лагерь Изгримнура возле монастыря Святого Ходерунда, Саймон уже не мог относиться к земле у себя под ногами как прежде. И, пожалуй, это единственное преимущество путешествия по безжалостным камням Сиккихока.
А что до упоминания в стихе гигантов, после смерти Эйстана, которая слишком ярко стояла у него перед глазами, оно казалось жестокой шуткой. Чудовищам даже не пришлось спускаться с вершины горы, Саймон и его друзья оказались настолько глупы, чем сами забрались в их владения. И все же гюне покинули высокие горы, что Саймон знал ничуть не хуже, чем все остальные. Они с Мириамель – мысль о ней вызвала у него внезапную тоску – видели гиганта в лесу Альдхорт, до которого добрались из Эрчестера всего за неделю.
Остальное не имело для него особого смысла, но ничто не казалось невозможным: Саймон не знал, кто такой Клавес и где может находиться его колокол, но складывалось впечатление, что скоро мороз захватит все вокруг. И все же на что способны три меча?
«Я держал Шип в руках, – подумал Саймон и на миг снова почувствовал могущество меча. – И в тот момент я был величайшим рыцарем… разве не так?»
Но в Шипе ли дело или в том, что он встал и отбросил страх? Если бы он поступил так же с менее могущественным мечом в руках, считался бы его поступок менее отважным? Конечно, в таком случае он бы погиб… в точности как Эйстан, как Ан’наи, Моргенес, Гриммрик… но имело ли это значение? Разве великие герои не умирают? Разве Камарис, истинный владелец Шипа, не нашел свой конец в разгневанном море?..
Мысли Саймона разбегались в разные стороны, и он почувствовал, что соскальзывает в сон, он уже почти заснул, хотя знал, что совсем скоро Бинабик или Слудиг его разбудят. Вчера оба сказали, что он стал мужчиной, ну, или почти стал. И сейчас он не хотел, чтобы его разбудили последним, как ребенка, которому позволили спать, пока взрослые ведут беседу.
Саймон открыл глаза, впуская свет, и снова застонал. Высвободившись из-под плаща, он счистил с одежды сучки и сосновые иголки, встряхнул плащ и быстро снова в него завернулся. Внезапно он понял, что не хочет даже на время расставаться со своими жалкими пожитками, поднял заплечный мешок, служивший ему подушкой, и закинул его за спину.
Утро выдалось морозным, и в воздухе кружились крупные хлопья снега. Осторожно разминая мышцы, Саймон медленно направился к костру, где Бинабик разговаривал с Сискви. Они сидели рядом, держась за руки, перед низким прозрачным пламенем. Рядом с ними стоял Шип, прислоненный к древесному пню, и его черное лезвие отражало утренний свет. Со спины два тролля были похожи на детей, которые серьезно обсуждают какую-то новую игру или дыру, которую они могли бы исследовать, и Саймону вдруг захотелось их защитить. Через мгновение, когда он понял, что они, скорее всего, обсуждают, как сохранить жизнь своему народу, пока зима не ослабила свои тиски, или как они будут сражаться с гигантами, если те их найдут, иллюзия исчезла. Они совсем не дети, и, если бы не их отвага, он бы уже был мертв.
Бинабик повернул голову, перехватил его взгляд и приветственно улыбнулся, продолжая слушать быструю речь Сискви. Саймон крякнул и наклонился, чтобы взять кусок сыра и краюху хлеба, на которые указал Бинабик – они лежали рядом на камне, – забрал еду, отошел в сторону и сел.
Солнце все еще скрывалось за Сиккихоком, оставаясь невидимым. Тень горы накрывала лагерь, но ее вершина уже сияла в лучах встававшего солнца, и Белые Пустоши раскинулись внизу в сером предутреннем сумраке. Саймон откусил кусочек черствого хлеба и принялся жевать, глядя через Пустоши в сторону далекой кромки леса у горизонта, подобной темным сливкам в ведре с молоком.
Кантака, лежавшая рядом с Бинабиком, встала, потянулась и бесшумно подошла к Саймону. Ее морда была в капельках крови животного, которое имело несчастье стать завтраком волчицы, но они быстро исчезали под ее длинным розовым языком. Она подошла к Саймону, навострив уши, словно выполняла какую-то важную миссию, но лишь позволила Саймону почесать себя, а потом свернулась в клубок рядом с ним, подставляя ему то одно место, то другое. Кантака была такой большой, что Саймон едва не упал с камня, когда она задела его боком.
Он закончил завтрак и вытащил из сумки бутылку с водой. Вместе с ней на свет появился шарф, который подарила ему Мириамель, когда они прощались перед тем, как Саймон отправился на Гору дракона. Джирики снял шарф, когда лечил его после ранений, но тщательно уложил среди немногих вещей Саймона. Теперь шарф лежал у него на руках, точно полоска неба, и Саймон почувствовал, что у него на глазах появились слезы. Где в огромном мире сейчас Мириамель? Джелой в те недолгие часы, что она провела с их отрядом, сказала, что не знает. Где в Светлом Арде сейчас путешествует принцесса? Вспоминает ли о Саймоне? И, если да, что о нем думает?
«Наверное, так: зачем я отдала мой чудесный шарф грязному кухонному мальчишке?»
Саймон насладился коротким мгновением жалости к себе. Ну, теперь он больше не простой поваренок. Как сказал Слудиг, он кухонный мальчишка, который сражался с драконом и убивал гигантов. Однако сейчас он предпочел бы быть обычным поваренком в уютной теплой кухне Хейхолта – и никем больше.
Саймон завязал на шее шарф узлом под воротником изорванной рубашки, сделал глоток воды и принялся рыться в сумке, но никак не мог найти то, что искал. Потом он вспомнил, что положил этот предмет в карман плаща, и на миг его охватила паника. Когда он станет более аккуратным? Он ведь мог потерять свое сокровище множество раз. Но, нащупав знакомые очертания сквозь ткань, он успокоился и вытащил на утренний свет зеркало Джирики.
Оно оказалось холодным как лед. Саймон протер зеркало рукавом и взглянул на свое отражение. Его борода стала гуще с того момента, когда он прошлый раз себя видел. Рыжая щетина, почти коричневая в тусклом свете, уже начала скрывать линию подбородка – однако над ней торчал все тот же нос, и на него смотрели те же голубые глаза. Он становился мужчиной, но не слишком отличался от прежнего Саймона, и эта мысль показалась ему немного печальной.
Однако борода прятала часть прыщей, что его немного обрадовало. Если не считать пары прыщей на лбу, он выглядел так, как должен выглядеть молодой мужчина. Саймон слегка повернул зеркало и посмотрел на белую прядь, появившуюся в рыжих волосах, – туда попала кровь дракона. Выглядит ли он старше благодаря этой пряди? Или более мужественным? Трудно сказать. Вьющиеся волосы спадали до самых плеч, и он решил попросить Слудига или кого-нибудь еще обрезать их покороче, как поступают многие королевские рыцари. Впрочем, стоит ли беспокоиться? Скорее всего, они погибнут от рук гигантов еще до того, как слишком длинные волосы начнут ему мешать.
Он опустил зеркальце на колени и стал смотреть в него, словно в небольшую лужицу, и рамка начала постепенно нагреваться под его пальцами. Что ему сказал Джирики? Зеркало останется всего лишь зеркалом до тех пор, пока Саймон не будет по-настоящему нуждаться в помощи Джирики? Да, именно так. Джирики говорил, что Саймон сможет связаться с ним… через зеркало? В зеркале? Через зеркало? Тут было много непонятного, но на мгновение Саймону ужасно захотелось обратиться к Джирики. Мысль пришла к нему незваной, но ему никак не удавалось от нее избавиться. Он свяжется с Джирики и попросит помощи. Король Бурь – это враг, с которым смертные не справятся сами.
«Но Короля Бурь здесь нет, – подумал Саймон, – а Джирики известно наше положение. Что я ему скажу? Что он должен бегом вернуться в горы, потому что кухонному мальчишке стало страшно и он хочет вернуться домой?»
Саймон вдруг вспомнил, как зеркало показало ему Мириамель. Принцесса находилась на корабле и смотрела на серое, затянутое тучами небо…
Он продолжал смотреть на собственное лицо в перевернутом зеркале, ему вдруг показалось, что он снова видит туманное небо, обрывки туч, плывущих по поверхности зеркала и заслоняющих его отражение. Казалось, туман уходит куда-то в сторону, и Саймон больше не мог отделить себя от отражения в зеркале. Шум лагеря начал стихать, потом и вовсе исчез, а туман превратился в плотный серый занавес, который его окружал, отсекая свет…
Серый туман постепенно рассеялся, словно пар из-под крышки котелка, и он увидел в зеркале чужое лицо. Прищуренные глаза женщины – красивой, старой и юной одновременно. Ее черты менялись, словно она смотрела на него сквозь текущую воду. Волосы, совершенно белые, были собраны под венком цветов, похожих на драгоценные камни; взгляд горел, точно расплавленное золото, глаза блестели и отражали свет, как у кошки.
Каким-то образом Саймон понял, что она очень старая, но лишь немногое говорило о ее возрасте – тонкая линия челюсти и рта, хрупкость черт, словно кожа была слишком туго натянута на костях. В глазах сияло древнее знание и память. Высокие скулы и гладкий лоб делали ее похожей на статую…
Статую?.. Мысли Саймона смешались, но он знал, что видел статую, похожую на эту женщину… видел ее лицо… видел его в… в…