– А куда ведет эта дверь? – с подозрением спросил он. – Я уверен, что раньше здесь был старый рудник.
– Я уже вам говорила, – холодно ответила Мегвин. – Это дверь в прошлое, она ведет к Мирным. К ситхи. – Мегвин посмотрела на Эолейра, и постепенно ее стальной взгляд дрогнул и потеплел. На поверхности появилось другое чувство, недоумение и неутоленное желание; сердце графа Над-Муллаха дрогнуло от печали. – О, Эолейр, – умоляюще заговорила принцесса, – неужели вы не понимаете? Мы можем оказаться в безопасности! Пойдемте, вы мне поможете! Пожалуйста, Эолейр, я знаю, вы думаете, что я глупая простушка, но вы ведь любили моего отца! Пожалуйста, помогите мне открыть дверь!
Эолейр не мог смотреть ей в глаза. Он отвернулся, взглянул на огромную дверь, и на глазах у него появились слезы. Бедная девочка! Как же она страдает, в чем причина ее боли? Смерть отца и брата? Утрата королевства? Конечно, это трагедии – однако другие переживали нечто подобное и не впадали в столь жалкое состояние. Да, когда-то ситхи были реальными – такими же настоящими, как камень и дождь. Но пять долгих столетий прошли с тех пор, как в Эрнистир доходили последние слухи о Светлых ситхи. А мысль, что боги привели Мегвин к давно исчезнувшим Мирным… даже Эолейр, со всем его уважением к неизвестному, не сомневался, что в ней говорит боль ее потерь.
Он вытер лицо рукавом. На каменной облицовке двери были начертаны замысловатые символы, а также искусно выгравированные лица и фигуры, большую часть изображений испортила вода, однако не вызывало сомнений, что некоторые рисунки выполнены с изумительным мастерством, едва ли доступным лучшим мастерам Эрнистира. Что могло здесь находиться? Храм, сохранившийся с древнейших времен? Быть может, тут, вдалеке от простых святилищ других богов на поверхности земли, проходили необычные ритуалы, посвященные Черному Куаму?
Эолейр вздохнул – возможно, он сейчас принял глупое решение.
– Я больше не хочу слушать, как вы говорите безумные вещи, принцесса, и не хочу силой уводить вас отсюда. Если я помогу вам открыть дверь, – медленно продолжал он, не осмеливаясь посмотреть ей в глаза, в которых впервые появилась надежда, – вы вернетесь со мной обратно?
– О да, как ты захочешь! – На ее лице появилось детское нетерпение. – Я предоставлю тебе принимать решение, потому что знаю: как только ты увидишь земли, где живут ситхи, ты не станешь спешить в пещеру, покрытую сажей. Да!
– Хорошо, – кивнул Эолейр. – Вы дали мне слово, Мегвин.
Он встал, подошел к двери, взялся за ручку и сильно потянул на себя. Никакого движения.
– Эолейр, – тихо позвала Мегвин.
Он потянул сильнее, чувствуя, как напрягаются мышцы шеи, но дверь даже не шелохнулась.
– Граф Эолейр, – сказала Мегвин.
Он сделал еще одну неудачную попытку распахнуть дверь, а потом повернулся к принцессе.
– Да?
Она указала на дверь пальцем со сломанным ногтем.
– Я сумела сломать засов, но отдельные кусочки остались внутри. Возможно, нужно попытаться их вытащить?
– Но это ничего не изменит… – начал он, а потом посмотрел более внимательно.
Часть отсеченного засова валялась на полу, не давая двери открыться. Эолейр с ворчанием отбросил обломки в сторону, и они обиженно застучали по каменному полу.
Когда Эолейр потянул дверь на себя, петли заскрипели. Мегвин подошла к нему, чтобы помочь, петли заскрипели громче. Он продолжал тянуть дверь, глядя на мышцы на предплечьях Мегвин. Эта молодая женщина была сильной – впрочем, она никогда не производила впечатления хрупкой или чересчур застенчивой. Вот только рядом с ним, как он часто замечал, язык Мегвин часто терял свою остроту.
Эолейр напрягся, сделал глубокий вдох и не мог не обратить внимания на запах принцессы. Потная, покрытая грязью, – от нее пахло не как от надушенных придворных дам Наббана, но было что-то чувственное, теплое и живое, показавшееся ему приятным. Эолейр тряхнул головой, чтобы избавиться от неподходящих мыслей, и удвоил усилия, наблюдая за решительным лицом Мегвин, – петли возмущенно взвыли, и дверь начала медленно открываться – дюйм, потом еще несколько дюймов, фут, под нестихающий оглушительный скрип. Когда дверь приоткрылась на локоть черной пустоты, они остановились немного передохнуть.
Мегвин наклонилась, взяла лампу и проскользнула в щель, пока Эолейр стоял и смотрел на нее.
– Принцесса! – выдохнул он и последовал за ней. – Подождите! Здесь может быть плохой воздух! – Но он еще не закончил говорить, когда стало очевидно, что с воздухом все в порядке, хотя он и оставался немного тяжелым. – Просто… – начал он и остановился за плечом Мегвин.
Лампа в ее руке залила светом все вокруг.
– Я же говорила! – Ее голос наполняло удовлетворенное восхищение. – Здесь живут наши друзья!
– Бриниох на Небесах! – пробормотал ошеломленный Эолейр.
Перед ними на дне широкого каньона, у края которого они стояли, раскинулся огромный город. Они смотрели вниз, на дома, будто высеченные в скалах, в самом сердце горы, словно сам город являлся невероятно огромным куском живого камня, с прорубленными в нем окнами и дверями, башни, вырезанные из тела скалы, уходили к самому потолку пещеры, далеко наверху. Несмотря на размеры, казалось, что город находится на удивление близко, точно миниатюрное изображение, созданное для обмана зрения. С того места, где они стояли, – на вершине широкой лестницы, по спирали спускавшейся в каньон, у них возникло ощущение, что они могут протянуть руку и коснуться куполообразных крыш.
– Город Мирных… – радостно сказала Мегвин.
«Если это город ситхи, – подумал Эолейр, – значит, бессмертные решили провести свои последние годы под солнцем», потому что изящные строения казались совершенно пустыми – во всяком случае, у Эолейра сложилось именно такое впечатление. Потрясенный удивительной находкой, граф вдруг понял, что отчаянно хочет, чтобы город действительно оказался покинутым.
В маленькой келье было холодно. Герцог Изгримнур фыркнул с недовольным видом и принялся растирать руки.
«Матери Церкви стоило бы использовать несколько проклятых подношений, чтобы обогреть свой огромный дом, – подумал он. – Гобелены и золотые канделябры дело хорошее, но как можно ими любоваться, рискуя замерзнуть насмерть?»
Накануне вечером он долго сидел в общей комнате перед большим камином и слушал истории, которые рассказывали странствующие монахи, большая часть которых пришла в Санцеллан Эйдонитис по каким-то делам, связанным с правящим кругом Ликтора. Когда к нему обращались с дружескими вопросами, Изгримнур отвечал кратко и далеко не всякий раз, прекрасно понимая, что здесь, среди монахов, разоблачить его маскарад будет довольно просто.
Теперь, когда он сидел и слушал колокол Клавина, призывавшего монахов на утреннюю молитву, ему очень хотелось вернуться в общую комнату. Конечно, риск разоблачения был велик, но как еще он мог узнать столь необходимые ему новости?
«Если бы только проклятый граф Стриве говорил прямо. Зачем было тащить меня через весь Ансис Пелиппе, чтобы в конце сказать, что Мириамель уже в Санцеллане Эйдонитисе? Откуда ему это известно? И почему рассказал мне, ведь про меня он знал лишь то, что я задаю вопросы о двух монахах, старом и молодом?»
Изгримнур спрашивал себя, насколько вероятно то, что Стриве знал, кто он такой, и специально решил отправить его по ложному следу, в то время как Мириамель на самом деле находится далеко от дворца Ликтора? Но, если так, зачем хозяин Пердруина решил встретиться с ним лично? Они сидели в гостиной графа, Стриве и переодетый монахом Изгримнур, пили вино и разговаривали. Неужели Стриве известно, кто он на самом деле? И что граф выиграет, отправив Изгримнура в Санцеллан Эйдонитис?
От попыток разгадать игру Стриве у Изгримнура разболелась голова. К тому же у него не было выбора – он мог лишь поверить графу на слово. Он оказался в полном тупике, продолжая прочесывать переулки крупнейшего города Пердруина, пытаясь получить хоть какие-то сведения о принцессе и монахе Кадрахе, – без малейших результатов. И вот он здесь, поверивший графу Стриве нищенствующий монах, который вынужден пользоваться благотворительностью Матери Церкви.
Изгримнур постучал ногами по полу. Подошвы его сапог сильно износились, и холод от влажных каменных полов просачивался внутрь. Какая глупость прятаться в келье; это никак не поможет ему в достижении цели. Нужно выйти наружу и поговорить с множеством обитавших здесь монахов. Кроме того, когда он слишком долго оставался один, перед ним возникали лица жены Гутрун и детей, наполняя отчаянием и яростью. Изгримнур вспомнил, какую испытал радость, когда Изорн вернулся из плена, как его переполняли гордость и возбуждение после отступившего страха. Доживет ли он до новой встречи с ними? Он молил Господа, чтобы тот даровал ему радость увидеть своих близких. Это была его самая главная надежда, хоть столь же тонкая, как паутина, и, если прикасаться к ней понапрасну, она может не выдержать.
Впрочем, одна лишь надежда – неподходящая пища для рыцаря, даже такого старого, как герцог, лучшие дни которого остались в прошлом. А еще у него имелся долг. Теперь, когда Наглимунд пал и народ Изгримнура рассеялся по стране, у него остался лишь долг по отношению к Мириамель и принцу Джошуа, который послал за ней герцога. Более того, Изгримнур даже испытывал к принцу благодарность за то, что у него была цель.
Изгримнур стоял в коридоре и поглаживал подбородок. Слава Усирису, щетина еще не стала слишком заметной. Сегодня утром он не смог заставить себя побриться. Чаша с водой почти замерзла, и даже после нескольких дней путешествия в качестве монаха он все еще не смирился с мыслью о необходимости подносить острую бритву к лицу. Изгримнур носил бороду с того самого дня, как стал мужчиной. И сейчас скорбел о ней так, как мог горевать о потерянной руке или ноге.
Герцог пытался решить, какой коридор приведет его в общую комнату – и к пылающему огню, – когда почувствовал, как чья-то рука легла ему на плечо. Он удивился и быстро обернулся – оказалось, что его практически окружили три священника. Тот, кто прикоснулся к нему, мужчина с заячьей губой, улыбнулся.