его неизвестными целями. Но, так или иначе, он оставался бандитом.
Не раз и не два образ лысого священника заставлял Саймона подниматься и вновь вступать в схватку со Слудигом. Тот, сосредоточенно прищурившись, начинал отступать, пока ему не удавалось взять ярость Саймона под контроль настолько, чтобы они могли нормально продолжить урок. Мысли о Прайрате напоминали Саймону, почему ему необходимо учиться сражаться, – впрочем, он понимал, что едва ли владение мечом окажется полезным против алхимика, но зато поможет уцелеть достаточно долго, чтобы потом до него добраться. Священнику предстояло ответить за множество преступлений, но смерть доктора Моргенеса и изгнание Саймона из собственного дома были достаточными причинами, чтобы лицо Прайрата возникало перед глазами Саймона даже в те моменты, когда он скрещивал дубинки со Слудигом в снегах Белой Пустоши.
Вскоре на рассвете четвертого дня после того, как они покинули озеро Голубой грязи, Саймон проснулся, дрожа под не слишком надежным одеялом из сложенных ветвей, где они вчетвером провели ночь. Кантака, лежавшая поперек его ног, вышла наружу вслед за Бинабиком, и, лишившись ее тепла, Саймон выбрался в кристальный холод утра, стуча зубами и вытряхивая из волос сосновые иголки.
Слудига нигде не было видно, а Бинабик сидел на заснеженном камне возле остатков вчерашнего костра и смотрел в восточное небо, словно изучал свет солнца. Саймон проследил за его взглядом, но увидел лишь бледное солнце, выползавшее из-за последних пиков Тролльфелса.
Кантака, лежавшая у ног тролля, приподняла косматую голову, когда Саймон шел к ним по хрустящему снегу, а потом снова положила ее на передние лапы.
– Бинабик? С тобой все в порядке? – спросил Саймон.
Казалось, тролль его не услышал, но потом медленно повернулся, и на его лице появилась слабая улыбка.
– Хорошего тебе утра, друг-Саймон, – сказал он. – Я чувствую себя прекрасно.
– Правда… ты так смотрел…
– Взгляни-ка. – Бинабик вытащил короткий толстый палец из длинного рукава куртки и указал на восток.
Саймон повернулся и, прикрыв ладонью глаза, посмотрел в ту сторону, куда указал тролль.
– Я ничего не вижу, – признался он.
– Посмотри более внимательно. Взгляни на последний пик, стоящий справа. Вон там. – Он показал на ледяной склон, погруженный в тень, – солнце находилось за ним.
Саймон долго смотрел в указанном направлении, не желая признавать поражение. За мгновение до того как сдаться, он кое-что заметил: темные линии, подобные граням драгоценного камня под ровной поверхностью склона горы. Он прищурился, пытаясь разглядеть детали.
– Ты имеешь в виду тени? – наконец спросил он. Бинабик кивнул, и теперь на его лице появилось восторженное выражение. – Ну, – потребовал Саймон, – что это такое?
– Это больше, чем тени, – спокойно ответил Бинабик. – То, что ты сейчас видишь, это башни утраченного города Тумет’ай.
– Башни внутри горы? И что такое «Тоома’тай»?
Бинабик насмешливо нахмурился.
– Саймон, ты уже слышал это имя несколько раз. Что за ученика взял себе доктор Моргенес? Ты помнишь, как я разговаривал с Джирики про «Уа’киза Тумет’ай ней-Р’и’анис»?
– Ну что-то вроде того, – с сомнением ответил Саймон. – И что это значит?
– Песнь о падении города Тумет’ай, одного из величайших Девяти городов ситхи. В песне рассказывается история о том, как был оставлен Тумет’ай. А тени, которые ты видишь, это башни, уже тысячи лет находящиеся в плену у льда.
– Правда? – Саймон смотрел на темные вертикальные полосы, проступавшие, точно пятна, под молочно-белым льдом. Он пытался представить башни, но у него никак не получалось. – А почему город брошен?
Бинабик провел рукой по меховому боку Кантаки.
– На то было много причин, Саймон. Если хочешь, я расскажу тебе часть этой истории позднее, когда мы отправимся дальше. Это поможет нам приятно провести время.
– Почему они вообще построили город на ледяной горе? – спросил Саймон. – Мне кажется, что это глупо.
Бинабик поднял на него недовольный взгляд.
– Саймон, ты говоришь с тем, кто родился и вырос в горах, и, я полагаю, ты в состоянии это помнить. Часть взросления состоит в том, чтобы сначала думать, а уже потом произносить какие-то слова.
– Извини. – Саймон постарался скрыть озорную улыбку. – Я не знал, что троллям нравится жить там, где они живут.
– Саймон, – сурово сказал Бинабик, – я думаю, что сейчас самое время седлать лошадей.
– Итак, Бинабик, – наконец сказал Саймон, – что такое Девять городов?
Они ехали уже около часа, удаляясь от подножия гор и углубляясь в огромное белое море Пустошей по Старой дороге Тумет’ай, как ее называл Бинабик, – широкому тракту, когда-то соединявшему скованный льдами город с его сестрами на юге. Теперь от дороги мало что осталось, лишь редкие крупные камни по обе стороны тропы, да редкие участки, мощенные булыжником, проступавшим из-под снега.
Саймон уже перестал задавать вопросы, чтобы узнать, что произошло дальше, – его голова наполнилась множеством странных имен и названий мест, и он уже не мог удерживать хотя бы одну новую мысль – но невыразительная местность, бесконечные снежные поля, испещренные грустными рощицами, заставляли его жаждать новых историй.
Бинабик, продолжавший ехать немного впереди, прошептал что-то Кантаке. Выпуская плюмажи быстро исчезавшего пара, волчица остановилась, дожидаясь, когда их догонит Саймон. Кобыла Саймона сразу отшатнулась в сторону, и, пока Кантака миролюбиво смотрела в сторону, Саймон потрепал лошадь по шее и негромко заговорил с ней, стараясь успокоить. Вскоре она продолжала путь, периодически недовольно фыркая. Ну а Кантака вообще не обращала на нее внимания, волчица неторопливо шагала вперед, низко опустив голову и нюхая снег.
– Ты моя хорошая, Искательница, хорошая. – Саймон провел ладонью по холке лошади, чувствуя, как перекатываются мощные мышцы под его пальцами.
Он дал ей имя, и она его слушается! Он почувствовал, как его наполняет спокойная радость. Теперь это его лошадь.
Бинабик заметил гордое выражение лица Саймона и улыбнулся.
– Ты выказал ей уважение. И это очень хорошо, – сказал он. – Люди часто думают, что те, кто им служит, стоят ниже в развитии или просто слабее их. – Он рассмеялся. – Таким людям неплохо бы получить такого скакуна, как Кантака, способного при желании их съесть. Тогда они познали бы скромность. – Он почесал спину Кантаки, и волчица остановилась на несколько мгновений, наслаждаясь вниманием, а потом двинулась дальше.
Слудиг, ехавший чуть впереди, оглянулся.
– Ха! Ты станешь не только отличным бойцом, но и всадником, не так ли? Наш друг Снежная Прядь – самый отважный из всех кухонных мальчишек на свете!
Смущенный Саймон нахмурился, чувствуя, как натянулся шрам на щеке.
– Меня не так зовут, – проворчал он.
Слудиг лишь рассмеялся в ответ на его смущение.
– А что не так с именем Саймон Снежная Прядь? – осведомился Слудиг. – Ты ведь добыл его в честной схватке.
– Если оно тебе не нравится, Саймон-друг, – доброжелательно заговорил Бинабик, – мы можем придумать другое. Но Слудиг сказал правильно: ты получил это имя с честью, тебе дал его Джирики из Высокого дома ситхи. А они видят будущее лучше смертных – во всяком случае, в некоторых вещах. Как и многие другие дары, имя нельзя отбрасывать с легкостью. Ты помнишь, как держал Белую стрелу над рекой?
Саймону не пришлось особо напрягаться. Тот момент, когда он упал в бурные воды Эльфвента, несмотря на множество странных приключений, пережитых им с тех пор, по-прежнему оставался темным пятном в его воспоминаниях. Конечно, дело в идиотской гордости – другой стороны природы олуха, – заставившей его прыгнуть в воду. Он пытался показать Мириамель, как мало ценит дары ситхи. От мыслей о собственной глупости ему стало не по себе. Каким ослом он был! Как мог рассчитывать, что Мириамель проявит к нему интерес?
– Я помню, – только и сказал он, но радость, которую он ощущал, исчезла. Любой может скакать на лошади, даже олух. Чем тут особенно гордиться: он всего лишь успокоил боевую лошадь. – Ты обещал рассказать мне о Девяти городах, Бинабик, – вяло проговорил Саймон.
Тролль приподнял бровь, услышав мрачный голос Саймона, но ничего не стал говорить. В ответ он остановил Кантаку.
– Повернитесь и посмотрите назад, – предложил он Саймону и Слудигу.
Риммер нетерпеливо фыркнул, но сделал, как просил Бинабик.
Солнце выбралось из объятий гор, и теперь его косые лучи касались восточных пиков, расцвечивая огнем их ледяные щеки и отбрасывая глубокие тени в расселины. Плененные башни, на рассвете казавшиеся лишь темными полосами, теперь сияли мягким красноватым светом, словно по холодным артериям гор текла кровь.
– Смотрите внимательно, – сказал Бинабик. – Быть может, никому из нас больше не доведется увидеть нечто подобное. Тумет’ай был местом высокой магии, как и все величественные города ситхи. Теперь уже никто не построит таких городов! – Тролль сделал глубокий вдох и вдруг неожиданно запел:
T’seneí mezuy’eru,
Iku’dosaju-rhá,
O do’ini he-huru.
Tumet’ai! Zi’inu asuná!
Shemisayu, nun’ai temuy’á…
Голос Бинабика заполнил безветренное утро, исчезая без малейшего эха.
– Это начало песни о падении города Тумет’ай, – торжественно сказал он. – Очень старая песня, из которой я знаю всего несколько строк. Вот что значит то, что я спел:
Алые и серебряные башни,
Герольды утренней звезды,
Вы скрылись в холодных тенях.
Тумет’ай! Чертог Рассвета!
Первым будет оплакан и последним забыт…
Тролль покачал головой.
– Мне очень трудно превратить поэзию ситхи в обычные слова, в особенности не на моем родном языке. Надеюсь, ты меня простишь. – Он грустно усмехнулся. – В любом случае, большая часть песен ситхи рассказывает о потерях и памяти. Разве я, проживший так мало, могу сделать так, чтобы их слова пели?