«… Но хотя не все, растущее в тени, обязательно зло, Хакатри, многое из того, что прячется в темноте, так поступает, чтобы скрыть свою подлую сущность от других глаз.
Саймон начал терять себя в этом странном сне, ему уже казалось, что терпеливый, полный боли голос обращается к нему, и он испытал стыд из-за собственного долгого отсутствия и того, что он заставил страдать столь возвышенную душу.
«Твой брат долго скрывал свои планы под плащом Тени. Множество раз исполнялся танец окончания года после падения Асу’а, прежде чем мы получили первые намеки на то, что он жив – если его призрачное существование можно назвать жизнью. Он долго плел заговор в темноте, сотни лет упрямых трудов черного разума, прежде чем сделал первые шаги. Теперь, когда его план начал действовать, еще не все вышло из тени. Я думаю и наблюдаю, строю догадки и предположения, но коварство его замысла ускользает от моих старых глаз. Я видела многое с тех пор, как начался первый листопад в Светлом Арде, но не могу понять смысла происходящего. Что он планирует? Что твой брат Инелуки намерен сделать?..
Звезды над Стормспайком казались обнаженными, они сияли, точно гладко отполированная кость, холодные, как ледяные шишки. Инген Джеггер считал их очень красивыми.
Он стоял на дороге, рядом со своей лошадью, а перед ним высилась гора. Ледяной ветер со свистом пробирался в забрало его шлема из слоновой кости, сделанного в виде собачьей морды. Даже жеребец норнов, выращенный в самых холодных и темных конюшнях мира, изо всех сил старался укрыться от ледяного дождя – ветер метал его точно стрелы, – но Инген Джеггер испытывал возбуждение. Вой ветра был для него колыбельной, обжигающе холодный дождь стал лаской. Госпожа дала ему великое задание.
– Ни одному Охотнику Королевы не была дарована такая ответственность, – сказала она ему в сине-фиолетовом свете Колодца, наполнявшем Зал Арфы. Когда она говорила, от стонов Поющей Арфы – громадного, прозрачного, постоянно менявшегося нечто, окутанного туманом из Колодца, – даже сами камни Стормспайка содрогнулись. – Мы вернули тебя из далеких земель Царства Смерти. – Блистающая маска Утук’ку отражала синее сияние Колодца так яростно, что ее лицо оставалось неясным, словно пламя горело между ее плечами и короной. – Мы также дали тебе оружие и мудрость, какими никогда не обладал Охотник Королевы. А теперь мы поручаем тебе задание невероятной сложности, какое прежде не стояло ни перед одним смертным или бессмертным.
– Я все сделаю, леди, – сказал он, сердце с такой силой пульсировало у него в груди, словно было готово разорваться от радости.
Сейчас, стоя на королевской дороге, Инген Джеггер смотрел на руины раскинувшегося вокруг него старого города и подобные костям скелета обломки на нижних склонах огромной ледяной горы. «Когда предки охотников были всего лишь дикарями, – подумал он, – древняя Наккига лежала под ночным небом во всей своей красе – игольчатый лес алебастра и белое ведьмино дерево, халцедоновое ожерелье на шее горы». Еще до того как народ охотников узнал огонь, хикеда’я построили в самой скале покои с великолепными колоннадами, и каждую озаряли миллионы хрустальных граней ярких светильников, галактики звезд, сиявших в темноте земли.
И вот теперь он, Инген Джеггер, стал избранным инструментом Королевы! Он получил мантию, прежде недоступную смертным! И даже у такого великолепно обученного человека, обладавшего железной дисциплиной, эта мысль рождала безумие.
Ветер начал стихать. Лошадь Джеггера, мощная бледная тень рядом с ним под снегопадом, нетерпеливо фыркнула. Он погладил своего могучего скакуна рукой в перчатке, положив ее на сильную шею и чувствуя, как в ней пульсирует жизнь. Потом вставил ногу в стремя, вскочил в седло и свистом призвал Нику’а. Через несколько мгновений на соседнем холме появился громадный белый пес, размером почти с жеребца охотника. Дыхание Нику’а наполнило ночь белым паром; короткий мех окутывал перламутровый туман, и он сиял, словно залитый лунным светом мрамор.
– Пойдем, – прошипел Инген Джеггер. – Нас ждут великие деяния! – Перед ним простиралась дорога, ведущая с горы в земли ничего не подозревавших людей, которые спали в своих постелях. – Смерть идет за нами.
Он пришпорил лошадь, копыта которой застучали по ледяной дороге точно молотки, и поскакал вперед.
«… В некотором смысле меня ослепили козни твоего брата. – Голос в голове Саймона становился все более и более слабым, как роза, что вянет в конце сезона цветения. – Мне пришлось прибегнуть к собственным хитростям – но они оказались жалкими, слабыми попытками противостоять туче, явившейся из Наккиги, и не знающей предела бессмертной ненависти Красной Руки. И, что хуже всего, я не понимала, с чем сражаюсь, хотя верила, что начала различать первые неясные очертания. И, если в моих опасениях есть хотя бы толика правды, она будет ужасной. Ужасной.
Инелуки начал свою игру. Он ребенок, появившийся на свет из моих чресл, и я не могла отказаться от своих обязательств. У меня было два сына, Хакатри. Два сына, и я потеряла обоих.
Голос женщины превратился в шепот, слабое дыхание, но Саймон все еще ощущал в нем горечь.
Старший всегда был самым одиноким, мой тихий сын, но тех, кого мы любим, нельзя оставлять надолго…
А потом она исчезла.
Саймон медленно просыпался, выбираясь из всеобъемлющей темноты, что удерживала его в своих объятиях. В ушах у него еще звучало диковинное эхо, словно исчезнувший голос, который он слушал так долго, оставил после себя необъятную пустоту. Когда он открыл глаза, его ослепил свет, он снова их закрыл, и под его сомкнутыми веками тут же стали вращаться разноцветные яркие круги. Затем он внимательно огляделся по сторонам и обнаружил, что находится в маленькой лесной лощине, засыпанной свежим снегом. Бледный утренний свет проникал сквозь нависавшие над ней кроны деревьев, серебрил ветки и снег на земле.
Ему было очень холодно. И он остался совершенно один.
– Бинабик! – крикнул он. – Кантака! – Затем добавил, словно только теперь вспомнил о риммере: – Слудиг!
Ответа не последовало.
Саймон выбрался из-под плаща, пошатываясь, поднялся на ноги и стряхнул с себя снег, потом немного постоял, дожидаясь, когда мысли очистятся от теней. С двух сторон уходили вверх стены лощины, и, если судить по сломанным ветвям, которые в нескольких местах порвали его рубашку и штаны, он свалился сверху. Саймон осторожно ощупал себя, но обнаружил лишь длинную, заживавшую рану на спине, а также уродливые следы зубов на ноге – в остальном он получил немало синяков и царапин, но не более. Если не считать того, что у него сильно онемело тело.
Схватившись за торчавший корень, он неуклюже выбрался из лощины и остановился на самом краю обрыва, чувствуя, что его едва держат отчаянно дрожавшие ноги. Во все стороны тянулись монотонные заросли засыпанных снегом деревьев, и он нигде не видел следов друзей или своей лошади – его окружал лишь бесконечный белый лес.
Саймон попытался вспомнить, как он сюда попал, но память принесла лишь последние жуткие часы в аббатстве Скоди, ненавистный ледяной голос, что преследовал его, и то, как он скакал в темноте. А потом пришли воспоминания о другом, нежном голосе, что так долго говорил с ним во сне.
Саймон огляделся по сторонам, рассчитывая увидеть хотя бы седельные сумки, но удача от него отвернулась, на ноге были пустые ножны, и после недолгих поисков Саймон обнаружил костяной нож, который ему подарили кануки, на дне лощины. Проклиная все на свете, он снова с трудом за ним спустился, но зато теперь, когда держал в руке острый нож, почувствовал себя немного лучше, впрочем, это было очень слабым утешением. Когда Саймон снова взобрался наверх и оглядел враждебные пространства холодного леса, его охватило отчаяние, какого он не испытывал уже очень давно. Он потерял все – все! Меч Шип, Белую стрелу, все, что он добыл, исчезло! Как и его друзья.
– Бинабик! – снова закричал он, эхо коротко откликнулось и исчезло. – Слудиг! Помогите мне!
Почему они его бросили? Почему?
Саймон снова и снова звал друзей, ковыляя по поляне, находившейся рядом с лощиной.
Он охрип, но на его крики так никто и не ответил. Саймон опустился на камень, с трудом сдерживая слезы. Мужчины не плачут из-за того, что они заблудились. Ему казалось, что мир вокруг слегка мерцает, но это лишь глаза у него слезились от холода. Мужчины не должны плакать, каким бы ужасным ни становилось их положение…
Саймон засунул руки в карман плаща, чтобы хоть немного их согреть, и нащупал резьбу, украшавшую зеркало Джирики. Он вытащил его из кармана и увидел отражение серого неба, словно зеркало наполнили тучи.
Саймон держал перед собой чешуйку Великого Червя.
– Джирики, – пробормотал он и подышал на блестящую поверхность, словно его тепло могло пробудить зеркало к жизни. – Мне нужна помощь! Помоги мне! – Однако на него смотрело его собственное лицо с бледным шрамом и редкой рыжей бородой. – Помоги мне.
Снова пошел снег.
Глава 19. Дети Навигатора
Мириамель медленно очнулась, она чувствовала себя отвратительно. Грохот в голове усугублялся тем, что пол беспрерывно раскачивался, и она с тоской вспомнила ужин во время Праздника святого Эйдона во дворце в Мермунде, когда ей было девять дет. Добродушный слуга позволил ей выпить три бокала вина; оно было разведено водой, но Мириамель все равно стало очень плохо, и ее вырвало прямо на новое праздничное платье, и оно было безнадежно испорчено.
Перед случившимся много лет назад расстройством желудка у нее возникло состояние, аналогичное тому, что она сейчас испытывала, как если бы она находилась на борту лодки, которая раскачивалась на океанских волнах. Все следующее утро после ее пьяного приключения она провела в постели с ужасной головной болью – почти такой же сильной, как сейчас. Какой невероятный поступок мог к этому привести?