Саймон решил, что сидеть на месте и жаловаться на судьбу совершенно бесполезно. В любом случае, небо становилось неприятно темным, хотя утро наступило совсем недавно и усилился снегопад. Он грустно посмотрел в зеркало Джирики. Чем бы оно ни было прежде, ситхи сказал правду, когда предупредил, что зеркало не сможет привести его, словно по волшебству, к Саймону. Саймон спрятал его под плащом и встал, потирая руки.
Вполне возможно, Бинабик и Слудиг где-то рядом: может быть, как и Саймон, упали со своих скакунов и нуждаются в помощи. Он не имел представления о том, сколько времени совершенно беспомощный пролежал в снегу, слушая женщину ситхи, говорившую в его сне, – могли пройти часы или целые дни. Его спутники где-то неподалеку или решили уйти. И тогда их разделяют лиги.
Размышляя о возможных вариантах случившегося, Саймон начал двигаться по расходившейся спирали – он смутно помнил, как Бинабик говорил, что так следует поступать, когда сбиваешься с пути. Впрочем, он не мог знать, является ли это правильным решением, ведь ему не было точно известно, кто именно потерялся. К сожалению, он не слишком внимательно слушал, как определять размеры спирали – рассказ тролля о поведении в лесу основывался на движении солнца, окраске коры и листьев, направлении корней деревьев в воде. Однако в то время, когда Бинабик объяснял столь полезные вещи, которые сейчас ему очень пригодились бы, Саймон наблюдал за трехногой ящерицей, медленно прыгавшей по тропинке в лесу Альдхорт.
«Жаль, что Бинабик не сделал свой рассказ чуть более интересным», – подумал Саймон, но тут же сказал себе, что теперь переживать поздно.
Он брел сквозь усиливавшийся снегопад, а невидимое солнце перемещалось за тучами. После короткого дня оно почти сразу начало собираться на покой, и ветер усилился, сжимая ледяными пальцами лес Альдхорт. Холод пробирал Саймона до костей сквозь плащ, который, как ему казалось, стал тонким, точно летняя вуаль леди; он был вполне подходящим рядом с друзьями, но, немного подумав, Саймон понял, что забыл, когда ему было по-настоящему тепло.
По мере того как Саймон шел вперед под непрекращавшимся снегопадом, у него начал болеть живот. Последний раз он ел в доме Скоди – воспоминания о той трапезе и ее последствиях вызвали у Саймона дрожь, не имевшую никакого отношения к холодному ветру. Кто знает, сколько времени прошло с тех пор?
«Святой Эйдон, – взмолился Саймон, – дай мне еды». Эта мысль стала повторявшейся короткой строкой, которая снова и снова звучала у него в голове, в такт скрипевшему под сапогами снегу.
К сожалению, она не исчезала, если он начинал думать о чем-то другом. Однако ему еще не стало так плохо, как могло бы: Саймон знал, что не может заблудиться еще больше, чем сейчас, но голод будет становиться только сильнее.
Когда они шли с Бинабиком и солдатами, Саймон привык, что другие занимались охотой и поисками чего-то съедобного; а если он и помогал, то под чьим-то присмотром. Внезапно он почувствовал такое же одиночество, как в первые ужасные дни в Альдхорте после побега из Хейхолта. Он испытывал ужасный голод и выжил только благодаря тому, что его нашел тролль – да и погода тогда была не такой пронзительно холодной. В те дни он воровал на одиноко стоявших фермах, а теперь брел по замерзшему дикому лесу, который превращал его прошлые скитания в легкую прогулку.
Вой грозового ветра усилился, воздух стал еще холоднее, и Саймон отчаянно дрожал. Постепенно в лесу стало темнеть, напоминая о том, что слабый дневной свет не может продолжаться вечно, и Саймон обнаружил, что с трудом борется с охватившим его ужасом. Весь день он старался не обращать внимания на тихий скрежет его когтей: временами ему казалось, будто он идет вдоль края пропасти, не имевшей ни дна, ни конца.
Саймон вдруг понял, что так можно легко сойти с ума – нет, конечно, он не будет махать руками, как нищий, что-то бормочущий возле таверны, – просто соскользнет в тихое безумие. Сам того не замечая, он сделает неверный шаг и полетит в бездну, близость которой казалась сейчас совершенно очевидной. Он будет падать до тех пор, пока не забудет, что падает. Его настоящая жизнь, воспоминания, друзья, прежний дом – все начнет уменьшаться, пока не превратится в древние пыльные предметы внутри его головы, как в давно заколоченной хижине.
«Неужели именно так человек умирает?» – вдруг подумал он. Останется ли часть тебя в теле, как наводившая ужас песня Скоди? Лежишь ли ты на земле и чувствуешь, что мысли постепенно исчезают, точно плотина из песка, которую уносит ручей? И теперь, когда ему в голову пришла эта мысль, – будет ли так уж страшно лежать во влажной темноте и постепенно переставать существовать? Не лучше ли это, чем безумные тревоги живых, бесполезная борьба с минимальными шансами на победу, паника и безнадежное бегство от неизбежной смерти?
Сдайся. Просто прекрати сопротивляться…
Эти слова оказались невероятно приятными, точно печальная, но красивая песня. Они напоминали нежное обещание, поцелуй перед сном…
Саймон падал, и это заставило его прийти в себя, он выбросил вперед руку и ухватился за ствол тонкой березы. Сердце отчаянно колотилось у него в груди.
И тут он с удивлением обнаружил, что снег собрался у него на плечах и сапогах, словно он долго стоял на месте, хотя ему казалось, что прошло лишь мгновение! Он тряхнул головой и принялся хлопать себя по щекам руками в перчатках, пока боль окончательно не привела его в чувство. Заснуть на ногах! Замерзнуть стоя! Что же он за олух такой!
Нет. Саймон застонал и тряхнул головой. Бинабик и Слудиг сказали, что он уже почти мужчина: он не допустит, чтобы оказалось, что они ошиблись. Он замерз и испытывал голод, и все. Он не станет плакать и не сдастся, как маленький ученик повара, запертый на кухне. С тех пор Саймон видел многое и совершил достойные поступки. Он бывал и в более тяжелых переделках.
И что теперь делать?
Саймон понимал, что не может сейчас решить вопрос с едой, но знал, что это не главная проблема. Бинабик сказал – и Саймон очень хорошо это запомнил, – что человек может довольно долго обходиться без пищи, но не проживет и ночи в холоде без укрытия. Вот почему, говорил тролль, костер очень, очень важен.
Но у Саймона не было костра и возможности его разжечь.
Размышляя над этим печальным фактом, Саймон продолжал идти вперед. Несмотря на быстро сгущавшиеся сумерки, он рассчитывал отыскать подходящее место для ночлега. Снегопад усилился, и сейчас Саймон брел по дну длинного неглубокого каньона. Он хотел найти место повыше, где ему не пришлось бы выбираться из огромного сугроба, если он переживет ночь. Неожиданно Саймон почувствовал, как на его потрескавшихся губах появилась улыбка. С его умением находить неприятности на свою голову, в вершину выбранного им холма обязательно ударит молния.
Он хрипло рассмеялся и несколько мгновений радовался собственному чувству юмора, но ветер быстро заставил его смолкнуть.
Саймон выбрал заросли тсуг на вершине небольшого холма, где они выстроились, словно часовые. Конечно, он бы предпочел спрятаться за крупными валунами или, еще того лучше, в пещере, но на такую удачу рассчитывать не мог. Он не стал обращать внимания на жалобы пустого желудка, быстро осмотрелся по сторонам и принялся за работу, превращая снег в жесткие глыбы, которые складывал так, чтобы они образовали стену с подветренной стороны, потом принялся ее выравнивать, пока она не стала доходить ему до колен.
Когда последний свет почти погас, Саймон начал собирать ветки и складывать их возле основания снежной стены – и вскоре у него получилась довольно высокая постель из упругих иголок. Однако он на этом не остановился, а продолжал срезать костяным ножом кануков все новые и новые ветки, пока рядом с ним не выросла еще одна большая куча. Тогда он остановился, тяжело дыша и чувствуя, как холодный воздух уносит тепло с открытого лица, словно кто-то надел на него маску из мокрого снега.
Внезапно он понял, какую трудную задачу ему предстоит решить: сохранить тепло во время зимней ночи – если он совершит ошибку, то утром может не проснуться – и удвоил свои усилия. Сначала он укрепил снежную стену, сделав ее немного выше и заметно толще, затем построил вторую стену, поменьше, с другой стороны, возле второй груды веток, так, что она опиралась о стволы деревьев. Потом еще раз пробежался по роще, срезая все новые и новые ветки, – его перчатки настолько пропитались смолой, что пальцы слиплись, и он сумел разжать кулак на рукояти ножа только после того, как наступил на лезвие ногой. Так продолжалось до тех пор, пока высота веток в обеих кучах стала такой же, как у стен. К этому времени совсем стемнело, и он уже почти ничего не видел: даже толстые стволы деревьев быстро превращались в темные пятна на фоне светившегося снега.
Саймон улегся на постель из веток, согнул колени, подтянул длинные ноги к животу, чтобы полностью спрятать их под длинным плащом, и начал складывать на себя оставшиеся ветки. Он старался изо всех сил, с трудом сгибая слипшиеся пальцы, а в конце прикрыл сверху голову и повернулся так, чтобы капюшон защищал большую часть лица. Ему было ужасно неудобно, но он чувствовал, как тепло его дыхания собирается в капюшоне, точно в кармане, и на некоторое время даже перестал дрожать.
Саймон так устал, что рассчитывал заснуть, как только ляжет, несмотря на неудобное положение. Однако в течение первого часа наступившей ночи ему совсем не хотелось спать. Холод, пусть и не такой жестокий, как в те моменты, когда он шел по лесу под укусами ледяного ветра, тем не менее проникал в его жалкую нору, просачивался в тело и кости. Холод был тупым, но безжалостным и терпеливым, словно камень.
Холод был плох уже сам по себе, но, несмотря на гром дыхания и оглушительно пульсировавшую в ушах кровь, Саймон слышал и другие, странные голоса. Он забыл про ночную жизнь леса, когда рядом не спят друзья. Ветер печально стонал среди деревьев, другие звуки казались зловещими и тайными, однако достаточно громкими, чтобы он их различал даже на фоне жалоб ветра. После ужасов, которые он пережил, Саймон не рассчитывал, что в ночи нет опасностей – он знал, как плачут в бурю проклятые души, а огромные гюне рыщут по лесу в поисках теплой крови!