По мере того как проходили минуты и часы, Саймон чувствовал, что в нем вновь просыпается ужас. Он остался совсем один! Он заблудился, обреченный глупец и олух, которому не следовало ввязываться в дела тех, кто умнее и старше! Даже если он переживет эту ночь и ему удастся избежать когтей и зубов какого-нибудь ночного хищника, он все равно умрет от голода при дневном свете! Конечно, он сумеет продержаться несколько дней или даже недель, если повезет, но Бинабик говорил, что до Скалы Прощания много миль – если забыть на время, что ему неизвестно, как туда добраться, и он сможет отыскать путь в чащобе Альдхорта. Саймон знал, что у него нет навыков выживания в лесу или других диких местах: он вовсе не Джек Мундвод, ему очень до него далеко. К тому же у него практически не осталось надежды на помощь – кто станет разгуливать в северо-восточном лесу в такую отвратительную погоду?
Но хуже всего было то, что его друзья давно ушли. В середине дня он вдруг поймал себя на том, что впал в панику и выкрикивает их имена, пока горло не стало жечь огнем. Наконец, когда он почти лишился голоса, Саймон сообразил, что зовет мертвых. И это отчаянно его напугало, он понял, что совсем близко подошел к пропасти: звать мертвецов сегодня, значит, говорить с ними завтра, а потом и вовсе к ним присоединиться – живое существование безысходного безумия, возможно, такой исход даже хуже смерти.
Он лежал под ветвями и дрожал, но уже не только от холода. В нем поднимался мрак, и Саймон изо всех сил с ним сражался. Нет, он ни на мгновение не сомневался, что не хочет умирать, – но имело ли это значение? Похоже, от него уже почти ничего не зависело.
«Нет, я здесь не умру, – наконец решил Саймон, сделав вид, что у него есть выбор. Он посмотрел на свое отчаяние и начал отпихивать его прочь, успокаивая себя, как напуганную лошадь. – Я касался крови дракона. Я получил Белую Стрелу ситхи. Ведь это важно, не так ли?»
Он не знал, важно ли, но внезапно очень захотел выжить.
«Я еще жив. Я хочу снова увидеть Бинабика и Джошуа… и Мириамель. Я хочу увидеть, как страдают Прайрат и Элиас за то, что они сделали. Я хочу вернуться домой, пусть у меня снова будет дом, теплая постель – о милосердный Усирис, если ты существуешь, позволь мне снова иметь дом! Не дай умереть в холоде! Позволь найти дом… дом… позволь мне найти дом!..»
Наконец к нему пришел сон. Ему казалось, что он слышит собственный голос, эхо которого разгуливало в каменном колодце. Только теперь он сумел ускользнуть от холода и тяжелых мыслей в более теплое место.
Он пережил эту ночь, а потом еще шесть таких же, и каждое следующее утро начиналось с застывшего тела и становившегося почти невыносимым голода.
Наступивший не в свое время холод убил многих детей Весны в утробе, но некоторые растения умудрились расцвести в короткий период обманчивого тепла, до того как вернулась еще более свирепая зима. Бинабик и ситхи давали ему есть цветы, но Саймон не запомнил, какие подходят для человека, и ел все, что ему попадались. Они не избавляли от чувства голода, но и не убивали. Кустики горькой желтой травы – очень горькой – сумели выжить под некоторыми снежными сугробами, и он ни разу не отказался от этого угощения. В какой-то момент, ослепленный голодом, он попытался есть хвою. У нее оказался чудовищно отвратительный вкус, а от смолы его борода превратилась в смерзшийся клок волос.
Однажды, когда мысль о том, чтобы съесть что-нибудь твердое, стала навязчивой идеей, дорогу ему перешел ошалевший от холода жук. Рейчел Дракониха множество раз говорила, что такие существа являются невероятной дрянью, но желудок Саймона стал могущественной силой и легко победил наставления Рейчел. Саймон не мог упустить такую возможность.
Несмотря на пустой желудок, первый жук дался ему нелегко. Когда Саймон почувствовал во рту крошечные лапки, он не выдержал и выплюнул жука в снег. Его едва не вырвало, но уже через несколько мгновений голод заставил схватить жука, быстро прожевать и поскорее проглотить. Жук напомнил ему мягкий упругий орех с привкусом плесени. Когда прошел час и ни одно из жутких предсказаний Рейчел не сбылось, Саймон начал внимательно изучать землю в поисках новых жуков.
Жуткая стужа в каком-то смысле оказалась даже хуже голода: когда ему удавалось найти и съесть пригоршню лютетравы, голод на время отступал, и в первый час утренней ходьбы у него ненадолго переставали болеть мышцы… Но после коротких мгновений, которые Саймон провел в первую ночь под одеялом из ветвей, его постоянно преследовал холод. Как только он на короткое время переставал двигаться, то сразу же начинал отчаянно дрожать. Холод был таким безжалостным, что ему стало казаться, будто его постоянно преследует враг. Саймон ругал его слабым голосом, размахивал руками, словно хотел ударить злобную стужу, как дракона Игьярдука, но она окружала его со всех сторон, и у нее не было черной крови, которую Саймон мог пролить.
Саймону ничего не оставалось, как идти дальше. Поэтому в недолгие и мучительные светлые часы с того мгновения, как затекшее тело заставляло его покинуть импровизированную постель, до момента, когда солнце уходило с грязного серого неба, он, почти не останавливаясь, брел на юг. Ритм его шаркающих шагов стал таким же неотъемлемым фактом цикла жизни, как усиливавшийся и стихавший ветер, восход и заход солнца или снежинки, падавшие на землю. Саймон шел, только так он мог сохранять тепло, шел на юг, потому что смутно помнил слова Бинабика о том, что Скала Прощания находится в лугах за Альдхортом. Саймон знал, что не сможет пересечь весь лес, преодолеть целую страну деревьев и снега, но ему требовалась цель: так бесконечные шаги давались ему легче – поскольку ему приходилось лишь следить за тем, чтобы солнце шло слева направо от направления его движения.
Он шел еще и потому, что во время остановок у него возникали диковинные, пугающие видения. Иногда он видел лица в кривых стволах деревьев или слышал голоса, повторявшие его имя или имена незнакомцев. Иногда заснеженный лес превращался в пылающий огонь, и собственное сердце начинало стучать у него в ушах, точно колокол Судного дня.
Но главная причина, по которой Саймон продолжал идти, состояла в том, что ничего другого он делать не мог. Он знал, что если перестанет двигаться, то умрет – а он еще не был готов умереть.
Жук, не беги, не спеши.
Горький вкус, все равно, все равно.
Жук, погоди, удачный день, вкусный кусочек,
Не дерись…
Было позднее утро, шел седьмой день после того, как Саймон пришел в себя в лощине. Он осторожно крался по снегу, потому что заметил серо-коричневого жука, большого, вероятно, более сытного по сравнению с черными, которые попадались чаще, – жук полз по стволу белого кедра. Саймон попытался его схватить, но у жука были крылья – что доказывало его сочность, ведь он так старался не попасться к нему в руки! – и он улетел с неприятным гудением. К счастью, недалеко. Вторая попытка также оказалась неудачной, жертва Саймона перебралась на новое место.
Саймон напевал; он и сам не знал, вслух или про себя. Казалось, жук не возражал, поэтому Саймон продолжал дальше.
Жук, спи, не ползи, верь мне,
Стой на месте, стой на месте, вкусный жук,
Я иду, сквозь снег, не ползи…
Саймон, прищурившись, как настоящий охотник, двигался так медленно, как ему позволяло измученное, дрожавшее и изголодавшееся тело. Он хотел этого жука. Он в нем нуждался. Саймон чувствовал, что дрожит все сильнее, и, опасаясь спугнуть добычу, прыгнул вперед, нетерпеливо ударил ладонями по коре, но, когда поднес их лицу, увидел, что они пусты.
– Зачем он тебе? – спросил кто-то.
Саймон, который в последние дни частенько разговаривал со странными голосами, уже открыл рот, чтобы ответить, когда сердце отчаянно застучало у него в груди.
«Вот, началось, я схожу с ума…» – только и успел подумать он, когда кто-то похлопал его по плечу.
Саймон резко повернулся и едва не упал.
– Вот, держи. – Жук безжизненно висел в воздухе перед ним. А еще через мгновение оказался в руке в белой перчатке. Владелец руки выступил из-за кедра. – Только я не понимаю, что ты собираешься с ним делать. Неужели люди такое едят? Невозможно такое представить!
Саймон подумал было, что пришел Джирики, – лицо с золотыми глазами и высокими скулами обрамляло облако бледных лавандовых волос, таких же, как у Джирики, заплетенных в две толстых косы, украшенные перьями; Саймон несколько мгновений смотрел на незнакомца и понял, что это не его друг.
Лицо было худощавым, но более круглым, чем у Джирики. Как и у принца, чуждое строение делало его выражение холодным, жестоким и немного животным, однако диковинно красивым. Этот ситхи казался более молодым и менее настороженным, чем Джирики: ее лицо – только сейчас Саймон сообразил, что перед ним женщина, – ее невероятно подвижное лицо постоянно менялось, словно ситхи надевала одну маску за другой.
– Сеоман, – сказал она и тихонько рассмеялась. Ее палец в белой перчатке коснулся его лба, легкий и сильный, как крыло птицы. – Сеоман Снежная Прядь.
Саймон задрожал.
– Кт… кто… кто?..
– Адиту. – В ее глазах появилась легкая насмешка. – Моя мать дала мне имя Адиту но-Са’онсерей. Меня послали за тобой.
– П-послали? К-кто?..
Адиту склонила голову набок, изящно выгнула шею и посмотрела на Саймона так, словно он грязное, но забавное животное, оказавшееся на пороге ее дома.
– Мой брат, смертное дитя. Конечно меня послал Джирики. – Она не сводила с него взгляда, когда Саймон начал внезапно раскачиваться взад и вперед. – Но почему ты так странно выглядишь?
– Вы были… в моих снах? – горестно спросил он.
Она продолжала с любопытством на него смотреть, а он резко сел в снег у ее босых ног.
– Конечно, у меня есть сапоги, – позднее сказала Адиту. Каким-то образом она сумела развести костер, расчистив снег и собрав хворост рядом с тем местом, где упал Саймон, потом сделала легкое движение быстрыми пальцами – и огонь загорелся. Саймон неотрывно смотрел в пламя костра, пытаясь заставить свой разум нормально думать. – Я просто их сняла, чтобы подойти бесшумно. – Ее взгляд смягчился. – Я не знала, кто так оглушительно шумит, но, конечно, это оказался ты. Тем не менее очень приятно ощущать снег на коже.