– Наступили странные времена, Кролик, – и ты это знаешь. – Джирики поднял руки к солнечному свету. – О, какой день. Нам нужно идти, всем троим. Бабочки уже собрались, как я сказал. Я говорил о Кендрайа’аро легко, но на сердце у меня тяжесть.
Саймон в полнейшем недоумении посмотрел на Джирики.
– Сначала позвольте мне снять эту глупую одежду, – сказала Адиту.
Она так быстро выскользнула в другую, скрытую дверь, что Саймону показалось, будто она растворилась в тени.
Джирики тем временем повел Саймона в переднюю часть дома.
– Мы подождем ее внизу. Нам с тобой нужно о многом поговорить, Сеоман, но сначала мы пойдем к Ясире.
– А почему она назвала тебя Ивовым Прутиком? – У Саймона на языке вертелось множество вопросов, но задать он сумел только этот.
– А почему я называю тебя Снежной Прядью? – Джирики заглянул в лицо Саймона и улыбнулся своей обаятельной хищной улыбкой. – Я рад видеть, что ты в порядке, человеческое дитя.
– Нам пора, – вмешалась Адиту.
Она появилась за спиной Саймона настолько бесшумно, что он даже ахнул. Адиту сменила зимнюю одежду на платье из тончайшей полупрозрачной ткани мерцавшего белого цвета, с оранжевым закатным поясом. Ее стройные бедра и маленькие груди отчетливо проступали под свободным платьем, и Саймон почувствовал, что у него начинает гореть лицо. Он вырос с горничными, но они неизменно отсылали его спать с другими поварятами. Почти обнаженное прекрасное тело выводило его из равновесия. Саймон понял, что не сводит с Адиту глаз, отчаянно покраснел и одной рукой невольно сотворил знак Дерева у себя на груди.
Смех Адиту был подобен дождю.
– Я так счастлива, что избавилась от всего лишнего! Там, где находился наш юный гость, Джирики, было холодно. Очень холодно!
– Ты права, Адиту, – мрачно отозвался Джирики. – Мы легко забыли зиму, когда в нашем доме властвует лето. А теперь нам пора отправляться в Ясиру, где некоторые не хотят верить в существование зимы.
Он вывел их из своей необычной передней в залитый солнцем коридор из плакучих ив, росших вдоль реки. Адиту последовала за ним. Саймон шел последним, продолжая отчаянно краснеть – ему ничего не оставалось, как наблюдать за пружинистой походкой и раскачивавшимися бедрами Адиту.
Некоторое время Саймон, которого продолжала отвлекать Адиту в роскошном летнем платье, ни о чем не мог думать, но даже гибкая сестра Джирики и чудеса Джао э-тинукай’и не могли отвлечь его надолго. Некоторые произнесенные слова начали его тревожить: выходило, что Кендрайа’аро зол на него, а еще Адиту говорила о нарушении правил. Что же происходит на самом деле?
– Куда мы идем, Джирики? – наконец спросил Саймон.
– В Ясиру. – Ситхи указал вперед. – Вон туда, видишь?
Саймон посмотрел, прикрыв глаза от ослепительного солнечного света. Его многое отвлекало, и яркий свет сильнее остального. И почему он снова позволил куда-то себя вести, когда ему больше всего хотелось улечься в клевере и поспать?..
Сначала ему показалось, что Ясира – это лишь странной формы шатер, центральный шест которого поднимался вверх на пятьдесят локтей. Его ткань казалась более яркой и разноцветной, чем другие прекрасные сооружения в Джао э-тинукай’и. Только через две дюжины шагов Саймон сообразил, что центральным шестом служил гигантский, широко раскинувший ветви ясень, чья крона уходила в лесное небо. И лишь после того, как он приблизился еще на сотню шагов, он понял, почему ткань огромного шатра мерцает.
Бабочки.
К раскидистым ветвям ясеня были привязаны тысячи нитей, таких тонких, что они казались параллельными лучами света, окружавшими дерево. На нитях, сверху донизу, вплотную друг к другу, точно кровельная дранка, сидели, лениво помахивая радужными крылышками… миллионы и миллионы бабочек, всех возможных и невозможных цветов, оранжевые и винно-красные, темно-красные и лазурные, бледно-желтые и бархатно-черные, как ночное небо. Тихий шелест их крыльев наполнял теплый летний воздух, словно он обрел собственный голос. Они едва заметно шевелились, словно засыпали, но в целом оставались на месте, насколько видел Саймон. Бесчисленные осколки ослепительно-яркого, пульсировавшего сияния, бабочки дробили солнечный свет, словно несравненные сокровища из живых самоцветов.
В эти мгновения Саймону показалось, что Ясира является дышащим, сияющим центром Творения. Он остановился и внезапно беспомощно расплакался.
Джирики не видел реакции ошеломленного Саймона.
– Маленькие крылья в тревоге, – сказал он. – Очевидно, с’хью Кендрайа’аро уже им рассказал.
Саймон всхлипнул и вытер глаза. Теперь, когда он увидел Ясиру, ему стала понятна горькая ненависть Инелуки Короля Бурь к несведущему разрушительному человечеству. Пристыженный Саймон слышал слова Джирики так, будто они доносились издалека. Принц ситхи говорил что-то о своем дяде – упоминал ли Кендрайа’аро бабочек? Саймону было все равно. Он не хотел думать; он хотел лечь. Он хотел спать.
Джирики все же заметил, что Саймону стало не по себе, мягко взял его за локоть и повел в сторону Ясиры. Перед безумным, фантастическим сооружением нити, заполненные бабочками, расходились в обе стороны от дверного проема, представлявшего собой простую раму, украшенную розами. Адиту уже вошла внутрь, и Джирики ввел Саймона.
В то время как бабочки снаружи выглядели великолепно, внутри все оказалось иначе. Разноцветные колонны света проникали сквозь живую крышу, как через витражи, ставшие благодаря чуду подвижными. Огромный ясень – могучий хребет Ясиры – стоял в ореоле множества менявшихся оттенков цвета, и вновь перед мысленным взором Саймона появился диковинный лес, благоденствующий на дне изменчивого океана. Однако сейчас эта мысль ошеломляла, и у него возникло ощущение, будто он тонет, беспомощно барахтаясь в недоступном пониманию изобилии.
В огромном помещении было очень мало мебели. Всюду лежали красивые ковры, но во многих местах виднелась трава. Тут и там поблескивали мелкие водоемы, их окружали цветущий кустарник и камни – все так же, как снаружи, если не считать бабочек и ситхи.
Комната была заполнена ситхи, мужчинами и женщинами в одежде, такой же разной, как трепещущие крылья бабочек. Сначала по одному, потом целыми группами они поворачивались, чтобы посмотреть на вошедших, сотни спокойных, похожих на кошачьи глаз, в которых отражался изменчивый свет. Большинство из них негромко, но возмущенно зашипели. Саймону захотелось убежать, и он даже предпринял слабую попытку, но Джирики крепко держал его за плечо и повел вперед, к небольшому земляному возвышению перед основанием дерева. Высокий, покрытый мхом камень выступал из заросшей травой земли, точно предостерегающий палец. На низких креслах перед ним сидели женщина и мужчина ситхи в роскошных светлых одеяниях.
Мужчина, который находился ближе, посмотрел на приближавшихся Саймона и Джирики. Его волосы, собранные на макушке, были угольно-черными, их оттеняла корона, вырезанная из дерева белой березы. Саймон заметил, что у него такие же острые черты золотого лица, как у Джирики, но в уголках миндалевидных глаз и тонкого рта угадывалась долгая жизнь, полная огромных, но неуловимых разочарований. У сидевшей слева от него женщины были темно-рыжие волосы, голову также украшала березовая корона, в многочисленные косички она вплела длинные белые перья, а еще Саймон обратил внимание на несколько браслетов и колец, черных, как волосы мужчины. Из всех ситхи, что Саймону доводилось видеть, ее лицо показалось ему самым неподвижным, застывшим и умиротворенным.
Мужчина и женщина казались старыми, мудрыми и спокойными, но то была тишина темного древнего пруда в лесу, окутанного тенями, спокойствие неба, полного грозовых туч: вполне возможно, что за видимой безмятежностью могло скрываться нечто опасное – опасное для юных смертных.
– Ты должен поклониться, Сеоман, – тихо подсказал Джирики.
Саймон, в том числе из-за дрожавших ног, опустился на колени и сразу ощутил сильный запах теплой земли.
– Сеоман Снежная Прядь, человеческое дитя, – громко заговорил Джирики, – знай, что ты пришел к Шима’онари, королю зида’я, властителю Джао э-тинукай’и, и Ликимейе, королеве Детей Рассвета, госпоже Дома Ежегодного Танца.
Продолжавший стоять на коленях Саймон ошеломленно посмотрел вверх. Все глаза обратились к нему, словно он был здесь единственным и неуместным даром. Шима’онари что-то сказал Джирики, и никогда прежде Саймон не слышал, чтобы слова на языке ситхи звучали так жестко.
– Нет, отец, – ответил Джирики. – Как бы там ни было, мы не должны отказываться от собственных традиций. Гость есть гость. Я прошу тебя, говори так, чтобы Сеоман понимал твои слова.
На изящном лице Шима’онари появилось хмурое выражение. Когда он наконец заговорил, оказалось, что он владеет вестерлингом совсем не так хорошо, как его сын и дочь.
– Итак, ты тот смертный юноша, что спас жизнь моего сына. – Саймон медленно кивнул, но ему не показалось, что властитель доволен. – Я не знал, сумеешь ли ты понять, но мой сын совершил очень плохой поступок, когда привел тебя сюда, вопреки законам нашего народа – привел смертного. – Шима’онари выпрямился и стал переводить взгляд с одного лица ситхи, собравшихся вокруг, на другое. – Но что сделано, то сделано, мой народ, моя семья, – продолжал он. – Мы не причиним вреда человеческому юноше, мы еще не пали так низко. Мы обязаны ему честью Хикка Стайя, как обладателю Белой стрелы. – Он снова повернулся к Саймону, и на его лице появилось выражение бесконечной печали. – Но и покинуть нас ты не сможешь. Поэтому останешься с нами навсегда. Ты состаришься и умрешь здесь, в Джао э-тинукай’и.
Крылья миллионов бабочек затрепетали и зашелестели.
– Останусь?.. – Ничего не понимающий Саймон повернулся к Джирики.
Обычно спокойное лицо принца превратилось в маску потрясения и скорби.
Когда они шли обратно к дому Джирики, Саймон молчал. Медленно спускались сумерки, и остывавшую долину наполнили запахи и звуки безупречного лета.