Пока его спутники шептались, прикрывая ладонями глаза, Деорнот приблизился к краю тропы и принялся всматриваться в далекий лес, но сумел разглядеть лишь разрушенную стену цвета лаванды и золотую вспышку.
– Здесь не на что смотреть, – тихо сказал Деорнот.
– Только не в этом столетии, – ответила Джелой.
День близился к вечеру, а они продолжали подниматься все выше. Всякий раз, когда они добирались до северного склона и выходили из тени на постепенно убывавший солнечный свет, они видели черный узел на горизонте. Буря быстро приближалась и уже поглотила дальние границы Великого Альдхорта так, что север превратился в серую неопределенность.
Когда они завершили двенадцатый виток вокруг горы, миновав сто сорок четыре колонны, – Деорнот вел счет, хотя это его немного отвлекало, – путешественники наконец выбрались из-под зеленого полога и остановились на продуваемой ветрами вершине. Солнце ушло на запад, оставив на небе лишь след красноватого серебра.
Вершина горы оказалась практически плоской и лишь немногим меньше основания Сесуад’ры. По всему периметру торчали вертикальные каменные пальцы в четыре человеческих роста, совсем не такие гладкие, как колонны-указатели, высеченные из такого же серого камня с бело-розовыми прожилками, как и сама гора.
В центре плато, посреди поля волновавшейся на ветру травы, стояло огромное, низкое здание из матового камня, окрашенного в красный цвет лучами заходившего солнца.
Сначала они подумали, что перед ними храм, вроде грандиозных старых сооружений в Наглимунде, оставшихся еще со времен Империи, но здесь линии были заметно проще. Непритязательный, но трогающий душу стиль производил впечатление – казалось, еще немного и здание спрыгнет с горы. Почти сразу становилось очевидно, что оно принадлежит продуваемой ветрами вершине под невероятно огромным небом. Великолепие и эгоизм всегда присущи храмам даже с прекрасной архитектурой, но древние строители не знали этого языка. Время разрушило стены, свобода в течение столетий позволила деревьям пробить крышу и ворваться в ворота с аркой, точно незваным гостям. Однако красота сохранилась – как и то, что возвели здание не люди – и очень долго никто не решался нарушить молчание.
– Мы все-таки сюда добрались, – наконец сказал Джошуа, его голос прозвучал торжественно, и одновременно в нем слышалось возбуждение. – После всех опасностей и страданий, которые мы сумели преодолеть, мы нашли место, где можем остановиться и сказать: дальше мы не пойдем.
– Это не навсегда, принц Джошуа, – мягко заговорила Джелой, словно ей не хотелось разрушать его настроение, но принц уже уверенно направился через вершину к белым стенам.
– А нам и не нужно оставаться здесь навсегда, – ответил он. – Но сейчас мы будем в безопасности! – Он повернулся и помахал рукой остальным, чтобы они следовали за ним, а потом огляделся по сторонам. – Я беру свои слова назад! – крикнул он Джелой. – С несколькими хорошими воинами я смогу защищать это место так, что сэр Камарис не сумел бы меня победить, даже со всеми рыцарями моего отца!
Он поскакал к белым стенам, на которых появилась синева. Приближался вечер. Остальные последовали за ним, негромко разговаривая между собой, а их лошади шагали по волновавшейся траве.
Глава 25. Лепестки на штормовом ветру
– Глупая игра, – сказал Саймон, – в ней нет ни малейшего смысла.
Адиту приподняла бровь.
– Да, нет смысла! – упрямо повторил он. – Вот, смотрите! Вы можете победить, если сделаете такой ход… – он показал, – и такой… – взглянув на Адиту, он увидел, что она улыбается, устремив на него насмешливые золотые глаза. – Разве не так?.. – закончил он.
– Конечно, Сеоман. – Она переместила полированные камни по игровой доске, как предлагал Саймон, с одного золотого острова на другой, через море с сапфирово-синими волнами. Фальшивый океан окружало алое пламя и слабо освещенные серые тучи. – Но тогда игра будет закончена, а исследованы только самые мелкие воды.
Саймон покачал головой. Он уже не первый день пытался выучить сложные правила шента, но обнаружил, что освоил лишь базовые вещи. Как можно разобраться в игре, в которую играют не для того, чтобы победить? Однако, насколько Саймон понимал, Адиту не пыталась специально ему проиграть. У него сложилось впечатление, что ее задача состояла в том, чтобы сделать игру интереснее, а для этого требовалось вводить новые темы и головоломки, большая часть которых оставалась за пределами понимания Саймона, как механизм появления радуги.
– Если ты не станешь обижаться, – с улыбкой сказала Адиту, – могу я показать тебе другой путь? – Она поставила фишки на прежние места. – Если я использую свои Песни, чтобы построить здесь Мост… – последовало несколько быстрых перемещений, – ты сможешь добраться до Островов облачного изгнания.
– Но зачем вам мне помогать? – Где-то, словно он находился в самом материале изменчивых стен, зазвучал струнный инструмент; если бы Саймон не был уверен, что они совершенно одни внутри персиковых залов дома Адиту, он бы решил, что музыкант играет в соседней, менявшейся под порывами ветра комнате. Он перестал удивляться подобным вещам, но не смог подавить рефлекторную дрожь; музыка казалась зловещей и одновременно изысканной, точно маленькое насекомое с множеством ног, разгуливавшее по его телу. – Как можно одержать победу, если помогать противнику.
Адиту откинулась назад, подальше от игровой доски. В собственном доме она носила совсем мало одежды, как и в аллеях Джао э-тинукай’и, или даже еще меньше. Саймон, который все еще не мог спокойно смотреть на ее золотые руки и ноги, старался не отводить пристального взгляда от игровых фишек.
– Дитя человеческое, – сказала она, – я думаю, ты сможешь научиться. Но помни, что зида’я играют в шент с начала времен. Первая Бабушка говорит, что он пришел из Потерянного Сада. – Она утешающе положила руку Саймону на плечо, и он почувствовал, как по спине у него пробежал холодок. – Шент – это развлечение. Мне доводилось играть партии, в которых не было ничего, кроме сплетен и насмешек, и все стратегии направлены именно на это. В других играх можно одержать победу, только почти проиграв.
Более того, мне приходилось вести партии, где оба соперника стремились проиграть – хотя уходили годы, чтобы добиться такого результата. – Воспоминания вызвали у нее улыбку. – Неужели ты не видишь, Снежная Прядь, победа и поражение есть лишь стены, внутри которых идет игра. В Доме Шент… – Адиту помолчала, и на ее быстро менявшемся лице на миг появилось хмурое выражение. – Мне сложно объяснить на твоем языке.
Впрочем, хмурое выражение тут же исчезло.
– Возможно, игра кажется тебе трудной именно поэтому. Дело в том, что внутри Дома Шент все приходит и уходит, посетители – как друзья, так и враги, – рождения и смерти, все, что имеет значение. – Она обвела рукой свой дом, пол, заросший высокой травой, комнату, где переплетались ветви крошечных цветущих деревьев. У некоторых деревьев имелись, как выяснил Саймон, очень острые маленькие шипы. – И так со всеми жилищами, – продолжала Адиту, – как смертных, так и бессмертных. Именно те, кто в них живут, создают дом, а вовсе не двери и не стены.
Она встала и потянулась. Саймон искоса наблюдал за ней, пытаясь сохранять сосредоточенное лицо даже в те мгновения, когда ее грациозные движения заставляли его сердце выпрыгивать из груди.
– Мы продолжим завтра, – сказала она. – Я думаю, ты постепенно учишься, пусть и сам того не замечаешь. Шент содержит уроки даже для судхода’я, Сеоман.
Саймон понимал, что Адиту стало скучно и пришло время уходить. Он всегда старался не оставаться у нее в доме слишком долго, чтобы не испытывать ее гостеприимство. Саймон ненавидел, когда ситхи проявляли к нему доброту и понимание, словно он был глупым животным, неспособным на большее.
– Тогда я пойду, Адиту.
Она не предложила ему остаться. Гнев, сожаления и глубокое физическое разочарование сражались в нем, когда он коротко кивнул, повернулся и зашагал к выходу между раскачивавшимися цветами. Полуденный свет проникал сквозь оранжевые и розовые стены, словно Саймон двигался внутри сердца заката.
Саймон немного постоял возле дома Адиту, глядя вдаль, мимо мерцавшего тумана, что поднимался над водопадом, журчавшим рядом с ее дверью. Долина приобрела цвета умбры и золота, с глубокими темно-зелеными тенями от заросших деревьями холмов и ярким изумрудом ухоженных лугов. Если просто смотреть на Джао э-тинукай’и, он казался неподражаемым, точно солнце и дождь. Как и в любом другом месте, здесь были скалы, растения и дома, но в этих домах поселились невероятные ситхи, и у Саймона росла уверенность, что ему никогда их не понять. Он уже знал, что, подобно быстрой и тайной жизни, которая проходила в черной земле под безмятежной травой, Джао э-тинукай’и полон вещей, находившихся за пределами его разумения. Он это выяснил, когда попытался сбежать вскоре после того, как его приговорили к пожизненному заключению среди мягких тюремщиков.
Он выждал три полных дня после того, как услышал приговор, вынесенный Шима’онари. Такое терпение, Саймон не сомневался, демонстрировало хладнокровную тонкость маневра, достойную великого Камариса. Теперь, когда он возвращался к событиям двухнедельной давности, его невежество выглядело смешным. Как он мог быть до такой степени наивным?..
На четвертый день после приговора, когда миновал полдень и принц куда-то ушел, Саймон покинул дом Джирики, быстро пересек реку, как он надеялся, незаметно перебрался через узкий мост и направился к тому месту, откуда они с Адиту вошли в долину. Картина из связанных между собой узлов, что вела к дому Джирики, продолжалась и на другом берегу реки, перемещаясь от дерева к дереву. Те части, мимо которых Саймон проходил, казалось, рассказывали об уцелевших после грандиозной катастрофы и приплывших на лодках к новой земле ситхи – в Светлый Ард? – и о строительстве величественных городов и империй в лесах и горах. Были и другие истории, символы, вплетенные в гобелены и посвященные раздорам и скорби, последовавшим за ними из больной родины, но Саймон слишком торопился, чтобы остановиться и внимательно их рассмотреть.