Тролль пожал плечами.
– Это всего лишь слух, но я бы не стал игнорировать подобные вещи. Записи Моргенеса полны необычных идей. Кинкипа! Как бы я хотел, чтобы у меня нашлось время изучить его труды! Среди прочего Моргенес рассказывает в истории жизни Престера Джона, что сэр Камарис был очень похож на принца Джошуа, подверженного приступам странной меланхолии. Кроме того, он преклонялся перед королевой Джона, Ибекой. Престер Джон сделал Камариса ее защитником, а когда Роза Эрнисдарка – как многие называли Ибеку – умерла, родив Джошуа, говорят, Камарис погрузился в глубокую печаль, стал свирепым и странным, слал проклятия богам и небесам. Он отказался от меча и доспехов и многих других вещей, как человек, решивший посвятить жизнь религии, или тот, кто знает о своей скорой смерти. Он возвращался к себе домой в Винитту после паломничества в Санцеллан Эйдонитис, когда исчез во время шторма возле острова Харча.
Бинабик наклонился вперед и начал вытаскивать из костра завернутых в листья птиц, стараясь не обжечь свои короткие толстые пальцы. Огонь потрескивал, ветер стонал.
– Увы, – наконец ответил Слудиг. – Твои слова лишний раз убеждают в том, что лучше держаться подальше от сильных и могущественных людей нашего мира. За исключением герцога Изгримнура, у которого разумная голова на плечах, остальные же непостоянны и глупы, как гуси. Твой принц Джошуа, надеюсь, ты меня простишь, первый среди них.
Бинабик вновь усмехнулся.
– Он вовсе не мой принц Джошуа, и он – как ты выразился? – непостоянный. Но только не глупый. Совсем даже. Возможно, он наша единственная надежда предотвратить грядущую бурю. – И, чтобы больше не говорить на сомнительную тему, тролль занялся ужином, подтолкнув окутанную паром птицу риммеру. – Вот. Поешь. Быть может, гюне наслаждаются холодной погодой и оставят нас в покое. И тогда мы сможем без происшествий проспать всю ночь.
– Это совсем не помешает, – ответил Слудиг. – Нам еще предстоит долгий путь, прежде чем мы сможем отдать проклятый меч Джошуа.
– Мы должны довести дело до конца ради тех, кто погиб, – сказал Бинабик, глядя в темную чащу окружавшего их леса. – У нас нет свободы выбора, нам нельзя потерпеть поражение.
Пока они ели, Кантака встала и начала бродить вокруг лагеря, внимательно прислушиваясь к вою ветра.
Над Пустошами властвовала вьюга, завывавший ветер стал таким сильным, что срывал кору с деревьев на северной границе леса Альдхорт. Огромного пса совершенно не беспокоила жуткая погода, он легко бежал сквозь слепивший снег, и его жесткие, как камень, мышцы напрягались и расслаблялись под коротким мехом. Когда пес оказался рядом с Ингеном, Королевский Охотник засунул руку под куртку и вытащил неровный кусок сушеного мяса с чем-то твердым, подозрительно напоминавшим коготь, на одном конце. Белый пес моментально сгрыз угощение и остался стоять, вглядываясь в темноту маленькими тусклыми глазами – ему очень хотелось снова куда-то бежать. Инген рукой в перчатке осторожно почесал его за ушами, потом его пальцы переместились вдоль мощных челюстей, которые легко могли раздавить кусок скалы.
– Да, Нику’а, – прошептал Охотник, и его голос эхом отразился от шлема. В глазах у него горел такой же безумный огонь, как у пса. – Ты взял след, верно? О, Королева будет тобой гордиться. А мое имя станут воспевать до тех пор, пока солнце не почернеет и сгниет, а потом рухнет с неба.
Инген Джеггер поднял шлем, позволив обжигающему ветру ударить в лицо. Он доподлинно знал, что где-то в темноте сияют холодные звезды – как и то, что его добыча все еще в лесу и он с каждым днем к ней приближается. В данный момент он не ощущал себя бесстрастным, не знающим устали псом, который являлся его символом и чья оскаленная пасть украшала шлем; нет, он превратился в более утонченного хищника из числа кошачьих, существо, наполненное яростной, но тихой радостью. Он ощущал ледяную ночь на лице и знал, что ничто, живущее под черным небом, не в силах долго от него убегать.
Джеггер вытащил из рукава кристаллический кинжал и выставил его перед собой, словно зеркало, в котором мог увидеть свое отражение. Поймав отблеск лунного или звездного света, прозрачный клинок засиял под его пальцами холодным голубым светом, и резьба начала извиваться, точно клубок змей. Это было все, о чем он мечтал – и даже больше. Королева в Серебряной Маске поставила перед ним грандиозную задачу, он непременно ее выполнит и станет легендой. Скоро – он чувствовал с уверенностью, вызывавшей дрожь, – скоро задача будет выполнена. Инген спрятал кинжал в рукаве.
– Иди, Нику’а, – прошептал он, словно скрытые звезды могли его выдать, если услышат. – Пришло время выследить и поймать нашу жертву. Нам нужно спешить.
Инген вскочил в седло, и его терпеливый скакун зашевелился, словно просыпаясь.
Взвихрился снег, и в пустой ночи, там, где только что находились мужчина, пес и лошадь, не осталось ничего.
Дневной свет тускнел, и прозрачные стены дома Джирики постепенно темнели. Адиту принесла ужин, состоявший из фруктов и теплого хлеба, в комнату Саймона, как акт доброты, и он был бы ей благодарен еще больше, если бы она не осталась, чтобы его раздражать. И не то чтобы Саймон не наслаждался ее экзотической красотой, более того, именно красота и бесстыдство Адиту тревожили его, не давая сосредоточиться на приземленном процессе приема пищи.
Адиту провела пальцем вдоль его позвоночника, и Саймон чуть не подавился хлебом.
– Не делай так!
На лице Адиту появилось любопытство.
– Почему? Это вызывает у тебя боль?
– Нет! Конечно нет! Мне щекотно.
Он угрюмо отвернулся, внутренне сожалея о своих плохих манерах, – но не слишком. Он испытывал, как это часто бывало, когда рядом находилась Адиту, замешательство. Джирики, несмотря на свою отчужденность, никогда не заставлял Саймона ощущать себя глупым смертным, а рядом с Адиту ему постоянно казалось, будто он сделан из глины.
Сегодня она была одета лишь в перья, драгоценные бусины и несколько полосок ткани. Ее тело сияло от ароматических масел.
– Щекотно? Но разве это плохо? – спросила она. – Я не хочу причинять тебе боль или неудобство, Сеоман. Просто ты… – Она поискала подходящее слово, – такой необычный, а я редко бывала в обществе твоих соплеменников. – Казалось, она наслаждалась его смущением. – Какой ты широкий здесь… – Она провела пальцем от одного плеча до другого, вздохнув, когда он снова сдавленно вскрикнул. – Очевидно, ты совсем другой, не как мои соплеменники.
Саймон, отошедший на пару шагов, чтобы оказаться за пределами ее досягаемости, только фыркнул. Рядом с Адиту ему было не по себе, в ее присутствии он чувствовал, что у него возникает дьявольский зуд, а оставшись в одиночестве, сразу начинал желать и бояться ее прихода. Всякий раз, когда он смотрел на стройное тело, которое она демонстрировала с легкостью, продолжавшей шокировать Саймона до самых глубин его существа, он вспоминал громоподобные проповеди отца Дреосана. И с удивлением обнаружил, что священник, по его мнению, полный идиот, в конце концов оказался прав – дьявол действительно ставит ловушки для плоти. Одно только наблюдение за гибкими кошачьими движениями Адиту казалось ему ужасным грехом. И то, что сестра Джирики принадлежала к другому народу, все только усугубляло.
Как учил священник, Саймон пытался вызвать перед собой чистое лицо Элизии Матери Господней, когда сталкивался с искушениями плоти. Дома, в Хейхолте, Саймон видел ее на сотнях картин и скульптур, в бесчисленных святилищах, озаренных свечами, но сейчас с тревогой обнаружил, что память его предала. Глаза святой матери Усириса казались ему более игривыми и… кошачьими… чем им следовало быть.
Несмотря на смущение, в своем одиночестве он испытывал благодарность Адиту за внимание, каким бы легкомысленным и дразнящим оно временами ни становилось. И особенно за еду. В последнее время Джирики редко бывал дома, и Саймон не знал, какие фрукты, овощи и не слишком знакомые ему растения, что росли в огромных лесных садах принца, ему можно есть. В этом он мог положиться только на сестру принца. Даже у первой семьи – «Корня и Ветви», как Джирики их называл, – не было слуг. Все сами ухаживали за собой, что соответствовало одинокому образу жизни ситхи. Саймон знал, что ситхи держали домашних животных, точнее, в долине их жило множество, и они приходили по их первому зову. Козы и овцы позволяли себя доить – Адиту часто приносила Саймону ароматные сыры, но ситхи, казалось, совсем не ели мяса. Саймон часто с вожделением думал о доверчивых животных, гулявших по тропам Джао э-тинукай’и. Он знал, что никогда не осмелится что-то с ними сделать, но – Эйдон! – как ему хотелось отведать бараньей ноги!
Адиту снова слегка его толкнула, но Саймон стойко сдержался. Она встала и прошла мимо гнезда из мягких одеял, постели Саймона, и остановилась возле развевавшейся синей стены. Когда Джирики привел его сюда в первый раз, она была алой, но хозяин каким-то образом поменял цвет на более спокойную лазурь. Когда Адиту провела по ней рукой с длинными пальцами, ткань скользнула в сторону, открыв другую комнату больше размером.
– Давай вернемся к нашей игре, – предложила она. – Ты слишком серьезен, дитя человеческое.
– Я никогда не смогу научиться, – пробормотал Саймон.
– Ты не стараешься. Джирики говорит, что ты обладаешь хорошим умом, – впрочем, мой брат и прежде совершал ошибки. – Адиту протянула руку к складке в стене, достала оттуда кристаллическую сферу, которая начала светиться, как только она к ней прикоснулась, положила ее на простой деревянный треножник, и темную комнату озарило сияние. Затем из-под разноцветной доски для шента она достала резную деревянную шкатулку, в которой хранились полированные камни, игравшие роль фишек. – Кажется, я только что создала себе владения Лесных Жаворонков. Давай, Саймон, поиграем, и не нужно дуться. Вчера у тебя была отличная идея, очень умная – бежать от того, что ты по-настоящему ищешь. – Она погладила его по плечу, от чего волоски на его коже встали дыбом, и подарила одну из странных улыбок ситхи, полную непостижимой значимости.