– Сеоману предстоят сегодня другие игры. – В дверном проеме появился Джирики, одетый в нечто церемониальное – халат с изящной вышивкой и множеством оттенков желтого и синего. На ногах у него были серые мягкие сапоги. На бедре в ножнах из того же серого материала висел меч Индрейю, волосы украшали три белых пера цапли. – Его призвали.
Адиту аккуратно расставила фишки на доске.
– В таком случае я буду играть сама – если только ты не останешься, Ивовый Прутик. – Она посмотрела на Джирики из-под опущенных век.
Джирики покачал головой.
– Нет, сестра, я должен быть проводником Сеомана.
– Куда я иду? – спросил Саймон. – И кто меня призвал?
– Первая Бабушка. – Джирики поднял руку и сделал быстрый, но торжественный жест. – Амерасу, Рожденная на Корабле, хочет тебя видеть.
Когда Саймон молча шагал под звездами, он думал о вещах, которые ему довелось увидеть с тех пор, как он покинул Хейхолт. Подумать только, когда-то он боялся, что проведет всю жизнь и умрет в скучном замке! Неужели не будет конца необычным местам, куда ему еще предстоит попасть, и людям, которых суждено встретить. Не исключено, что Амерасу ему поможет, тем не менее Саймон устал от странностей. Впрочем, с ужасом сообразил он, если Амерасу или кто-то еще более старый за него не заступится, прекрасные, но ограниченные пространства Джао э-тинукай’и так и останутся последним, что он сможет увидеть.
Но, странное дело, неожиданно подумал он, куда бы он ни шел и что бы ему ни довелось увидеть, он был прежним Саймоном – чуть больше, чем Олухом, но все равно не слишком отличавшимся от неуклюжего поваренка, который жил в Хейхолте. Те далекие мирные дни, казалось, исчезли навсегда, без малейшей надежды на возвращение, однако Саймон, переживший их, все еще существовал. Однажды Моргенес сказал ему, что свой дом нужно строить в собственной голове, и тогда никто не сможет его отнять. Наверное, доктор имел в виду именно это? Оставаться тем же человеком, где бы ты ни оказался и какие бы безумные события с тобой ни происходили? Почему-то эта мысль не показалась Саймону правильной.
– Я не стану нагружать тебя бременем указаний, – неожиданно заговорил Джирики, напугав Саймона. – Перед встречей с Первой Бабушкой требуется исполнение некоторых ритуалов, но ты их не знаешь и не сможешь повторить, даже если тебе о них расскажут. Однако я не думаю, что это повод для тревоги. Я считаю, что Амерасу хочет тебя увидеть из-за того, кто ты есть и что видел, а не затем, чтобы исполнил Шесть Песен Почтительной Просьбы.
– Шесть чего?
– Это не существенно, – ответил Джирики. – Но помни: хотя Первая Бабушка принадлежит к той же семье, что Адиту и я, мы – дети Последних Дней. Амерасу, Рожденная на Корабле, одно из первых наделенных даром речи существ, оказавшихся в Светлом Арде. И я говорю это тебе не для того, чтобы напугать, – поспешно добавил Джирики, увидев тревогу на залитом луной лице Саймона, – но чтобы ты понимал, как сильно Амерасу отличается даже от моих отца и матери.
В наступившем молчании Саймон обдумывал слова Джирики. Могла ли красивая женщина с печальным лицом, которую он видел недавно, быть одним из самых древних существ в мире? Он не сомневался в словах Джирики, но его собственные дикие мысли дошли до последнего предела, однако ему все равно не удавалось их понять.
Петлявшая тропа привела их к каменному мосту. Оказавшись на другом берегу реки, они попали в более лесистую часть долины. Саймон старался запомнить тропинки, которые они выбирали, но скоро обнаружил, что картины в памяти тают, иллюзорные, точно звездный свет. Он лишь помнил, что они пересекли еще несколько ручьев, и голос каждого следующего звучал более мелодично, чем предыдущий, пока они не вошли в часть леса, показавшуюся Саймону совсем тихой. Среди толстых узловатых деревьев даже песни сверчков были едва различимы. Ветви деревьев раскачивались, но ветер стих.
Когда они наконец остановились, Саймон, к своему немалому удивлению, обнаружил, что уже стоял перед высоким, окутанным паутиной шелковых нитей, испускавших слабый свет, деревом, к которому вышел во время первой попытки к бегству. Казалось, будто огромное дерево вырастило для себя сияющий плащ.
– Я уже бывал здесь прежде, – медленно проговорил он.
В теплом неподвижном воздухе он вдруг почувствовал сонливость и удивительную настороженность.
Джирики посмотрел на него и молча повел к дубу. Там он приложил руку к так глубоко утопленной в коре двери, покрытой мхом, что Саймону показалось, будто дуб вырос вокруг нее.
– У нас есть разрешение, – спокойно сказал он.
Дверь бесшумно открылась внутрь.
За дверью глазам Саймона открылась совершенно невозможная картина: узкий коридор, уходивший вперед и затянутый шелком, как входная дверь дома-дуба. Крошечные источники света, размером со светлячка, горели внутри матовых нитей, наполняя коридор мерцающим сиянием. Саймон, который мог бы поклясться на святом Дереве, что за огромным дубом не было ничего, кроме других деревьев, сделал шаг назад, чтобы проверить, где мог прятаться коридор – быть может, он каким-то образом уходил в землю? – но Джирики взял его за локоть и вновь перевел через порог. Дверь за ними закрылась.
Их со всех сторон окружали сети из шелковой паутины, словно они двигались среди облаков и звезд. Странная сонливость все еще одолевала Саймона, каждая деталь казалась четкой и чистой, но он не знал, как долго они шли по мерцавшему проходу. Наконец они оказались на более открытом месте, в помещении, где пахло кедром и цвела слива, другие запахи Саймон определить не смог. Через минуту источников света стало меньше, и большую комнату наполнили длинные, трепетавшие тени. Время от времени стены потрескивали, как если бы они с Джирики находились в трюме корабля или внутри ствола дерева, более широкого, чем любое, что Саймон видел прежде. Он слышал звук медленно падавшей воды, подобный последним каплям бури, стекавшим по ивовым ветвям в водоем. Едва различимые очертания вдоль темных стен походили на людей – возможно, это были статуи, потому что они стояли совершенно неподвижно.
Пока Саймон молча смотрел и его глаза еще не успели привыкнуть к полумраку, царившему в комнате, что-то задело его ногу. Он подскочил и вскрикнул, но уже через мгновение мерцавший свет показал ему хвост, который мог принадлежать только кошке, быстро скрывшейся в тенях у стены. Саймон затаил дыхание.
Он решил, что, хотя это очень странное место, оно не вызывало страха. Воздух в окутанной тенями комнате был теплым и безмятежным, чего ему ни разу не удалось ощутить в Джао э-тинукай’и. Джудит, толстая хозяйка кухни Хейхолта, назвала бы ее уютной.
– Добро пожаловать в мой дом, – прозвучал голос из темноты, и булавочные головки света начали разгораться вокруг одной из затененных фигур, озаряя белую голову и спинку высокого кресла. – Подойди ближе, дитя человеческое. Я тебя вижу, но сомневаюсь, что ты способен видеть меня.
– У Первой Бабушки очень острое зрение, – сказал Джирики, и Саймону показалось, что он уловил смех в голосе принца.
Саймон шагнул вперед. Золотой свет пролился на древнее и одновременно юное лицо, которое он видел в зеркале Джирики.
– Ты находишься в присутствии Амерасу и-Сендиту но’э-Са’онсерей, Рожденной на Корабле, – провозгласил за его спиной Джирики. – Окажи ей уважение, Саймон Снежная Прядь.
Саймон без малейших колебаний опустился на колени, чувствуя, как дрожат ноги, и склонил голову.
– Встань, смертный юноша, – негромко сказала она, у нее оказался низкий и ровный голос. А у Саймона проснулись воспоминания. Неужели их недолгий контакт в зеркале так ярко запечатлелся в его памяти? – Хм-м-м, – пробормотала она. – Ты даже выше, чем мой Ивовый Прутик. Принеси стул дитяти человеческому, Джирики, чтобы я не смотрела на него снизу вверх. И возьми стул себе.
Когда Саймон уселся рядом с Джирики, Амерасу окинула его внимательным взглядом, и он вдруг почувствовал, что лишился дара речи, но любопытство помогло ему преодолеть смущение. Он искоса смотрел на Амерасу, стараясь не встречаться с ее пугающе глубокими глазами.
Она оказалась именно такой, какой он ее помнил: сияющие белые волосы, туго натянутая кожа на изящных костях лица. Если отбросить невероятно глубокий взгляд, единственным признаком, говорившим о невероятном возрасте, о котором упоминал Джирики, было неспешное взвешивание каждого движения, словно ее тело с годами стало хрупким, точно высохший пергамент. И все же потрясающая красота Амерасу производила сильное впечатление, и пойманный в сеть ее внимания Саймон представил, что при рождении мира смотреть на ослепительно-прекрасную Амерасу было так же трудно, как на солнце.
– Итак, – наконец сказала она. – Ты оказался на слишком большой глубине, маленькая рыбка.
Саймон кивнул.
– Ты наслаждаешься своим посещением Джао э-тинукай’и? – спросила Амерасу. – Ты один из первых смертных, кто сюда попал.
Джирики выпрямился.
– Один из первых, мудрая Амерасу? Не первый?
Она не стала обращать внимания на его слова, продолжая смотреть на Саймона, и он почувствовал, что его осторожно, но очень уверенно берут под контроль и, как маленькую рыбку, влекут к ослепительной поверхности воды.
– Говори, дитя человеческое. Что ты думаешь?
– Я… для меня честь посетить этот город, – наконец начал Саймон, но ему пришлось сглотнуть, так сильно у него пересохло в горле. – Да, честь. Но… я не хочу здесь оставаться. Только не навсегда.
Амерасу откинулась на спинку стула, и Саймон почувствовал, что его держат уже не так крепко, хотя сила ее присутствия оставалась сильной.
– Я не удивлена. – Она глубоко вздохнула и печально улыбнулась. – Но тебе придется провести здесь очень долгое время, чтобы так устать от этой жизни, как я.
Джирики зашевелился.
– Мне следует уйти, Первая Бабушка? – спросил он.
От его вопроса Саймон задрожал от страха. Он чувствовал невероятную доброту женщины ситхи и ее столь же огромную боль – она была ужасающе могущественна! Он понимал, что если бы она захотела, то могла бы заставить его остаться здесь навсегда только силой своего голоса и неотразимых удивительных глаз.