Кадрах стоял рядом с ней, и его лицо было бледнее обычного. Монах мало говорил после заявления Аспитиса; он наблюдал, как граф вместе со своими людьми покинул «Облако Эдны», с таким же мрачным выражением, какое у него было сейчас.
– Господи, – сказал Кадрах, – меня тошнит, когда я смотрю на такую небрежность.
Мириамель не очень поняла, к чему относились его слова, но почувствовала, что в них что-то не так.
– А ты, – резко ответила она, – разве ты лучше? Пьяница и трус?
Большая голова Кадраха медленно и важно, точно мельничное колесо, повернулась к ней.
– Именно забота о вас делает меня таким, леди. Я слишком внимательно слежу.
– И за чем ты следишь? Ладно, не имеет значения. Я не желаю слушать твои дурацкие истории. – Она содрогнулась от гнева, но ей не хватило осознания собственной правоты. В последние дни Кадрах стал вести себя отстраненно, неодобрительно наблюдая за ней со стороны. Это ее раздражало, впрочем, флирт с графом смущал и саму Мириамель. Ей было не просто оправдывать свое неудовольствие, но еще труднее переносить укоризненные взгляды Кадраха, который наблюдал за ней, как за ребенком или непослушным животным. – Почему бы тебе не пойти и не пожаловаться какому-нибудь матросу? – наконец спросила Мириамель. – Посмотрим, как они станут тебя слушать.
Монах сложил руки на груди.
– Так вы не станете меня слушать, леди? – терпеливо заговорил он, не глядя на Мириамель. – Ну, хотя бы в последний раз? Мои советы совсем не так плохи, как вы утверждаете, что вам хорошо известно. Как долго вы намерены слушать медоточивые слова этого… придворного красавца? Вы похожи на маленькую птичку, которую он выпускает из клетки, чтобы поиграть, а потом отправляет обратно за решетку. Ему на вас наплевать.
– Тебе ли об этом говорить, брат Кадрах. Граф дал нам каюту капитана, кормит за собственным столом и относится ко мне с огромным уважением. – Ее сердце ускорило свой бег, когда она вспомнила губы Аспитиса у своего уха и его нежные, уверенные прикосновения. – А ты лгал мне, продавал мою свободу, а потом ударил так, что я лишилась сознания. Только безумец может предлагать себя в качестве лучшего друга после такого.
Кадрах поднял взгляд и долго смотрел ей в глаза. Казалось, он что-то искал, и его поиски вызвали краску на ее щеках. Она скорчила гримасу и отвернулась.
– Очень хорошо, леди, – сказал он. Краем глаза она увидела, как он пожимает плечами и уходит по палубе. – Складывается впечатление, что теперь уже не учат добру и милосердию в церкви Усириса, – бросил он на ходу.
Мириамель сморгнула гневные слезы.
– Из нас двоих ты религиозный человек, Кадрах, а не я. В таком случае ты самый лучший пример! – Однако она не получила особого удовольствия от своих сердитых слов.
Когда Мириамель надоело наблюдать за толпой на причале, она спустилась в каюту. Там сидел монах, который мрачно уставился в пустоту. Мириамель не хотела с ним разговаривать, поэтому развернулась и снова пошла на палубу, где принялась расхаживать взад и вперед по «Облаку Эдны». Та часть команды, что осталась на борту, занималась подготовкой корабля к предстоящему путешествию, одни поднимались на мачты и проверяли состояние парусов, другие что-то чинили. Корабль должен был провести всего одну ночь на Винитте, поэтому матросы старались изо всех сил, чтобы успеть побывать на берегу.
Вскоре Мириамель оказалась у поручней, возле трапа, откуда наблюдала за спешившими куда-то горожанами. Прохладный влажный ветер трепал ее волосы, а она размышляла над словами Кадраха. Быть может, он прав? Она понимала, что Аспитис умеет говорить комплименты, но неужели ему на нее наплевать? Мириамель вспомнила первый вечер, проведенный на палубе, сладкие и тайные поцелуи, которые ему с тех пор удалось у нее украсть, и решила, что монах ошибся. Она не стала делать вид, что Аспитис любит ее всей душой – и сомневалась, что ее лицо снится ему по ночам, как он снился ей, – но была уверена, что нравится графу, а ничего подобного она не могла сказать о других знакомых ей мужчинах. Отец хотел, чтобы она вышла замуж за ужасного хвастливого пьяницу Фенгболда, а дядя Джошуа – чтобы сидела тихо и не создавала ему проблем.
«Но есть еще Саймон…» – подумала она, и серое утро вдруг стало теплее. Он был милым, пусть и немного глупым, однако смелым, не хуже любого известного ей дворянина. Однако он всего лишь поваренок, а она – дочь короля… впрочем, какое это имеет значение? Они в разных частях мира. И больше никогда не встретятся.
Что-то коснулось ее руки, она вздрогнула, резко обернулась и увидела Ган Итаи, которая на нее смотрела. Однако обычное лукавое выражение исчезло с морщинистого лица ниски.
– Девушка, я должна с тобой поговорить, – сказала Ган Итаи.
– Ч-что? – Выражение лица ниски вызвало у Мириамель тревогу.
– Мне приснился сон. О тебе – и плохих временах. – Ган Итаи наклонила голову, бросила быстрый взгляд на море, потом снова повернулась к Мириамель. – Сон рассказал мне, что тебе грозит опасность, Мири…
Ниски замолчала, глядя за плечо Мириамель. Принцесса наклонилась вперед. Либо она что-то неправильно услышала, либо Ган Итаи назвала ее настоящее имя? Но такого просто не могло быть: никто, кроме Кадраха, не знал, кто она такая, и она сомневалась, что монах стал бы кому-то рассказывать об этом на корабле – результат мог оказаться непредсказуемым, а они находились на корабле в океане. Нет, наверное, дело в необычной речи ниски!
– Привет! Прелестная леди! – раздался веселый голос со стороны пристани. – Сегодня дождливое утро, но не хотите ли вы погулять по Винитте?
Мириамель повернулась. Аспитис стоял у трапа вместе со своими воинами. Граф был одет в красивый синий плащ и начищенные сапоги. Его волосами играл ветер.
– О да! – воскликнула Мириамель, взволнованная и довольная, радуясь возможности покинуть надоевший корабль. – Я сейчас спущусь!
Она обернулась и обнаружила, что Ган Итаи исчезла. Мириамель недоуменно нахмурилась. Она вдруг вспомнила про монаха, сидевшего с каменным лицом в каюте, и ей стало его жалко.
– Может быть, мне стоит пригласить брата Кадраха? – спросила она.
Аспитис рассмеялся.
– Конечно! Нам пригодится святой человек, который поможет отказаться от искушений! В таком случае мы вернемся с несколькими монетками в кошельках!
Мириамель сбежала вниз за Кадрахом. Он бросил на нее странный взгляд, взял толстый плащ и молча последовал за ней к лестнице.
Поднялся ветер, и дождь пошел сильнее. Если поначалу Мириамель нравилось просто идти рядом с красивым общительным графом вдоль палаток, вскоре ее возбуждение, вызванное уходом с корабля, стало проходить. Несмотря на толпу, узкие улочки Винитты казались печальными и серыми. Когда Аспитис купил венок из колокольчиков у торговца цветами и нежно надел его ей на шею, она лишь улыбнулась в ответ.
«Все дело в погоде, – решила Мириамель. – Ненормальная погода, превратившая лето в тоскливый серый туман, когда холод пробирает до самых костей».
Она подумала об отце, одиноко сидящем в своей комнате, холодное чужое лицо, которое он иногда носил, точно маску, все чаще и чаще в последние месяцы ее пребывания в Хейхолте.
«Холодные кости и холодные сердца», – пропела она, когда граф Эдне вел свой отряд по скользким от дождя переулкам Винитты.
«Холодные кости и холодные сердца
Лежат под дождем после битвы,
На холодном берегу возле озера Клоду,
Пока не протрубит Эйдон…»
Около полудня Аспитис привел их в таверну, где Мириамель почувствовала, что ее слабеющий дух начал оживать. В обеденном зале с высокими потолками благодаря трем большим очагам было тепло и весело, но одновременно они наполняли воздух дымом и запахом жарившегося мяса. Многие решили, что это подходящее место, где можно неплохо провести время в такую отвратительную погоду, и от балок отражались громкие голоса посетителей. Хозяин таверны и несколько его людей точно угорелые носились по всему залу, со стуком ставили на столы кувшины с пивом и вином и одним быстрым движением забирали монеты.
В дальнем конце зала находилась примитивная сцена, на которой мальчишка жонглировал в перерыве представления – ногами, единственными конечностями, что у него имелись, под громкие шутки посетителей подбрасывал в воздух палки – изредка он останавливался, чтобы забрать причитавшиеся ему монеты, брошенные зрителями на сцену.
– Вы проголодались, прекрасная леди? – спросил Аспитис.
Когда Мириамель смущенно кивнула, он отослал двух своих солдат, остальные бесцеремонно прогнали от стола сидевшую за ним семью. Вскоре пара солдат вернулись с жареной ногой барашка, хлебом, луком и щедрым запасом вина.
Полная чаша вина и мясо быстро согрели Мириамель, она обнаружила, что утренняя прогулка вызвала у нее изрядный аппетит. Полуденный колокол едва успел прозвонить, как ее тарелка опустела. Она уселась на скамейке поудобнее, стараясь сдержать недостойную леди отрыжку.
– О, начинается кукольное представление, – сказала она. – Мы можем его посмотреть?
– Конечно. – Аспитис великодушно взмахнул рукой. – Конечно. Но вы меня простите, если я с вами не пойду. Я еще не закончил трапезу. К тому же пьеса будет про Усириса. Надеюсь, вы не посчитаете, что выказываю неуважение, но я видел таких пьес более чем достаточно – ведь я живу почти на коленях у Матери Церкви – и во всех вариациях, от великолепных до самых жалких. – Он повернулся к своим людям и показал, чтобы они ее сопровождали. – Не самая лучшая идея для хорошо одетой благородной леди оказаться без защиты в толпе.
– Я уже поел, – заявил, вставая, Кадрах. – Я также пойду с вами, леди Мария. – И монах последовал за охранниками Аспитиса.
Пьеса была в самом разгаре. Зрители, в особенности дети, верещали от восторга, когда куклы прыгали и колотили друг друга палками. Мириамель также посмеялась, когда Усирис обманул Крексиса, заставив его наклониться, после чего отвесил пинка злому императору, но скоро ее улыбка потускнела. Вместо обычных рогов у Крексиса было нечто, похожее на корону из оленьих рогов. Она не могла понять, по какой причине это вызвало у нее тревогу. И еще в голосе Усириса она уловила отчаянные, панические интонации, а нарисованные глаза куклы казались невыразимо печальными. Мириамель повернулась и обнаружила, что на нее мрачно смотрит Кадрах.