Эолейра охватил почти неконтролируемый ужас. Его лошадь обратилась в камень, словно страх остановил ее сердце и она умерла, но осталась стоять на ногах. Призрачная процессия прошла мимо, мучительно медленно, беззвучно, не считая скрипа полозьев. И в тот самый момент, когда существа в черных одеяниях должны были исчезнуть в темноте нижних склонов Систерборга, одно из них обернулось, и Эолейр увидел белое лицо скелета с черными провалами глаз. Часть его метавшегося сознания, сохранявшего какое-то подобие порядка, вознесла благодарение своим и чужим богам за тени на границе леса. Наконец черные провалы глаз отвернулись, и сани вместе с эскортом исчезли в заснеженном лесу Систерборга.
Эолейр долго стоял, не сдерживая дрожи, но не двигался до тех пор, пока не обрел уверенности, что опасность миновала. Он так сильно сжимал зубы, что у него заболели челюсти, и наполняло ощущение, будто его раздели донага и швырнули в глубокую черную дыру. Эолейр наклонился к шее лошади и помчался галопом на восток так быстро, как только мог. Его скакун полностью разделял его желание, и Эолейру даже не пришлось пускать в ход шпоры. Они неслись прочь от страшного места в облаке снега.
Когда Эолейр бежал от Систерборга и его тайн, мчался на восток под насмешливой луной, он понял, что все, чего он боялся, – правда; теперь он убедился, что в мире существуют вещи хуже даже его собственных страхов.
Инген Джеггер стоял под раскидистыми ветвями черного болиголова, не обращая ни малейшего внимания на иней на короткой бороде и ледяной ветер. Если бы не нетерпеливая жизнь голубых глаз, его можно было принять за неудачливого путешественника, замерзшего насмерть и не дождавшегося утреннего тепла.
Огромный белый пес, сидевший в снегу у его ног, зашевелился и издал вопросительный звук, похожий на скрип ржавых дверных петель.
– Ты проголодался, Нику’а? – На напряженном лице Ингена появилось выражение, отдаленно похожее на ласку. – Спокойно. Скоро ты утолишь свой голод.
Неподвижный Инген смотрел и слушал, просеивая ночь, как хищник. Луна переместилась из одного просвета между деревьями в другой. Если не считать шума ветра, лес молчал.
– Так. – Удовлетворенный Инген сделал несколько шагов и стряхнул снег с плаща. – А теперь, Нику’а, призови своих братьев и сестер. Мне нужна здесь вся свора Стормспайка! Пришло время последней погони.
Нику’а вскочил, дрожа от возбуждения. Как если бы он понял каждое слово Ингена, огромный пес выбежал на середину поляны, сел на задние лапы и поднял голову к небу. Мощные мышцы его горла сжались, и ночь разорвал кашляющий вой. Не успело стихнуть эхо, как резкий голос Нику’а вновь разнесся по лесу – и от его отрывистого лая задрожали ветви на деревьях.
Они ждали, рука Ингена в перчатке легла на большую голову пса. Шло время. Туманные белые глаза Нику’а сияли, пока луна скользила между деревьями. Наконец наступил самый холодный час ночи, и ветер донес до них слабые голоса.
Постепенно они стали громче, превратившись в оглушительный рев, который набирал силу, пока не наполнил весь лес, и вскоре из темноты появилось множество белых теней, подобных четвероногим призракам. Псы Стормспайка метались между корнями деревьев, узкие акульи головы поворачивались из стороны в сторону, псы нюхали воздух и прислушивались к звукам леса. Звездный свет заливал морды, блестевшие от слюны и крови. Нику’а мгновенно оказался среди них, он рычал и покусывал их – и так продолжалось до тех пор, пока вся свора, вывалив наружу красные языки, не уселась на снегу вокруг Джеггера.
Королевский Охотник спокойно оглядел необычную стаю и поднял с земли шлем с собачьей мордой.
– Вы слишком долго бегали на свободе, – прошипел он, – носились по границам леса, воровали детей, как щенков, нападали на глупых путешественников ради радости преследования. Теперь хозяин призвал вас к себе, и вам предстоит сделать то, ради чего вас вырастили. – Молочные глаза неотрывно следили за ним, когда он направился к лошади, которая с нечеловеческим терпением ждала под болиголовом. – На этот раз я поведу вас, а не вы меня. Это не простая погоня, и только один Инген способен не потерять запах и след. – Он сел в седло. – И бегите бесшумно. – Он надел шлем, и теперь пес смотрел на псов. – Мы принесем смерть врагам Королевы.
Глухое рычание было ему ответом, когда псы встали рядом, щелкая зубами друг на друга, а их хвосты в яростном нетерпении метались из стороны в сторону. Инген пришпорил лошадь и обернулся.
– Следуйте за мной! – крикнул он. – Следуйте до самой смерти и крови!
Он быстро пересек поляну, жуткая свора псов бежала за ним безмолвно, белая, как снег.
Завернувшись поплотнее в плащ, Изгримнур сидел на носу маленькой лодки и смотрел, как приземистый Синетрис с сопением гребет веслами. На лице герцога застыло выражение мрачной озабоченности, частично из-за того, что ему ужасно не нравилось общество рыбака, но, главным образом, он ненавидел лодки, в особенности маленькие, вроде той, на которой оказался в западне. Так или иначе, но Синетрис в одном был прав: погода для плавания выдалась совсем не подходящая. Ужасная буря обрушилась на все побережье, неспокойная вода в заливе Фираннос постоянно норовила затопить лодку, и Синетрис не переставая жаловался с того самого момента, как корпус суденышка коснулся воды неделю назад и тридцатью лигами к северу.
Герцогу пришлось признать, что Синетрис оказался умелым лодочником, когда речь зашла о сохранении его собственной жизни. В такую ужасную погоду рыбак из Наббана неплохо управлялся со своим суденышком. Если бы он только перестал жаловаться! Условия, в которых проходило их путешествие, радовали Изгримнура ничуть не больше, чем Синетриса, но будь он проклят в самых черных кругах ада, если он покажет ему свой страх.
– Как далеко до Кванитупула? – прокричал герцог, стараясь, чтобы его голос не заглушил шум ветра и волн.
– Половина дня, господин монах, – крикнул в ответ Синетрис, из покрасневших глаз которого лились слезы. – Мы причалим к берегу, чтобы немного поспать, и тогда к полудню завтрашнего дня…
– Поспать! – взревел Изгримнур. – Ты спятил?! Еще даже не стемнело! К тому же ты снова попытаешься сбежать, и на этот раз я не стану проявлять милосердие. И если ты перестанешь лить слезы и займешься работой, то уже сегодня ночью сможешь поспать в настоящей постели!
– Пожалуйста, святой брат! – Синетрис почти визжал. – Не заставляйте меня грести в темноте! Мы врежемся в скалы. И наши постели будут среди килп!
– Только не надо нести суеверную чушь, – прорычал Изгримнур. – Я хорошо тебе плачу, и я тороплюсь. Если ты слишком устал или у тебя что-то болит, я могу сменить тебя на веслах.
Синетрис, мокрый и замерзший, сумел бросить на него взгляд, полный уязвленной гордости.
– Вы! Из-за вас мы сразу окажемся под водой! Нет, жестокий монах, если Синетрису суждено умереть, он сделает это с веслами в руках, как и подобает лодочнику из Фиранноса. Если Синетриса отрывают от дома и семьи и приносят в жертву прихотям чудовища в монашеском одеянии, если ему суждено расстаться с жизнью… пусть он это сделает, как член Гильдии!
Изгримнур застонал.
– Пусть этот человек, для разнообразия, закроет рот. И продолжай работать.
– Грести, – холодно поправил Синетрис и снова заплакал.
Полночь уже давно миновала, когда появились первые дома на сваях Кванитупула. Синетрис, чьи жалобы наконец превратились в негромкое бормотание, направил лодку в лабиринт многочисленных каналов. Изгримнур, который ненадолго уснул, протер глаза и огляделся по сторонам. Ветхие склады Кванитупула и постоялые дворы покрывал тонкий слой снега.
«Если я сомневался, что мир сошел с ума, – недоуменно подумал Изгримнур, – то вот вам доказательства: риммер в бурю выходит на дырявой лодке в море, а на юге идет снег – посреди лета. Неужели есть еще какие-то сомнения: мир и правда сошел с ума».
Безумие. Он вспомнил ужасную смерть Ликтора и почувствовал, как в животе у него забурлило. Безумие – или что-то другое? Странное совпадение: Прайрат и Бенигарис оба находились в доме Матери Церкви в ту ужасную ночь. Только редкая удача привела Изгримнура к Динивану в нужное время, чтобы он смог услышать последние слова священника и спасти хоть что-то после его смерти.
Он сумел бежать из Санцеллана Эйдонитиса всего за несколько мгновений до того, как Бенигарис, герцог Наббана, приказал страже запереть все двери. Изгримнур не мог допустить, чтобы его схватили, – даже если бы его не узнали сразу, он не смог бы долго сохранять в тайне свое имя. Канун середины лета, в ночь убийства Ликтора, совсем не подходящее время для гостей в Санцеллане.
– Ты знаешь постоялый двор, который называется «Чаша Пелиппы»? – спросил Изгримнур.
– Я никогда о нем не слышал, господин монах, – мрачно ответил Синетрис. – Звучит как не самое приличное заведение, Синетрис в такие не заходит. – Теперь, когда они добрались до сравнительно спокойных каналов, к лодочнику вернулась часть достоинства.
Изгримнур решил, что Синетрис нравился ему больше, когда жаловался.
– Клянусь Деревом, ночью нам его никогда не найти, – сказал Изгримнур. – Отведи меня на постоялый двор, который знаешь. Мне нужно что-то забросить в живот.
Синетрис направил маленькую лодочку в узкие каналы и поплыл в район таверн. Несмотря на поздний час, там царило оживление, причалы освещали яркие фонари, которые раскачивались на ветру, в переулках было полно пьяных посетителей.
– Это замечательное место, святой брат, – сказал Синестрис, когда они остановились возле причала ярко освещенного заведения. – Здесь подают хорошее вино и неплохо кормят. – Теперь, когда их путешествие благополучно закончилось, Синетрис снова обрел уверенность, он даже улыбнулся Изгримнуру, показав выбитый зуб. – И женщины. – Однако улыбка стала неуверенной, когда он посмотрел на лицо монаха. – Или мальчики, если они вам больше нравятся.