— Почему вы мне все время тыкаете, Ярослав Денисович? — вдруг возмущаюсь я. Он так удивлен, что невольно замедляет шаг. — В ректорате первый раз, наверное, ко мне на «вы» обратились, я даже не поняла сразу, в чем дело. Но ведь всем остальным студентам вы не тыкаете, так почему мне можно?
Он точно не ожидал от меня такой тирады, и я понимаю, по глазам вижу, что не понравились ему мои слова. Вот совсем!
— Скалкина, ты наглеешь с каждым днем. Помнится, когда я тебя от мифического маньяка спасал, ты была более покладистой. И когда тебя поймал на списывании с двумя студентками, ты обещала мне что угодно сделать, лишь бы с курса не вылететь. Кстати, об обещании… Заходи!
Он открывает перед моим носом дверь, оказывается, мы уже дошли до его кабинета. Я отчетливо понимаю, что пара у Синяева не так уж плоха и, пожалуй, я не прочь сейчас там оказаться.
— Садись!
Холодов указывает мне на стул, а сам усаживается… ну конечно, на стол. У нас много, очень много молодых преподавателей, некоторые дисциплины на младших курсах иногда даже аспиранты ведут, но Холодов… Это нечто! Я не знаю, как ему пришло в голову преподавать. Нет, предмет он знает идеально, у нас разные преподы по английскому были, но никто из них не владел языком так, как Ярослав. Он столько всего знает… У нас очень хороший университет, лучший во всей области, но Холодов все равно выделяется на фоне других. И не только знаниями. Он же… я не знаю, ну, очень раскованный. Явно делает что хочет, ничего не боится, как будто знает, что ему ничего не будет. Тут невольно вспомнились слова Маринки про то, что девочки с филологического его подставить хотят. Хоть как-то усмирить его.
— Ну что, Тамара, продолжим исповедоваться? — Мы одни в его кабинете, он сидит очень близко, настолько, что я чувствую запах его парфюма. Терпкий такой и явно очень дорогой. — Рассказывай давай про Заварского.
— Чего?! — Я ожидала, что он опять с тестом приставать начнет, ну или скажет что про вчерашнюю пару, например как мы все друг друга поливали, а он вдруг деканом заинтересовался. С чего бы это?
— В машине, когда ты мой кофе хряпнула и тебя понесло, ты говорила, что он приставал к тебе и к этой еще… Иваненко, кажется. Все верно?
Ничего себе! Он помнит всю чушь, что я тогда вывалила из себя. Всегда будет помнить, какой я была идиоткой.
Молчу. Не представляю, что сказать. Стыдно-то как.
— Тамара! Рассказывай.
Спрыгивает со стола и садится рядом на стул. Между нами расстояние не больше двадцати сантиметров. Я даже вижу небольшую щетину у него на щеке. И глаза яркие, они реально прожечь взглядом могут.
— А что рассказывать-то? Алексей Павлович, он…
— Приставал к тебе? К Иваненко? Еще к кому-то? Что именно он делал?
Вопросы сыплются один за другим, безжалостные вопросы. А что я могу ответить? Да я декана боюсь не меньше, чем Холодова, даже больше. Этот гад хоть открытый, а тот говорит одно, а делает другое. И англичанин может только по своему предмету завалить, а декан — он декан.
— Тамар… — голос у Ярослава вдруг становится мягким, терпеливым. — Я тебя не подставлю, тебе ничего не будет, если ты скажешь правду.
Чуть не фыркнула прямо в его красивую физиономию. Ну конечно, ага! Вот так ничего и не будет. Да Заварского и преподы многие боятся, что о студентах говорить.
— Да нечего мне сказать. Вы меня неправильно поняли. Мне на пару надо.
— Она закончится через полчаса, нет смысла туда идти. Почему ты боишься, Тамара?
— Я… Вы ошиблись, Ярослав Денисович, я ничего такого не говорила, — мямлю шепотом себе под нос, он и не слышит, наверное, ни слова.
— Точно не говорила? Мне что, послышалось? — переспрашивает без всякой издевки.
— Послышалось, — отвечаю, а глаза на него поднять не могу. Кого я обманываю? На душе так противно. Он же мне нравится, очень нравится, несмотря ни на что, а я ему вру.
— Ладно. Значит, послышалось, — соглашается он спокойно, точно так же, как тогда, когда я обманула его, сказав, что не знаю, откуда тесты.
— Вы вчера написали про блины. — Глупо звучит, но я не знаю, что еще сказать. — У меня оладьи есть. Хотите?
Он смотрит на меня, явно не понимая, к чему я это все говорю. «Тупая блондинка», которой даже анекдот дважды рассказывать надо. Права была Анька, соображаю я не слишком хорошо, а когда он рядом, так совсем дура дурой.
— Какие еще оладьи, Скалкина? — устало выдает, явно думая о чем-то своем.
— Вы вчера мне сообщение прислали, вот я и… принесла.
— Серьезно?! Я, кажется, блины хотел. Ты правда их принесла? — Он, похоже, не верит моим словам.
— Так вы же сами написали… — пытаюсь хоть как-то оправдаться, но теперь по глазам его вижу: шутка это была. Просто дурацкая шутка. Ему нравится меня подкалывать, он кайф от этого ловит. А я… я снова выставила себя на посмешище перед ним. Молодец, Скалка!
— Ну давай тогда свои оладьи, — соглашается англичанин. — Это у тебя привычка такая, да?
— Какая привычка?
— Едой откупаться. Ты ведь так все свои проблемы решаешь, верно?
— То есть? — непонимающе спрашиваю, пока он, уже деловито открыв контейнер, внимательно рассматривает его содержимое.
— Салфетки есть? Руки протереть. Если твои оладьи такие же вкусные, как и блины, съем, пожалуй, парочку.
— Что значит откупиться?! Я никого не покупаю! — протестую я. Иногда он так нагло и несправедливо ведет себя со мной, что у меня весь страх перед ним куда-то исчезает. — Да вы вчера меня без обеда оставили! Сегодня пришлось с утра эти оладьи чертовы готовить! Я не понимаю ваших этих шуток! И я вам не обязана…
— Если не обязана, тогда почему целый таз напекла?
Холодов кивает на горку выпечки, а я вспоминаю, как хотела туда перцу добавить. Жаль, не положила.
— Да потому что… Не знаю… Вы попросили и…
— Вкусные. У тебя определенно талант, Скалкина. Мама учила?
— Мама. Она меня многому научила!
Я так зла на него, на себя, что еле сдерживаюсь. А он ест и ест. Каких два, там уже половины нет! Так он и до горелых доберется.
— И готовить на всю ораву бездельников в общаге тоже?
— Вам-то какое дело? Они мои друзья! Они мне помогают, а я им. Это нормально!
Нельзя, конечно, так разговаривать с преподавателем, который к тому же столько всего о тебе знает, но меня распирает от возмущения.
— Ты сама можешь сдать хоть один экзамен, Тамара? Без того, чтобы списать? Ну или если Дятлова тебе не поможет? Или Козлов за очередной борщ не притащит ворованные билеты к экзамену или курсовую? Тебе так нравится здесь учиться, Тамара? Ты зачем здесь?
Он уже давно не ест мои оладьи, остановился прямо на тех, подгорелых, даже пальцем их не коснулся. Сидит рядом и ждет моего ответа. А что мне сказать?
— Они мои друзья. И меня любят. И пока вы не появились, все хорошо было. Я вам это уже вчера говорила. Зачем вы все рушите? Какое вам дело до меня?
Он молчит, а я его слова перевариваю про Кольку. Знает, получается, что именно он притащил этот проклятый тест? Тогда почему до сих пор не сдал его?
— А при чем тут Козлов? Я же говорила, это не он!
— Ага! Ты говорила, а вот…
Звонок его мобильного заставляет Холодова отвлечься, а меня любопытство съедает: неужели кто-то сдал Кольку? Да ведь знали про него лишь я да…
— И вам доброго здравия, Алексей Павлович, — отвечает Холодов на звонок, и, судя по обращению, разговаривает он сейчас не с кем иным, как с Заварским. — Конечно. Давайте прямо сейчас. Я свободен.
Интересно, почему на номере декана у Ярослава стоит старая песня «Любэ», она еще папе моему нравится, «Комбат-батяня, батяня комбат»? Все-таки странное у него чувство юмора.
— Ну что, Скалкина, побеседую я с твоим деканом, раз ты как партизан молчишь. Собирайся. И с горелым тестом ты поосторожнее, отравить же можешь ненароком.
Вот ведь! Углядел, значит. А я думала, просто не успел взять оладушек. Прячу контейнер в сумку и чувствую… Да нет, мне просто показалось. Не может же он…
— Косу мою отпустите! — возмущенно требую, дергая головой. — Вы вообще чего творите?!
Оборачиваюсь к нему и натыкаюсь на наглый, вот клянусь, бессовестный взгляд! Еще и ухмыляется, гад!
— Я творю? Я терпеливо выдержал вашу идиотскую игру в воскресенье. Поверь, любой пьяный пацан, что был там, распустил бы руки, а я…
— Вы мой преподаватель. Еще бы вы руки распустили!
По глазам вижу: плевать ему на то, что я говорю. Препод или нет, он ни капли не стесняется. Его вообще смутить можно?!
— То есть преподаватели здесь руки не распускают? Только деканы? — Ярослав снова пытается выудить из меня ответы на свои вопросы.
Он стоит так близко, что мне даже отойти некуда, сзади только его стол.
— Тамара?
У меня сердце от его голоса замирает. Каждый раз, когда он вот так тихо, почти шепотом произносит мое имя. Знаю, что нельзя, что он просто играет, ему нужно что-то узнать про Заварского, но как же хочется взять и уткнуться сейчас ему в плечо и не думать ни о чем. Ни об этой ненужной мне учебе, ни о девчонках, ни о сплетнях, ни обо всей нашей компании, где каждый, похоже, теперь только сам за себя… Просто прижаться к нему, хоть на секундочку, и забыть обо всем!
Наверное, я бы так и сделала, но в кабинете снова играет «Любэ», и наваждение тут же рассеивается. Ярослав отступает от меня на полшага, чертыхнувшись сквозь зубы, а мне этого достаточно, чтобы проскользнуть мимо него к двери. Всего пара шагов — и я на свободе. Я даже не прощаюсь, просто вылетаю как пробка из его кабинета и тут же оказываюсь перед Козловым.
— Ты что тут делаешь, Скалка? Он опять тебя вызывал?
Ответить не успеваю, потому что за спиной снова открывается дверь. Ну да, конечно, ему ведь к Заварскому идти. Даже боюсь посмотреть на него, как будто я совершила что-то нехорошее, скверное. Или мне просто стыдно за свои мысли… И за то, что Колька застал меня у его кабинета.
— Коль, на пару надо. Потом поговорим.