— Ладно, увози. Кто тебе мешает? — ответил Кроха. На его висках, грубых, словно продавленных в черепе, вздулись вены. — Меня сейчас интересует вот что. Ты кому-нибудь говорил о встрече на вокзале?
Дима прищурился, на скулах у него вспухли желваки.
— Это наезд?
— Это вопрос.
Дима пожал плечами.
— Нет. Я же сказал, мне не интересны твои дела, и обсуждать их с кем бы то ни было я не намерен. А если тебя интересует, кто слил Ляпу чужакам, подумай: кто знал о готовящейся встрече? Ты, Манила, Седой и я. Один из четверых — «сливщик».
Кроха покачал головой.
— Седой — смотрящий. Ему не с руки раздувать войну. С него же первого спрос будет. Манила?.. Мы с ним никогда не воевали, стояли вместе, он меня спас. Я ему доверяю, как себе.
— Хорошо. Остаемся ты и я, — холодно констатировал Дима.
— Я-то точно знаю, что не делал этого, — заметил Кроха.
— Отлично. Вот ты и ответил на свой вопрос. «Сливщик» — я, — подвел черту Дима. — Пристрелишь сейчас или за город вывезешь?
— Ты за базаром следи, — рявкнул Кроха.
— Это ты следи, — яростно выдохнул Дима, придвигаясь к отцу вплотную. — Тебя убьют, потому что ты старый и слабый. Да, да. Старый, слабый и глупый! Манила вчера был твоим другом! Вчера ты ему мог доверять! Вчера он тебя спасал! А сегодня ваша дружба гроша ломаного не стоит! Не забрать сейчас твои куски — все равно что не отнять конфету у олигофрена! Седой — смотрящий, законник. Он вчера был смотрящим и законником. А сегодня Седой — враг. И Манила — враг. Они тебя уже предали! А если еще не предали, то предадут через минуту, когда им предложат достаточно крупную сумму. В твоем мире нет друзей и никому нельзя доверять. Никому и ни на секунду! Степень преданности и верности определяется величиной суммы! Если ты об этом забыл, значит, ты стал глупым и рыхлым! — По мере того, как Дима говорил, округлое, слегка одутловатое лицо Мало-старшего наливалось кровью. И без того малопривлекательное, оно становилось еще страшнее. Губы его скривились, в глазах вспыхнули огоньки бешенства. — И ты проиграешь эту войну! Хуже! Ты проиграл ее, еще не начав!
В этот момент Кроха ударил Диму. Не стараясь, просто махнул рукой, наотмашь, но все равно получилось весьма увесисто.
Диму отшвырнуло на стоящий у стены топчан. Он ухватился за край и опрокинулся вместе с топчаном на пол. Зацепил столик с разложенными на нем стерилизаторами, шприцами, склянками, пробирками и мензурками. Все это хозяйство с грохотом опрокинулось. На линолеуме образовалась лужица из микстур, весело покатились таблетки и разноцветные желатиновые пилюли.
Инстинктивно Дима схватился за щеку, и в глазах его проявился тот, кем он и был на самом деле, — подросток, перед которым стоял охваченный яростью отец. Но уже через секунду Дима совладал с собой, нарочито медленно убрал руку. Взглянул на Мало-старшего снизу вверх, спокойно и даже вроде бы с жалостью.
На шум в ординаторскую ввалились Челнок и Боксер. Пестрый топтался за их спинами. С удивлением они наблюдали за тем, как Дима поднимается с пола, переворачивает и ставит на место топчан. Увидев отцовских людей, Дима развел руками.
— Споткнулся. Все нормально.
Челнок взглянул на Кроху, тот махнул рукой, мол, дверь прикрой.
— Пошли, — Челнок выжал в коридор Боксера и Пестрого, прикрыл дверь.
Кроха сунул могучие руки в карманы брюк, прошелся из стороны в сторону, остановился и вновь повернулся к сыну.
— Ты выбирай выражения, когда базар трешь. — Дима только пожал плечами. Мало-старший помолчал минуту. — Так, говоришь, никому нельзя доверять? Даже тебе?
— Любого человека можно заставить сделать все, что угодно. Это лишь вопрос времени и методов воздействия. — Дима отвечал невозмутимо, словно и не получил только что по физиономии. Об ударе напоминало только алое пятно, разгоравшееся на его щеке. — И если я внезапно позвоню тебе среди ночи и попрошу приехать на «стрелку» — захвати с собой пистолет, а заподозрив неладное, стреляй, не раздумывая. — Кроха хотел было что-то сказать, но Дима остановил его движением руки. — Твои эмоции ничего не изменят. Ты сам выбрал такую жизнь, и мне странно, что приходится объяснять тебе ее правила.
Кроха, словно бы пытаясь отвлечься от неприятных мыслей, вытащил из кармана руку, посмотрел на слегка покрасневшие костяшки пальцев.
— Так, говоришь, я старый и глупый? — И, не дождавшись ответа, спросил: — Но силенка-то еще осталась, а?
— Ничего, — абстрактно согласился Дима.
«Хотя я думал, ты сильнее», — повисло в воздухе столь явно, что показалось высказанным.
Кроха усмехнулся. А Дима подумал, что отец, похоже, действительно стареет. Или устал? И плохо не то, что своим поступком он как бы признавал правоту сына, а то, что не мог позволить себе быть слабым. В мирный период подобное можно себе позволить, хотя и тогда несдержанность не красит, но во время боевых действий — нет.
Челнок, Боксер, Пестрый… Они привязаны к отцу. По-своему, конечно. Эти парни поедут с ним на любую разборку, станут стрелять, если того потребует ситуация, и будут готовы погибнуть, раз уж так фишка легла. Но каждый из них выберет жизнь, когда вопрос встанет определенно и возникнет необходимость выбора. И немаловажную роль в их выборе сыграет именно слабость. Слабость его, Димы, отца. Известное правило, применимое абсолютно для всех жизненных ситуаций: «Рыба ищет где глубже, а человек…»
— Ладно. Мне пора, — закончил он. — Пойду посмотрю, как там Катя. Да узнаю, когда можно ее забрать.
— Расслабься. Челнок все сделает, — сказал Кроха.
— Не стоит. Я сам.
Он вышел из ординаторской, прикрыл за собой дверь. Выждав пару секунд, Кроха последовал за ним.
— Вадим, — резко позвал Дима, оказавшись в коридоре. Советник подошел, остановился за спиной. — Пойдем.
Они толкнули дверь небольшого тамбура, разделявшего две палаты. Дима пропустил советника вперед, нажал на створку ладонью, прикрывая плотнее. Достал из кармана блокнотный лист, протянул Вадиму.
— Вадим, срочно «пробей» этих людей и их машину. И еще. Отправь двоих… нет, лучше троих ребят в школу к Настене и пару ребят сюда.
— Хорошо, Дима. — Советник взял листок, сложил, сунул в карман. — Все сделаю.
— Дальше, позвони в офис Наталье. Пусть она отменит все встречи, назначенные на сегодня, завтра и послезавтра. Если от меня требуется подпись — пускай отправит бумаги по факсу на мой домашний номер. Скажи, завтра к вечеру их доставят. И еще, отправь кого-нибудь в «Шанхай», пусть передадут мои извинения. И не говори об этом с отцом.
— Конечно, — тот кивнул. — Дима, ты извини, я не думал, что…
— Все нормально, — отрубил Дима. — Работай.
Дима вошел в Катину палату. Кровати в отделении были под стать оборудованию — импортные, удобные, дающие максимальную степень комфорта. Катя не лежала, а полусидела.
Выглядела она неважно. Правый глаз затек, на виске темнела ссадина, на щеке царапины от удара об асфальт. Волосы с правой стороны выстрижены. Держалась Катя напряженно, нервно.
— Ты забрал Настену из школы? — спросила она, как только за Димой закрылась дверь.
Прошлый их разговор состоялся еще в ординаторской и занял не больше минуты. Врач не позволил общаться дольше. Надо было сделать рентген, обработать раны и ссадины, сделать какие-то уколы.
— Нет. Но я отправил туда троих ребят. Не волнуйся, все будет в порядке, — ответил он, подходя и присаживаясь на край кровати.
— Спасибо, — Катя слегка расслабилась, поправила спадающие на лицо волосы. — Я, наверное, ужасно выгляжу, — усмехнулась она. — Сама чувствую. Лицо, как подушка.
— Настюха сказала бы «прикольно». Надо учиться разговаривать со своими детьми на одном языке.
— Прикольный же у меня видон, — Катя старалась держаться бодро, хотя голова у нее болела неимоверно.
Укол, сделанный проворной хорошенькой медсестрой, подействовал, но обезболивающее не уняло, а лишь слегка притупило боль.
— То, что надо, — согласился Дима. — Как ты себя чувствуешь?
— Почти нормально. Мутит, правда, слегка.
— Пройдет. У меня такое бывало. Поспишь пару часов — и как рукой снимет, — пообещал Дима.
— Что с фамилиями? — взяла быка за рога Катя.
Собственно, Дима другого и не ожидал.
— Отдал Вадиму. Он пробьет по нашим каналам, к вечеру получим полный отчет.
— Долго, — поморщилась Катя. — Хотя… Все равно пустышка. Слишком уж спокойно они мне ксивы показали. Хотя и не отличишь от настоящих, но липа, точно. Да и тачка, скорее всего, угнанная.
— Я знаю, — согласился Дима. — Но проверить-то не помешает? Не перетрудимся?
— Нет, пожалуй, — согласилась Катя.
— Ну вот. И потом, даже если их корки — липа, можно попробовать выяснить, откуда они взялись. Кто изготавливал, где, когда. Глядишь, на покупателей выйдем.
— Вряд ли. — Катя тряхнула бы головой, кабы не нбющая боль. Так что пришлось махать рукой. Получилось вяло и невыразительно. — Слушай, а мы когда домой поедем?
— В больнице не нравится?
— Нет, в общем, тут неплохо, но дома все равно лучше.
— К вечеру, — пообещал Дима. — А пока тебе лучше побыть здесь. На всякий случай. Медики рядом, да и безопаснее.
— Безопаснее? — Катя прищурилась. С подбитым глазом получилось забавно, и Дима улыбнулся. — Не думаю, что со мной может что-нибудь случиться дома. Не станут же они…
— Сегодня утром, на вокзале, — прервал ее Дима, — были застрелены Ляпа и двое его «бычков». Это означает, что началась война. Кто-то решил, что пришло время большого дележа.
Катя хмыкнула.
— Думаю, это те же люди, что устроили ночью стрельбу на «Палермо» и охотились за… мной.
Она едва не сказала «за Америдзе», да вовремя прикусила язык. Диме о ее делах знать не следовало.
— Охотились? — повторил тот. — Похоже, сегодня у нас день удивления.
— Оговорилась, — объяснила Катя.
Дима внимательно посмотрел на нее, кивнул:
— Ну да. Я так и подумал. Все верно. Это одни и те же люди.