Из собственно Романьи, которую я исколесил вдоль и поперек и отоварил еще в прошлые сезоны, я переместился поближе к Ферраре, взяв на прицел пляжи Комаккьо; они возникли сравнительно недавно и не успели обзавестись наборами флажков. Должен заметить, что посетители этих мест — милые, непритязательные люди, они не хватаются за шапку, если в баре «Мол» или кафе «Спорт» на столике рядом с пивом и минеральной водой не окажется их национального флажка, их не шокируют провинциальные официанты, которые, что греха таить, запросто могут принять норвежца за ирландца, а бельгийца за жителя Триеста. Так вот, я остановился в скромном, уютном пансионате «Веккья Римини» на Лидо Эстенси, по существу на берегу канала, по ту сторону канала — порт Гарибальди с монументом в память о драматическом событии — высадке в 1848 году Героя двух Миров. В тот же самый вечер я досконально знал, как оснащены местные гостиницы, как влияют морские приливы и отливы на канал — он то вздувается, словно река в половодье, то опадает, будто наступила засуха, знал маршруты рыболовецких судов и бродячих собак, знал, почем пшеничные лепешки без ничего и почем с копченой колбасой, знал, что перевоз работает с семи утра до одиннадцати вечера по таксе сто лир со взрослого, пятьдесят — с ребенка, сто пятьдесят — с велосипедиста. Перевоз, он же старая моторная лодка, преодолевал несколько метров водной поверхности, беспрестанно чихая. Последний раз лодка попалась мне на глаза перед тем, как я лег спать: она перевозила в порт Гарибальди араба. На правом плече у него болталась связка полосатых одеял, тех самых, которые не то арабы, не то марокканцы, не то тунисцы, или как бишь их там, предлагают на всех перекрестках и пляжах и даже приносят по ошибке, а может, намеренно, в вестибюли Гранд-Отелей, откуда торговцев немедленно выдворяют наравне с попрошайками и лоточниками.
На следующий день, чтобы не перегреваться во время работы, я снял на пляже «Медуза» кабину и зонт, надел плавки и растянулся на песке — голова в тени, все остальное на солнце, так мне нравится. Кстати, я люблю сочетать (не в ущерб делу) исполнение служебных обязанностей с личными интересами и удовольствиями. Я было совсем разнежился, но внезапно поток истошной музыки подточил мое благоденствие, говоря языком поэзии, как червь розу.
И здесь транзистор, чтоб ему провалиться! В поездах, в автобусах, в самолетах, на севере и на юге Апеннинского полуострова, в Европе и за ее пределами — на всем ошарашенном земном шаре надрывается треклятый, осточертевший транзисторный приемник, а то и магнитофон — другой изверг, истязающий наши барабанные перепонки.
Будь моя воля, я бы в самых отборных выражениях разнес в пух и прах источник звукоизвержения и испепелил взглядом его хозяев, но пришлось сдержаться, памятуя, как несколько дней назад в Фано компания распоясавшихся юнцов подняла меня на смех. Я сдержался и повернул голову. Под зонтом неподалеку расположилась пара: весьма броская красотка лет восемнадцати в бикини, добросовестно облегавшем ее пышные формы, и престарелый, лет пятидесяти-шестидесяти, пижон, или молодящийся старик, как вам больше по вкусу, седоватый блондин, неэстетично тощий, увешанный цепочками, смотревшимися прямо-таки гротескно на его дряблой коже. Именно у него на запястье висел нарушитель тишины, испускавший поток истошной рок-музыки; перезрелый плейбой притоптывал, силясь попасть в такт, и подергивал костлявыми плечами.
«Недоносок, выключи свой идиотский магнитофон!» — невольно подумал я. Аппарат незамедлительно повторил фразу, слегка исказив при усилении тембр моего голоса: «Недоносок, выключи свой идиотский магнитофон, недоносок…» — И так много раз подряд, пока великовозрастный стиляга не выключил транзисторный магнитофон, — гримаса недоумения обозначилась на его испещренном морщинами, загорелом лице.
— Наверное, кто-то пошутил, — сказал он спутнице.
Глупое и, я бы заметил, необоснованное предположение.
Я не сомневался, что фраза, которую я мысленно произнес, прозвучала из магнитофона — сработала какая-то чудодейственная телепатия, если уместно применить этот термин, имея в виду передачу мыслей от человека механизму.
— Поставлю другую кассету, — объявил перезрелый донжуан и тут же перешел от слов к делу. Раздались тягомотные фортепьянные аккорды, исполненные с таким ухарством, что, услышь их старик Лист, наверняка наложил бы на себя руки. Меня разбирало любопытство проверить телепатию еще раз, и я, крепко стиснув губы, сформулировал мысленно виртуозную вариацию на ту же тему: «Ты, мурло под зонтом номер сорок три, выключи магнитофон и заткни им свою пасть!» Через долю секунды магнитофон повторил все дословно: «Ты, мурло под зонтом номер сорок три» — и т. д. и пр. Красотка вскочила:
— Да он прицепился именно к тебе, даже номер зонта знает!
— Десять минут назад я и не подозревал, что у меня будет этот зонт, — возразил сморщенный волокита, — я его только что взял в прокате.
Он щелкнул несколько раз переключателем, и магнитофон выдал металлическим тембром мои «перлы»: «Молчание — золото, павиан ты эдакий!», «Отвали подальше со своим агрегатом!» и «Топай с этой музыкой на Арену в Вероне[12] и не суйся на „Медузу“!»
Последнее напутствие навело пижона на ложный след. Дряхлеющий меломан набросился на служителя пляжа — дескать, тот испортил ему магнитофон. Служитель оправдывался, отвешивая многочисленные поклоны, видимо, старый дурак — почетный посетитель пляжа со дня его открытия. Чтобы хоть на ком-то сорвать злобу, служитель прогнал со своей территории араба, который слонялся от зонта к зонту со связкой одеял на плече и время от времени разворачивал их перед синьорами.
— Мотай отсюда, черномазый поганец, вместе со своим ворованным барахлом!
Араб огрызнулся по-своему, но служащий, как ни странно, понял (тоже когда-то скитался по свету) и вспылил:
— Оставь мою мать в покое и в отцы ко мне не набивайся!
Араб, сраженный собственным оружием, умолк и ретировался.
Так вот, в тот день я внезапно обнаружил свой незаурядный дар транслировать мысли через транзисторные устройства, и все благодаря чисто случайному происшествию с престарелым любителем рок-музыки. Тем утром, расхаживая по пляжу между зонтами, я несколько раз убедился в своей новой суперспособности. Как только мне попадался транзистор, подвешенный на зонте или на спинке шезлонга, а то и на руке развесившей уши девчонки, я произносил что-нибудь мысленно, и транзистор громогласно выдавал текст, вгоняя в краску собственного владельца. Я не скупился на хлесткие фразы: «Зануды, отвалите домой!», «Троглодитка, выключи транзистор!», «Чтоб тебя слопали акулы вместе с твоим транзистором!» и т. д.
Я продефилировал таким манером раза три, и мне не попалось больше ни одного включенного транзистора. Видимо, слух о происшествии разнесся по меньшей мере от устья Рено до устья По в радиусе восьми километров пляжа коммуны Комаккьо.
После обеда на пляже «Медуза» появились посетители, по уважительной причине отсутствовавшие утром. Ни о чем не подозревая, они включили свои электронные выродки, но я утихомирил их вышеизложенным способом. Транзисторы японцев, американцев, немцев безупречно повиновались мне и по моему желанию то вежливо советовали выключить музыку, то бичевали туриста отборными словами на его родном языке, так что переводчик не требовался.
В тот день, нетрудно себе представить, дело отступило на второй план, торговля флажками оказалась бесприбыльной. Мысли мои были заняты другим: я думал, как использовать новые возможности. Не отрицаю, гражданские чувства могут доставить глубокое удовлетворение. Я проходил километры пляжа — кругом тишина, слышался только плеск моря и щебет детишек, игравших в песке; я сознавал — это моя личная заслуга: транзисторы умолкли, а служителям пляжа не пришлось препираться с посетителями, не понадобилось даже шествий с транспарантами, — все это меня радовало. Но будем откровенны — в какой мере? Тишиной сыт не будешь, особенно при нынешних ценах на пармезан[13]…
В тот солнечный день я выносил проект, реализация которого в следующем году удвоила мои доходы. Скитаясь по градам и весям, по холмам и горам в неустанной заботе обеспечить полуостров флажками, отрадой итальянских и иностранных туристов, я без труда получал от хозяев гостиниц и пляжей, от администрации коммун и провинций, от общественных и частных ведомств заказы на обеспечение транзисторного вакуума. Я брался за умеренную плату восстановить тишину, обратив против нарушителей то самое оружие, которым они терзали чужие и собственные уши. Как правило, в городишке средней руки, где летом примерно пятьдесят тысяч жителей, мне хватало одного дня. В крупном городе я задерживался дня на два, на три, словом, сколько понадобится. Работа давалась мне легко, стоило только мысленно пожелать: «Чтоб тебе подавиться твоим транзистором, обалдуй!» — и дело в шляпе. Разумеется, действовать приходилось на ходу. Мне это кстати — врач рекомендовал ежедневные прогулки в качестве профилактики от атеросклероза. Так что я совмещал полезное с приятным — курс лечения с активным заработком: торговал флажками и по совместительству устранял вредные шумы.
Клиенты мои, естественно, соблюдали строгую тайну. Работал я инкогнито, иначе беда! Никому не должно было прийти в голову, что приземистый человек с чемоданом, набитым флажками, — причина того самого явления, которое пресса окрестила «бесшумное лето»… Не дай бог догадались бы, мне тогда несдобровать, в лучшем случае запустили бы в голову транзистором.
Случай, который я сейчас поведаю, произошел в тот самый день на Лидо Эстенси, но там по этому поводу не установят даже мемориальной доски. Пожалуй, оно и к лучшему, а то бы изуродовали прекрасный пляж. На закате оттуда можно наблюдать, как садится солнце, — достаточно повернуться спиной к Адриатическому морю, в сторону великой равнины, и смотреть на бескрайнее небо и длинные гряды фиолетовых облаков.