— Смотрите! Там кто-то есть!
Мы затаились в зарослях. И вправду, подальше на берегу маячило несколько человеческих фигурок. Они сидели на корточках у самой воды.
Кровь бросилась нам в голову. С диким воплем мы рванулись вперед — звери, защищающие свою территорию…
Мы мчались точно фурии, и маленькие человечки, сидевшие у ручья, испуганно вскочили. Дети. Девчонка — старшая среди них — смотрела круглыми от ужаса глазами. Это была она — оборванка, приходившая к нам в деревню. Остальные, наверное, братья. Совсем малыши. Одного взгляда на стоявшую рядом корзину было достаточно, чтобы понять, чем они тут занимались. Эта троица ловила крабов! Вода в ручье ледяная, и ручонки, шарившие по дну, были красные и распухшие.
Повисло недоброе молчание. Вдруг девчонка пронзительно вскрикнула, и все трое бросились врассыпную. Я ринулся за ней, продираясь через колючий кустарник, но на бегу успел заметить, что Горо с Сакудзи вот-вот настигнут мальчишек.
Выбравшись из зарослей малины, я понесся по склону, поросшему редкими криптомериями. Девчонка сначала бежала резво, видно, от страха. Ужас перед расправой вселял в нее силы. Но они таяли на глазах, и когда я, догнав девчонку, лишь коснулся ее плеча, она споткнулась и плашмя рухнула наземь. Мне эта гонка была нипочем, но за компанию я тоже скатился в низкорослые заросли бамбука. Горячее, прерывистое дыхание коснулось моей щеки, и я почувствовал, как вздымается ее грудь.
Крепко держа беглянку за плечи, я заглянул ей в глаза. Страх, стыд, отчаяние, презрение — сколько всего было в них!
Злость моя схлынула, точно морской отлив. Неловко кашлянув, я отпустил ее и сказал:
— Вставай. Не трону.
От ручья донеслись исполненные ликования вопли моих приятелей. Они звали меня. Изловили-таки…
Держа девчонку за руку, я спустился к ручью. У маленьких воришек из разбитых носов текла кровь, они всхлипывали и давились икотой, пытаясь освободиться из крепких рук мучителей. Личики у них, как и у сестры, были одутловатые, опухшие от голода.
Неожиданно девчонка с силой оттолкнула меня и бросилась к малышам — обнять, прижать, защитить, — но вырвать пленников из цепких пальцев ухмылявшегося Горо было не так-то просто.
— Что будем делать? — с жестокой улыбкой спросил Сакудзи.
— Надо проучить их, — подхватил Горо. — Засунем в змеиную нору?
— Ладно, хватит, — нахмурился я. — Отпустите их.
Вырвалось это у меня невольно, я даже сам удивился, а дружки мои уставились на меня, разинув рот.
— Ты что, спятил?! Они же воры! Грязные, вонючие городские воры! — возмутился Горо.
— Я сказал — отпустите.
Горо с Сакудзи нехотя повиновались. В нашей троице я был вроде генерала. Подняв корзину с крабами, я протянул ее девчонке:
— На. Возьми и уходи. Но больше не попадайся. Это наше место.
Прижав к груди мальчишек, она молча смотрела на меня.
— Почему? — не выдержала она. — Кинулся на нас как зверь, а теперь?..
— Сам не пойму, — отрезал я. — Ну вот что, проваливай, пока не передумал.
— Ишь как она ему приглянулась! — гаденьким голоском протянул Горо. — Может, пойдешь проводишь?
Я взглянул на приятелей. Мне ужасно не понравились их физиономии: сальные, ехидные ухмылочки… Я понял, что теряю товарищей. Но мне было все равно.
— А что? Хорошая мысль! — Я вызывающе посмотрел на них и повернулся к девчонке. — Пожалуй, и впрямь провожу. Не ровен час, что случится.
Горожане разбили лагерь у самой реки, километрах в трех от деревни. Старые легковушки и трейлеры, служившие жильем, стояли беспорядочно, как попало. Городской заготовительный отряд.
Уже вечерело, и над лагерем курились дымки. Люди, сидевшие у костров, провожали меня равнодушными взглядами. В лохмотьях; все, что есть, — при себе. Лица землистые, болезненные, отечные. Взрослые, старики, дети… Но всех их роднило одно — полнейшее безразличие. Было ясно: люди устали жить.
Я впервые видел все это вот так, рядом — родители строго-настрого запретили мне даже близко подходить к ним. И теперь меня била нервная дрожь.
Не они были виновны в случившемся. Все мы всегда ходили по лезвию ножа. Даже я, школьник, понимал это. Но никто и думать не хотел о последствиях. Никто не верил в катастрофу.
Япония обеспечивала себя продуктами питания лишь на сорок три процента — менее, чем любая другая развитая страна мира. Только риса было достаточно. Мясо же, яйца и прочие продукты животноводства в основном ввозились из-за границы. Пожалуй, среди цивилизованных государств трудно было найти вторую такую безрассудную страну.
Сначала беда пришла в другие страны. Три года подряд всю Землю потрясали недороды. Мировые житницы оскудели. Большая часть импорта в Японию шла из Соединенных Штатов, но теперь Америка вынуждена была сократить поставки: нужно кормить себя. Япония очутилась на грани катастрофы. И сколько ни упрекай в вероломстве американцев — на нет и суда нет.
Несколько лет назад, учитывая возможность подобной ситуации, министерство сельского хозяйства и лесоводства задумало эксперимент: Япония переходила на систему самообеспечения. Для этого восстанавливалось пятьсот семьдесят тысяч гектаров заливных полей и осваивалось полтора миллиона гектаров целинных земель; заливные поля предназначались под рис, новые земли — под бобы, батат, зерновые; часть — под кормовые травы. Там, где климат позволял снимать по два урожая риса, можно было получать и богатые урожаи пшеницы, корейской капусты. Даже большая часть площадок для гольфа пошла бы в дело, под батат, а ведь их набиралось немало — общая площадь была сто сорок шесть тысяч гектаров.
Поголовье крупного рогатого скота сохранялось на прежнем уровне, а вот количество свиноводческих хозяйств и бройлерных фабрик неизбежно пришлось бы сократить вполовину. Но и тогда на одного человека выходило лишь две тысячи сто калорий в день — уровень первых послевоенных лет: шестьдесят граммов белка и тридцать граммов жира.
Но то были бесплодные фантазии. Где собрать за короткий срок столько машин, тракторов и бульдозеров? А организационные трудности, специальное законодательство?.. Меры по принудительной обработке земель, контроль над использованием средств и материалов, введение трудовой повинности сельского населения… В общем, прорех оказалось немало. Это стало окончательно ясно, когда грянул гром: изменение климата, вызванное загрязнением биосферы, нанесло непоправимый ущерб сельскому хозяйству.
Умники в правительстве локоточки себе кусали, да поздно было. Прежде чем наступили перемены к лучшему, был съеден не только неприкосновенный запас — пришлось пожертвовать семенным фондом. Хорошо, хоть риса оказалось немало, более десяти миллионов тонн, но его хватило лишь на год. Мясо кончилось бы столь же быстро, даже если б пришлось забить, не думая о последствиях, весь скот. Срочно требовались новые, более качественные и урожайные сорта пшеницы. И чтобы достичь уровня послевоенных лет, нужно было по меньшей мере два года.
Когда наступил второй год паники, города познали голод. Гигантская артерия, питавшая их огромный организм, лопнула. В первую очередь пострадали самые слабые — старики и дети. В города пришла голодная смерть.
Отныне прокормить себя мог только тот, кто возделывал землю, — крестьянин. Города обезлюдели: жители бежали из них в поисках пищи, осаждали деревни. Разгорелась вражда. Одни хотели есть, другие не желали делиться. Мы не нуждались в их барахле. В такие времена единственное сокровище — пища.
Еще совсем недавно все было наоборот. Тогда бедствовали мы, едва сводили концы с концами — из-за правительственной политики, направленной на импорт продовольствия. Никто и думать о нас не хотел, теперь же и мы тоже могли сказать «нет». Мы имели на это право. Нас не в чем было упрекнуть.
…Девчонка, сделав знак обождать, подошла к обшарпанной легковушке. Оттуда вылезли двое — похоже, отец с матерью. Поглядывая на меня, они молча слушали дочку. Постепенно все, кто был поблизости, обернулись ко мне. Мне стало жутковато под их колючими взглядами. Но тут вернулась девчонка. С ней шел отец.
Нескладный, длинный, точно журавль, оборванный и грязный, он держался с удивительным достоинством. Лицо его показалось мне знакомым.
— Ты так добр к моей дочери…
Голос у него был низкий, глуховатый. Я удивился: он разговаривал со мной как с равным — не с сопливым мальчишкой, а уважаемым человеком.
— Спасибо тебе. Это прекрасно, что есть еще на Земле хорошие люди.
— Чего меня благодарить? — буркнул я, чувствуя, как заливаюсь краской.
— Но скажи — почему? Почему ты помог ей?
Я даже разозлился. Опять этот дурацкий вопрос!
— Просто так. Захотелось, — дерзко ответил я. И тут меня прорвало. Слова так и посыпались из меня — Я объясню, где растет акэбия, дикий виноград и грибы. Это мои места. Только я знаю их. Пошлите туда людей. — Я перевел дыхание. — И еще вот что. Не ходите на наши поля. Деревенские очень озлоблены. Это добром не кончится. Будет беда.
Отец и дочь внимательно смотрели на меня. Теплые, добрые глаза друзей.
— Понятно… — протянул он. — Ты передай… — Отчаянная усталость сквозила в его голосе. — Раньше я преподавал в университете экономику. Вел теледискуссии о международном разделении труда. Я верил, Япония должна оставаться индустриальной державой, а сельскохозяйственную продукцию ввозить из-за границы. Теоретически это было разумно. — Он тяжело вздохнул. — Но я ошибался. То, что Япония не могла обеспечить себя продовольствием, обернулось несчастьем для всех. Такое государство нельзя считать зрелым. За последние годы я особенно остро понял, насколько был неправ. Да и не только я… — Голос его обрел прежнюю твердость. — Но прошлое прошлым, а человек должен жить. Для жизни нужна пища. Белки. И они есть — прямо у нас под носом — на ваших полях. Было бы глупо пухнуть от голода, любуясь ими издалека.
— Все равно, — упрямо сказал я. — Все равно не хочу, чтобы кто-то из вас пострадал.