Но ни одной лошади не удалось подойти ближе чем на корпус. На повороте двое жокеев попытались достать Орлика, и все поле быстро разделилось на группки: трое, двое и пара одиночек. Я отлично видел, как две лошади позади Орлика прибавили ходу. Орлик ушел еще на три корпуса перед самым выходом на прямую, и было видно, как Бен борется с ним. Та пара, что шла за ним, уже выдохлась, и остальные лошади поравнялись с ними на последней прямой. Орлик словно почуял азарт борьбы у себя за спиной, и ритм его движения изменился, как будто у гоночного автомобиля до отказа выжали акселератор. Он вырвался на прямую, с каждым скачком выигрывая по полкорпуса.
Он пересек линию финиша, опережая вторую лошадь на сто метров, и продолжал мчаться вперед. Бену пришлось проехать еще один круг, прежде чем Орлик понял, что позади нет уже ни одной лошади. А к тому времени, когда Бен шагом въехал в паддок для призеров, Орлик дышал легко и ровно. Шерсть у него была только чуть влажная — видимо, даже не успел вспотеть.
Первое, что я помню, — это виноватое лицо Бена.
— Я старался его придержать, — сказал он. — Когда до него дошло, что кто-то хочет его обойти, он разозлился как черт да и позабыл, что я на нем сижу.
Из громкоговорителя вырвались сбивчивые, восторженные поздравления. Да, мировой рекорд на тысячу двести метров побит. И не только побит, леди и джентльмены: улучшен на пять секунд! Нет-нет, выигрыш пока неофициальный. Дежурные ветеринары должны обследовать лошадь. Прошу оставаться на своих местах, леди и джентльмены.
Оставаться на местах — черта с два! Всем до одного — всем мужчинам, женщинам и детям — хотелось взглянуть поближе на лошадь, которая умела так скакать. У меня у самого слезы на глаза навернулись, когда Орлик летел к финишу. Нельзя было оставаться спокойным, увидев то, что довелось увидеть этим людям.
Конец дня вспоминается мне как-то отрывочно и путано. Сначала ветеринары заглядывали Орлику в зубы, ворошили его документы, выясняли дату рождения и под конец сверили клеймо, наколотое у него на губе, чтобы удостовериться, что он и вправду двухлетка. Затем они убедились, что он не получал допинга. Кроме того, его промеры оказались настолько невообразимыми, что доктора не на шутку встревожились: может, это животное и не лошадь вовсе? Они отправились посоветоваться с судейской коллегией.
Кто-то стал шуметь, чтобы Орлика не допускали к скачкам. Карвейлерс напомнил, что бумаги у жеребенка в полном порядке, он происходит от его собственного жеребца и как чистокровная лошадь с отличной родословной не может быть никаким законным способом исключен из соревнований.
— Да ведь если эту лошадь допускать к скачкам, кто станет с ней стартовать? — крикнул один ипподромный служащий.
Крупвелл восседал за длинным столом, как и большинство владельцев.
— Джентльмены, — произнес он вкрадчиво. — А почему вы забываете о гандикапере?
В гандикапе каждой лошади назначается вес, который она должна нести. Известно, что хороший гандикапер может добиться, чтобы лошади все пришли голова в голову, только за счет того, что более резвым лошадям назначает больший вес.
Но Крупвелл кое о чем позабыл: ведь в гандикапах участвуют только лошади постарше.
Я вскочил.
— Вам известно, что двухлетки обычно не гандикапируются, — сказал я. — Они участвуют на обычных условиях.
— Верно, — ответил Крупвелл. — Двухлетки обычно скачут под заявленным весом. Но это правило растяжимое, его можно подогнать к конкретным условиям. Теперь условия изменились, значит, и вес может меняться.
Карвейлерс сердито нахмурился:
— Рыжий Орлик и так нес сто двадцать восемь фунтов, а остальные — по сто четыре. Чтобы сравнять его с другими лошадьми, вам придется навалить на него такой груз, что он сломается.
Крупвелл пожал плечами:
— Очень жаль, но ничего не поделаешь. Мы должны думать о процветании скачек. Вы знаете, что скачки живут только тотализатором. А в любой скачке, где будет заявлена эта лошадь, ставить против нее никто не будет.
Карвейлерс встал.
— Джентльмены, — сказал он, и в самом тоне его крылось оскорбление. — Я всю жизнь занимаюсь коневодством и скачками. И всю свою жизнь я твердо верил, что скаковые испытания существуют для того, чтобы улучшать породу, а не для того, чтобы губить лучших лошадей. — Он обернулся к нам с Беном — Если не возражаете, я хотел бы побеседовать с вами.
Мы с Беном выкупили закладную, которая обеспечила нам вступительный взнос, приобрели себе костюмы поприличнее и отправились в отель, где остановился Карвейлерс.
— Здравствуй, Бен, рад тебя видеть, — сказал он. — Костелло, должен просить у вас прощенья. Наши мнения о кровном коннозаводстве никогда не сходились. Теперь вы доказали, что я ошибался.
— Вы ошибались, — согласился я. — Да только Рыжий Орлик — не доказательство. Если бы он был нормальный — был бы очень хороший жеребенок, но он вышел таким вовсе не из-за родословной.
— Вы считаете, что он мутант — нечто совершенно неожиданное?
— Абсолютно.
— Как вы думаете, какой вес он может нести, чтобы оставаться на первом месте?
Я обернулся к Бену, и Бен ответил:
— Он выиграет под любым весом. В лепешку расшибется, а придет первым.
— Очень, очень жаль, что вы его не сдержали, — сказал Карвейлерс. — Сила господня, пять секунд с рекорда сбросить! И не обольщайтесь — они будут вешать на него груз до тех пор, пока связки и суставы не сдадут окончательно. Собираетесь все же заявлять его на скачки?
— А что же нам еще делать?
— Гм. Да. Ну что ж, может быть, вы и правы. Но если они его сломают, у меня будет к вам одно предложение.
Мы поблагодарили и откланялись.
Вместе с Беном я тщательно обдумал план действий.
— Придется тренировать его в компании, — сказал Бен. — Если мне удастся приучить его к тому, что другие лошади висят у него на хвосте, я уж с ним справлюсь.
На остатки нашего первого выигрыша мы купили пару приличных лошадок и наняли у соседей двух конюшенных мальчиков. На холмах вокруг нашего тренировочного круга стали возникать люди с биноклями. Мы работали Орлика полегоньку, так что парни с биноклями ничего особенного не увидели.
Весь ипподромный мир сошел с ума от того, что Орлик понаделал с мировыми рекордами. Но время шло, типы с биноклями распускали слухи, что дома у него под ногами дорожка не горит, репортеры принялись намекать, что скачка была липовая: конечно, результат выдающийся, но вот сумеет ли он повторить его?
Этого-то мы и добивались. Потом записали Орлика на следующую скачку — тысячу семьсот метров.
Это была скачка для двухлеток, с крупными призами. Мы не заявляли до последней минуты. Но, несмотря на это, новости просочились, и на ипподроме было рекордное количество зрителей и почти никаких ставок. Публика не отваживалась ставить против Орлика, но он ведь скакал раньше всего на тысячу двести, и никто не был уверен, что он покажет себя таким же дистанционером. А так как взаимные пари насчитывались единицами, владельцы ипподрома отнеслись к нам очень недружелюбно.
— Делай что хочешь, — сказал я Бену, — но только придержи его на старте!
— Придержу, если сумею.
Теперь Рыжий Орлик уже привык к лошадиной компании и мог принять старт совершенно спокойно. Когда решетка отскочила, Бен собрал повод, и лучшие двухлетки года успели выиграть у Орлика целый корпус, прежде чем он понял, что его провели. Когда он увидел лошадей впереди, он просто взбесился. Он обошел их далеким полем и догнал еще до того, как они поравнялись с трибунами. На первом повороте он был впереди на пять корпусов. На дальней прямой он еще наддал, и толпа на трибунах тоже взбесилась. Когда он вышел на финишную прямую, ближе всего к нему оказалась стартовая решетка, которую рабочие еще не успели убрать с дорожки. Орлик круто обошел решетку, и тут, словно один ее вид взбесил его еще больше, он пошел во весь мах. Линию финиша он пересек, когда следующая лошадь была еще за поворотом. Ноги у меня подломились, я сел и заплакал. Он срезал десять секунд с мирового рекорда на тысячу семьсот метров.
Но с концом скачки безумие не улеглось. По всему миру заголовки на первых страницах газет вопили: «Новая чудо-лошадь перевернула весь ипподромный мир вверх ногами!» Но это выглядело как-то бледновато по сравнению с действительностью.
— В следующей скачке, — сказал я Бену, — они навалят на него два мешка с овсом и стог сена.
Бен задумчиво глядел вдаль.
— Ты представить себе не можешь, что это такое — когда под тобой вся эта силища, а остальные лошади проносятся мимо тебя назад — фьють, и нету их. Знаешь что, Кост? Ведь он еще ни разу не выкладывался до конца.
— Порядок, — язвительно заметил я. — Мы выпустим его против «мерседесов» и «ягуаров».
Да, они-таки его нагрузили. Гандикапер назначил сто тридцать семь фунтов. Это был неслыханный вес для двухлетки, но я ожидал худшего.
Дома мы работали его потихоньку под ста тридцатью семью. Он будто бы и не замечал этот вес. В первый же раз, как только Бен дал ему волю, он побил свой собственный рекорд. Я следил за его ногами, но ни разу у него не было ни отека, ни повышенной температуры в области суставов.
Мы заявили его на следующую скачку. Перед скачками два дня лил дождь, и дорожка превратилась в грязное озеро. Многие думали, что «летучая лошадь», как его теперь называли, не повторит свой потрясающий галоп по грязи.
— Как ты считаешь? — спросил я у Бена, — По грязи ему скакать еще не приходилось.
— Черт побери, Кост, да этот жеребенок вообще не замечает, что у него под ногами! Он только чует, что сзади кто-то старается его обойти, и летит вперед, как ракета.
Бен был прав. Когда лошади в этот день приняли старт, Рыжий Орлик выстрелил вперед, как арбузное семечко, когда его сожмешь пальцами. Мгновенно окатив всю компанию грязью, он играючи оставил их позади, а на прямую вышел в полном одиночестве.
На нескольких следующих скачках выяснились три обстоятельства. Во-первых, у ган