— Следовательно, вы нашли золотую гинею…
— Я извлек ее из того, что было мозгом вашего мистера Уимса, — очень довольный собой, подтвердил врач. — А затем еще одну — правда, очень помятую. Она, должно быть, и раздробила кости черепа. Золото — мягкий материал, это вы знаете. Но данная монета особой чеканки и формы. Выпущена королевой Викторией в 1876 году, тринадцать лет назад. — Он состроил гримасу. — Ваш ростовщик, джентльмены, был убит из ружья, заряженного не пулями, а золотыми монетами. У кого-то неплохое чувство юмора.
Комната, в которой они находились, имела казенный вид, в ней почти не было мебели, и поэтому их голоса отзывались слабым эхом в пустых углах.
— Романтизм, — заметил Питт с мрачной иронией, почувствовав, как у него пробежали по коже мурашки, а на лбу выступила испарина.
— Убит собственными деньгами? — с удивлением воскликнул Иннес. — Странно, очень странно!
— Не думал, что у бедняков такое богатое воображение, — пожал плечами доктор. — Но факт налицо. Мне пришлось вытаскивать эти золотые монеты пинцетом. Могу поклясться на Библии.
Питт, вздрогнув, представил себе картину: тихая комната на Сайрус-стрит, мягкий свет настольной лампы, с еле слышным шипением горят газовые рожки настенных бра, с улицы доносится цокот копыт и звуки проезжающих экипажей. За столом сидит Уимс, безжалостный, неумолимый. В темноте появляется фигура с огромным ружьем в руках, оно заряжено золотыми монетами. Слышится грохот выстрела, похожий на взрыв, и у Уимса половины головы как не бывало.
— А остальные монеты? — не удержавшись, спросил Питт. — Не станете же вы утверждать, что это было сделано с помощью двух гиней?
— Нет, не стану, это было бы невозможно, — согласился доктор. — Их нужно не менее полудюжины. Думаю, что тот, кто стрелял, кто бы он ни был, потом подобрал их — кроме, правда, тех, что прочно застряли в ткани мозга, если вы в состоянии такое себе представить. Убийца действовал дьявольски жестоко и хладнокровно.
— А ружье? — настаивал Питт, тряхнув головой и стараясь прогнать чудовищное видение. — Здесь понадобилось бы тяжелое ружье с широким стволом, чтобы можно было зарядить его монетами.
— Это не могла быть та аркебуза, что висела у убитого на стене, — размышлял Иннес. — Сам дьявол не смог бы выстрелить из нее без ударника. Следовательно, убийца принес ружье с собой, а потом так же унес. Только как могло случиться, что его никто не заметил, не понимаю. — В раздумье он выпятил нижнюю губу. — Может, кто-то и видел его, но не скажет. Своего рода заговор молчания. Ростовщиков не любят, особенно таких, как этот Уимс. Он был жесток, очень жесток.
— Даже если бы весь квартал был настроен против него, — согласился Питт, — это не объясняет нам, почему Уимс сидел и наблюдал, как маньяк шарит по углам, находит золотые монеты, засыпает в ствол порох, затем монеты, прицеливается и стреляет в упор. Почему Уимс не сопротивлялся?
— Не знаю, — чистосердечно признался Иннес. — В этом нет смысла.
— Но есть факты, — выразительно повел плечами доктор. — Я всего лишь предоставляю в ваше распоряжение факты, джентльмены. А вы должны их сопоставить. Однако могу добавить, что выстрел был огромный силы, с близкого расстояния — четыре-пять футов, не более, вы можете сами судить по размерам его комнаты. Я извлек всего две золотые гинеи из того месива, что было когда-то мозгом человека.
— Спасибо, — поблагодарил его Питт. — Если еще что-нибудь попадется, пожалуйста, немедленно сообщите.
— Не представляю, что еще может попасться. Но, разумеется, позвоню.
— Премного вам обязан, доктор, до свидания. — Питт направился к двери, за ним, как положено, последовал сержант Иннес.
На улице, выйдя на яркое солнце, сержант громко чихнул и тряхнул головой.
— Что теперь, сэр? Список?
— Да, — мрачно сказал Томас. — Боюсь, что так. Мы отправляемся к этим беднягам.
Все оказалось куда труднее и мучительнее, чем он предполагал. Последующие три дня они ходили из одного старого дома, стоявшего на отшибе, в другой, заходили в комнаты, не знавшие ковров, куда их не-охотно впускали перепуганные женщины, за юбки которых цеплялись бледные босоногие дети.
— Что вам нужно? — нервно спросила их первая женщина, ибо боялась всех, кто стучался в ее дверь.
— Миссис Колли? — спросил Питт так тихо, чтобы не услышали прохожие, с любопытством оборачивающиеся на незнакомцев.
Женщина растерялась, но деваться ей было некуда, и она уступила.
— Да. — В ее глухом голосе слышалось отчаяние. Она все еще стояла на ступенях крыльца — так ей было лучше, несмотря на взгляды соседей. Впустив их в дом, она окончательно потеряет уверенность в себе, ибо ее нищета станет очевидной.
Томас не знал, как сказать ей, кто он, чтобы не напугать ее еще больше.
— Я — инспектор Питт с Боу-стрит, — наконец решился он. — А это сержант Иннес…
— Я ничего не сделала! — Ее голос дрожал. — Что произошло? Зачем вы здесь?
Быстрый ответ — самый милосердный.
— Человек, которого знал ваш муж, был убит. Вы можете помочь нам что-нибудь узнать об этом…
— Я ничего не знаю. — На ее бледном лице и в погасших глазах не было притворства, лишь отрешенность и покорность судьбе.
Мимо прошел сборщик мусора с тележкой, с любопытством повернув к ним лицо.
— Ваш муж на работе, миссис Колли? — продолжал задавать вопросы Питт.
Женщина решительно вскинула подбородок.
— Да-а, на работе. На рыбном рынке, в Биллингс-гейте. Он ничего не знает ни о каком убийстве.
Иннес так взглянул на любопытного сборщика мусора, что тот поторопился поскорее уйти и вскоре скрылся за углом.
— Что он делал во вторник, миссис Колли? — настаивал Питт. — Весь день, вспомните.
Заикаясь, она начала рассказывать. Ребенок на ее коленях, словно чувствуя ее страх, расплакался.
— Спасибо, — наконец тихо поблагодарил женщину Томас. — Если все, что вы мне рассказали, правда, не волнуйтесь. Я больше не побеспокою вас. — Ему хотелось бы рассказать ей о смерти Уимса и о том, что ее долги, возможно, будут забыты, но это было бы преждевременно, а он не хотел вселять в ее сердце надежду, которая может не сбыться.
Второй визит они нанесли маленькой усталой женщине, отличающейся от первой лишь тем, что у нее были карие глаза и более седые волосы, однако ее платье оказалось таким же ветхим, застиранным и многократно штопанным; женщина была так худа, что оно висело на ней. На ее щеке красовался синяк. Она не знала, где был ее муж, но его интересы были столь ограниченны, что она тут же сказала, где его можно найти, — в пивной в конце улицы. Вчера около полуночи он пришел домой пьяным и уснул на полу в кухне — там, где упал, когда вошел в дом.
Питт и Иннес день за днем шли по этому кругу несчастий, рожденных крайней нищетой, недоеданием, антисанитарными условиями, болезнями и невежеством, где единственным спасением был алкоголь, ибо лишь в нем люди находили забвение. А пьянство порождало насилие, потерю работы, долги у ростовщика, а за ними в конце концов — пропасть нищеты.
Питт ненавидел таких, как Уимс, не потому, что хотел что-то изменить — никто не знал, как это сделать, — а потому, что ростовщики бессовестно извлекали прибыль из людского горя. Томасу трудно было заставить себя усердно искать убийцу. Возможно, кому-то из жертв Уимса повезет и роковые долги будут списаны, потому что некому будет напоминать о них, считать проценты и вытягивать еженедельно с несчастных должников последние пенсы, и так до гробовой доски.
Поскольку Питту нечего было докладывать Драммонду, он направился прямо домой, к Шарлотте, в свой чистый и уютный дом, полный знакомых и дорогих ему запахов, где никто не страшится стука в дверь. Шарлотта подробно расскажет ему, как прошел бал в доме Эмили, кто как был одет, чем кормили гостей, о чем они говорили. Он будет смотреть на оживленное лицо жены, слышать ее взволнованный голос и представлять себе, как она играла роль хозяйки в тот вечер, получая от этого большее удовольствие, чем все герцогини, вместе взятые, потому что это была всего лишь веселая игра, маскарад, который уже закончился, — и она вернется к своей собственной счастливой жизни, к детям, уюту дома, который был ничуть не хуже, чем у других, к простым и приятным обязанностям жены и хозяйки. Будет печь хлеб, штопать детские вещи, срезать сухие ветки на розовых кустах в саду и отдыхать в сумерках перед окном, глядя на танец вечерних мошек в теплом летнем воздухе.
Утром Питт и Иннес возобновили свои обходы по списку. Теперь им предстояло обойти обедневшие, но приличные семьи, которые изо всех сил старались поддерживать видимость прежней респектабельной жизни и готовы были лишить себя угля и тепла зимой, но ни за что не расставаться с единственной горничной, ибо люди их положения всегда имели горничных. Они сидели на хлебе и жидкой похлебке, но для гостей, если такое случалось, накрывали достойный стол. У этих людей был лишь единственный приличный костюм или платье, обычно давно вышедшее из моды, прохудившиеся башмаки и никакого теплого пальто, но каждое воскресенье они шли в церковь, высоко подняв голову, вежливо кивали и улыбались знакомым и соседям и придумывали самые невероятные причины, чтобы отклонить приглашение в гости, потому что не могли ответить тем же.
Питт испытывал острое чувство жалости к этим людям, понимал их страх при каждом стуке в дверь, знал, почему ему предлагают чай и подают его дрожащей рукой.
Он испытывал огромное, но какое-то болезненное облегчение, когда эти люди могли с помощью свидетелей подтвердить, где были в тот день и час, когда был убит Уильям Уимс. Это было, пожалуй, их единственным преимуществом перед лордом Байэмом, не способным сделать этого. Уединение являлось той роскошью, которую они редко могли себе позволить. Почти каждый из них постоянно находился в обществе других членов семьи, не только по вечерам, но и ночью. Редко кто имел возможность уединиться, чтобы совершить, например, утренний туалет, не говоря уже о сне или отдыхе. Са