Они так погрузились в беседу, что совершенно отделились от остальных своих собутыльников, пока кто-то не предложил переместиться в другой клуб. Тим немедленно заявил, что уезжает домой, но рыжеволосая девушка вцепилась ему в руку и попросила остаться, а Тим, проявивший галантность к красивой женщине впервые за последние двадцать лет, согласился продолжить веселье.
Выбираясь из ванны, он мог только гадать, о чем же они разговаривали так долго. Работа младшим министром, иначе выражаясь, парламентским секретарем министерства энергетики, едва ли давала темы для легкой болтовни за коктейлем на вечеринке. То, что не было технически слишком сложным, неизменно оказывалось не подлежащим разглашению. Возможно, они обсуждали политические вопросы. Он, должно быть, рассказывал ей уморительные анекдоты о крупных партийных деятелях тем мрачным и серьезным тоном, который служил ему единственным и основным приемом проявления чувства юмора. Так? Но он ничего не помнил. Припоминалась только ее манера сидеть, чтобы каждая часть тела казалась стремящейся находиться как можно ближе к нему: голова, плечи, колени, голени. Ее поза одновременно была вызывающе интимной и дразнящей.
Тим стер слой испарений с зеркальца для бритья и в задумчивости потер подбородок, оценивая себя. У него были очень темные волосы, и вздумай он отпустить бороду, она отросла бы густой и окладистой. В остальном же лицо выглядело, мягко выражаясь, вполне заурядным. Далеко не волевые черты. Острый нос с двумя чуть заметными отметинами по обе стороны переносицы, оставленными очками за тридцать пять лет. Рот не то чтобы маловат, но какой-то унылый, уши слишком крупные, высокий и открытый лоб интеллектуала. Этому лицу недоставало отчетливо различимого характера. Оно принадлежало человеку, приученному скрывать свои истинные мысли, а не выражать эмоции открыто.
Он включил электробритву и даже скорчил недовольную гримасу, когда в зеркале отразилась целиком его левая щека. Ведь он не был даже достаточно уродлив. Он слышал, что некоторые девушки западали на очень некрасивых мужчин. Ему не подворачивалось возможности проверить эту теорию на практике, потому что Тим Фицпитерсон, увы, не попадал даже в такую сомнительную категорию дамских любимцев.
Но не пришло ли время снова задуматься, в какую категорию он все же вписывается? Второй клуб, куда они направились, принадлежал к числу тех, куда он по собственной воле не зашел бы никогда. Во-первых, он не любил музыку в принципе, но даже если бы и был меломаном, ему едва ли пришлись по вкусу грохочущие оглушительные ритмы, в которых тонули любые разговоры посетителей «Черной дыры». Тем не менее он танцевал под этот рев из динамиков, проделывал дергающиеся, откровенно сексуальные движения, казавшиеся единственно уместными в таком злачном заведении. К своему удивлению, он даже получал удовольствие и отнюдь не выглядел белой вороной. На него не бросали украдкой странных взглядов другие клиенты, чего он поначалу опасался. Впрочем, многие здесь оказались примерно его ровесниками.
Диск-жокей – бородатый молодой человек в футболке с совершенно неуместной надписью «Гарвардская школа бизнеса» – позволил себе в виде каприза поставить пластинку с медленной балладой в исполнении американки, судя по голосу, явно страдавшей сильной простудой. Они как раз стояли посреди небольшой танцплощадки. Девушка прижалась к нему и завела руки за его плечи. Тогда он понял, что у нее на уме, и пришлось решать, разделяет ли он ее серьезные намерения. Он чувствовал, как ее горячее, гибкое тело прилипло к нему так же плотно, как влажное банное полотенце, а потому решение далось без труда и быстро. Он склонился (она была немного ниже ростом) и промурлыкал ей на ухо:
– Поедем и выпьем чего-нибудь в моей квартире.
В такси он поцеловал ее. Вот чего он уж точно не делал много лет! Поцелуй получился таким сладким и сочным, какие снятся только во снах, и он стал гладить ее груди, восхитительно маленькие, но крепкие, под покровом свободного платья, после чего они с трудом дотерпели до приезда к нему домой.
Об обещанном напитке оба начисто забыли. «Мы оказались в постели меньше чем за минуту», – самодовольно подумал Тим. Закончив бриться, стал искать одеколон. В шкафчике на стене давно стоял почти забытый пузырек.
Тим вернулся в спальню. Она все еще спала. Он нашел свой халат, сигареты и уселся на стул с высокой спинкой рядом с окном. «Я проявил себя чертовски хорошо в сексе», – подумал он, хотя знал, что занимается самообманом: хороша и активна в постели была только она. Умела поистине творчески заниматься любовью. Лишь по ее инициативе они проделывали штуки, которых Тим так и не осмелился предложить попробовать Джулии даже после пятнадцати лет супружества.
Кстати, о Джулии… Никем не видимый, он смотрел в окно второго этажа через узкую улицу на викторианское здание школы из красного кирпича с ее тесной спортивной площадкой, расчерченной почти полностью стертыми желтыми линиями разметки для разных игр с мячом через сетку. Его чувства к Джулии ничуть не изменились. Если он любил ее прежде, то любил и сейчас. Эта девушка – нечто совсем другое. Но разве не эти же слова непрестанно твердили себе многочисленные дураки, ввязываясь в серьезные амурные интрижки?
Не надо торопить события, решил он. Быть может, для этой девушки все станет не более чем приключением на одну ночь? Он не мог заранее знать, захочет ли она снова с ним встретиться. И все же ему хотелось определиться с собственными целями, прежде чем поинтересоваться ее намерениями: работа в правительстве приучила его основательно готовиться к каждой встрече и беседе.
Он даже сформулировал четкую схему подхода к сложным вопросам. Прежде всего следовало понять, чем он рисковал.
И снова возникал образ Джулии. Пухленькой, умной, всем довольной. Ее жизненные горизонты и кругозор делались все уже с каждым прошедшим годом материнства. А ведь было время, когда он жил исключительно ради нее. Покупал одежду, которая ей нравилась, читал романы, потому что она увлекалась изящной словесностью, и успехи в политике только больше радовали его самого, поскольку делали счастливее и ее тоже. Но центр тяжести его жизни с некоторых пор сместился. Джулия теперь всерьез тревожилась только по пустякам. Она захотела жить в Гэмпшире, а ему было все равно. Там она и поселилась. Ей нравилось, когда он носил клетчатые пиджаки, но стиль Вестминстера требовал более строгих костюмов, и он отдавал предпочтение одежде в темных тонах – серой или синей в тонкую полоску.
Когда он анализировал свои нынешние чувства, то обнаруживал, что с Джулией его почти ничто не связывает. Возможно, некоторые нежные воспоминания, ностальгическая картинка, как она танцует джайв в расклешенной юбке с развевающимся «конским хвостиком» волос за спиной. Была ли то любовь или нечто другое? Он не знал и не мог сам разрешить своих сомнений.
Их дочурки? Вот это уже важнее. Кэти, Пенни и Эйдриенн. Впрочем, из них только Кэти была достаточно взрослой, чтобы суметь все осмыслить и хоть что-то понять в вопросах любви и супружеской жизни. Девочки не часто видели его, но он придерживался мнения, что немного отцовской любви вполне достаточно и уж точно лучше, чем безотцовщина. Здесь никаких внутренних дебатов и копаний в себе не допускалось: его убежденность была непоколебима.
Но необходимо помнить и о профессиональной карьере. Развод, наверное, не мог никак повредить парламентскому секретарю, но стал бы сокрушительным ударом для более высокопоставленного политика. В стране никогда еще не было разведенного премьер-министра. А Тим Фицпитерсон стремился им однажды стать.
Выходит, потерять он рисковал очень многое. Если разобраться – все, чем дорожил в жизни. Он оторвал взгляд от окна и посмотрел в сторону постели. Девушка перевернулась на бок спиной к нему. Она правильно делала, что стриглась коротко – так она умело подчеркивала тонкую изящную шейку, красивые и хрупкие плечи. Ее спина переходила в осиную талию, а остальное сейчас скрывалось под смятой простыней и одеялом. На ее коже оставался заметен легкий загар.
Приобрести он мог тоже немало. Слово «радость», почти напрочь отсутствовавшее в лексиконе Тима, пришло на ум сейчас. Если ему доводилось испытывать чувство такой бурной радости прежде, то он уже не помнил, когда это с ним случилось в последний раз. Удовлетворение? О да. Его давал разумно и аргументированно написанный доклад, победа в каждой из бесчисленных мелких битв в парламентских комитетах и в палате общин, хорошая и умная книга, вкусное и качественное вино. Но вот эта почти дикарская алхимия радости и наслаждения, пережитая с девушкой, стала чем-то совершенно новым.
Таким образом, имелись свои доводы «за» и «против». Схема велела теперь все положить на разные чаши весов и посмотреть, что перетянет. Но на этот раз схема отказывалась срабатывать. У некоторых знакомых Тима, по их признанию, она не срабатывала никогда и не могла сработать. Быть может, они правы? Ошибочно пытаться подсчитывать аргументы «за» и «против», как подсчитываешь деньги в бумажнике. При этом ему странным образом вспомнилась фраза из лекции по философии в колледже: «ложное обаяние словоупотребления, обманывающее наш ум». Подмена смысла, попытка сочетать не поддающееся сочетанию. Что длиннее: самолет или одноактная пьеса? Что для меня предпочтительнее: удовлетворение или радость? Мыслительный процесс становился невнятным и вязким. В недовольстве собой он громко фыркнул и сразу метнул взгляд в сторону постели – не потревожил ли ее. Но она продолжала спать. Хорошо.
На улице в ста ярдах от его дома у тротуара остановился серый «Роллс-Ройс». Из лимузина никто не вышел. Тим присмотрелся пристальнее и заметил, как человек за рулем развернул перед собой газету. Чей-то частный шофер, заехавший за хозяином в половине седьмого? Или в автомобиле привезли бизнесмена, только что прилетевшего в страну, но прибывшего на встречу слишком рано? Тим не мог с такой дистанции различить номерной знак. Но ему бросилось в глаза, что водитель обладал крупным телосложением. Настолько крупным, что делал интерьер большой машины тесным, как салон «мини».