Река жизни
Вернуться в детство мне хочется по единственной причине – чтобы снова проплыть по реке Магдалене. А кто не плавал в те годы, тот и представить себе не может, каково это было. Мне-то вот, покуда я шесть лет учился в школе и два года – в университете, приходилось отправляться в это путешествие дважды в год – туда и обратно, – и каждый раз я узнавал о жизни больше, причем такое, чему ни в какой школе не научат. Когда вода стояла высоко, пять суток занимал путь вверх по течению из Барранкильи в Пуэрто-Сальгар, где надо было пересаживаться на поезд до Боготы. В засушливый сезон, который был и дольше, и интересней для путешествия, – до трех недель.
Поезд из Пуэрто-Сальгара целый день будто карабкался по скалистым отрогам. На самых крутых участках разгонялся, набирая скорость, а потом снова сопящим драконом упрямо полз вверх, и для уменьшения его веса пассажирам порой приходилось выходить из вагонов и одолевать очередную кручу пешком. Поселки по дороге были промерзшие, печальные, и продавцы всякой всячины совали в окна крупных желтых кур, зажаренных целиком, и печенную с сыром картошку, напоминавшую больничную пищу. В Боготу приезжали в шесть вечера, и это время суток с тех самых пор стало для меня самым скверным. По выстуженным угрюмым улицам грохотали трамваи, рассыпая на поворотах искры, и перемешанный с копотью дождь лил нескончаемо. Люди в черном, с черными шляпами на головах, шагали, будто по срочнейшему делу, торопливо и спотыкливо, и на улицах не было ни единой женщины. И вот там нам предстояло остаться на целый год, делая вид, будто учимся, хотя на самом деле только и ждали, когда же наступит декабрь и можно будет пуститься по реке Магдалене в обратный путь.
То были времена трехпалубных двухтрубных пароходов, которые оставляли за собой музыку и несбыточные мечты, проплывая, как целый освещенный город, мимо сонных прибрежных поселков. В отличие от пароходов, ходивших по Миссисипи, у наших колеса были не по бортам, а на корме – нигде и никогда я больше таких не встречал. Носили они названия простые и незамысловатые – «Алантико», «Капитан де Каро», «Медельин», «Давид Аранго». Их капитаны, подобные персонажам Конрада, были добросердечны и властны, ели как варвары и одни в своих каютах не спали никогда. Члены команды именовали себя «моряки», словно ходили по морям-океанам. Однако в кабаках и притонах Барранкильи, где они сидели вперемежку с морскими моряками, их называли «речники».
Путь был неспешен и познавателен: мы, пассажиры, сидели на палубе, наблюдали жизнь, проплывавшую мимо. Видели похожих на прибитые к берегу древесные стволы кайманов – они лежали, разинув пасти, ждали, когда добыча сама туда свалится. Видели, как взмывают в воздух тучи цапель, спугнутых струей от колеса, видели стаи диких уток, водящихся на болотах в глубине страны, видели нескончаемые косяки рыбы и ламантинов, иначе называемых «морскими коровами», которые кормили свое потомство и вопили так, словно распевали на лугах. Порою сиесту нарушал тошнотворный смрад – это по течению медленно плыла огромная туша утонувшей коровы с одиноким грифом на брюхе. И каждый день мы просыпались на рассвете от гомона уистити и перебранки попугаев.
В самолетах теперь редко знакомятся. А под конец плаванья по Магдалене пассажиры становились едва ли не родственниками, потому что каждый год подгадывали так, чтобы совпасть. Братья Эльях поднимались на борт в Каламаре, братья Пена и Дель-Торо – земляки «человека-крокодила»[16] – в Плато, Эсторинос и Винас – в Маганге, Вильяфаньес – в Банко. Чем дольше плыли, тем веселей становилось. Жили мы тогда даже не одним днем, а просто одной минутой, но минуты эти были незабываемы, и когда на стоянках сходили на берег, для многих из нас это оказывалось судьбоносным. Студент-медик Висенте Эскудеро незваным явился на свадьбу в Гамарре, потанцевал, не спросясь мужа, с первой красавицей города и был мужем этим застрелен на месте. Зато Педро Пабло Гильен на гомерической пьянке посватался к первой же приглянувшейся ему барышне из Барранкабермехи и до сих пор благоденствует с ней и девятью детьми. Неукротимый Хосе Паленсия, прирожденный музыкант, принял участие в конкурсе барабанщиков в Тенерифе и выиграл корову, которую, не сходя с места, продал за пятьдесят песо – очень немалые по тем временам деньги. Пароход иной раз по две недели сидел на мели. Но никого это не заботило, потому что праздник шел своим чередом, а письмо от капитана, скрепленное гербовой печатью, принадлежащей какому-то его приятелю, служило опоздавшему к началу занятий студенту оправдательным документом.
В 1948 году, во время моего последнего плавания меня разбудил долетавший с берега душераздирающе жалобный плач. Капитан Климако Конде Абельо распорядился включить прожектор и установить источник странных звуков. Оказалось, что это пресловутая морская корова запуталась в ветвях поваленного дерева. Матросы прыгнули в воду, обвязали животное канатом и с помощью якорной лебедки сумели вызволить. Зверюга оказалась вида столь же фантастического, сколь и трогательного – почти четырех метров длины, со светлой, гладкой кожей, женским торсом с крупными грудями любящей мамаши, с огромными печальными глазами, из которых струились совершенно человеческие слезы. Впервые тогда услышал я из уст капитана Конде Абельо, что мир этот погибнет, если в нем будут по-прежнему убивать речных животных, а потому он запрещает стрелять с борта своего судна. «Кому охота убивать – пусть дома у себя убивает! – крикнул он. – А не на моем корабле». Никто, впрочем, не внял его словам. Спустя три года – 19 января 1961-го – приятель позвонил мне в Мехико и сообщил, что на пароходе «Давид Аранго», стоявшем в порту Маганге, вспыхнул пожар, и судно сгорело дотла. Я выслушал и повесил трубку с ужасным ощущением того, что в тот день кончилась моя юность и последнее, что еще оставалось от нашей ностальгической реки, пошло к известной матери.
Да, в самом деле, именно туда и пошло. Река Магдалена мертва, ее воды отравлены, ее животные уничтожены. Восстановительные работы, о которых заговорило правительство после того, как группа сосредоточенных журналистов сделала эту проблему модной, – суть не больше чем фарс и отвлекающий маневр. Возрождение Магдалены возможно будет лишь в результате постоянных и упорных усилий четырех, по крайней мере, сознательных поколений – то есть на это потребуется целый век.
На словах восстановление окрестных лесов пройдет легко и просто. А в реальности это значит, что надо будет посадить по берегам Магдалены 59 110 000 деревьев. Повторяю прописью – пятьдесят девять миллионов сто десять тысяч деревьев. Но тут дело даже не в том, сколько их будет посажено, а где. Потому что едва ли не вся пригодная под лесонасаждения территория находится в частном владении, а для полного восстановления леса понадобится 90 процентов ее. С чувством законного любопытства спросим – где это видано, чтобы землевладельцы любезно отдали 90 процентов своих угодий для того лишь, чтобы насадить деревья и тем самым отказаться от 90 процентов своих реальных доходов.
А загрязнение поражает не одну только Магдалену, но и все ее притоки. А они несут с собой и собирают, кроме того, и все отходы промышленного и аграрного производства, равно как и жизнедеятельности людей и животных, и все это низвергают в реку, внося свою лепту в огромное, общенациональное свинство Пепельного Устья. В ноябре минувшего года двое геррильеро, уходя от преследования военных, бросились в реку Богота возле Токайны. Они выплыли и спаслись, но, побывав в воде, отравились едва ли не смертельно. И по этой самой причине обитатели бассейна Магдалены, особенно те, что живут в низменной его части, давно уже не пьют чистую воду и не едят здоровую рыбу. Как выражаются тамошние дамы, у нас там сплошное дерьмо.
Итак, задача беспримерная по масштабам, и, вероятно, это лучшее, что в ней есть. Полный проект того, что надлежит сделать, – все тридцать его томов, – несколько лет назад разработанный смешанной комиссией Колумбии и Нидерландов, спит сном неправедных в архивах Института гидрологии и метеорологии. Заместителем руководителя этого грандиозного проекта был Хайро Мурильо, молодой инженер из Антиокии, отдавший ему полжизни, а в конце концов – и то, что еще осталось: он утонул в этой реке своих снов и мечтаний. В отличие от него за последние годы ни один кандидат в президенты не рискнул погрузиться в ее воды. Жители прибрежных поселков и городов – те самые люди, которым в ближайшие дни доведется в первых рядах исполнять общенациональный замысел под названием «путешествие Караколы», – должны отдавать себе в этом отчет. И помнить, что от Онды и до Бокас-де-Сениса найдется достаточно голосов, чтобы выбрать президента республики.
«Мария моей души»
Года два назад я рассказал мексиканскому кинорежиссеру Хайме Умберто Эрмосильо некий эпизод из моей жизни в надежде, что он превратит его в фильм, но мне не показалось, что история заинтересовала его. Однако спустя два месяца он безо всякого предупреждения объявил, что уже набросал вчерне первый вариант сценария, а теперь мы вместе будем доводить его до готовности. Прежде чем приступить к разработке двух главных ролей, мы договорились о том, что лучше всего их сыграют Мария Рохо и Эктор Бонилья. И это позволяло нам надеяться, что оба примут участие в написании диалогов, причем мы даже оставили кое-где лакуны, чтобы на съемках у актеров был простор для импровизации.
Много лет назад услышав в Барселоне эту историю, я сделал лишь несколько отрывочных записей в школьной тетрадке и придумал вариант названия – «Нет, я буду говорить только по телефону». Но когда пришло время регистрировать сценарий, нам показалось, что оно не вполне годится, и придумали другое, временное и условное – «Мария, любовь моя». Позднее Хайме Умберто Эрмосильо дал еще одно, окончательное – «Мария моей души». Оно больше подходило к эт