– Не стоит так переживать по поводу яиц! Если захотите – возвращайтесь к нам на кофе, если не захотите – отдыхайте!
– У меня еще есть что почитать! – добавил хозяин, который последовал за ними.
– Вы очень любезны, правда, – ответил Фердинанд.
Супруги смотрели, как гость осторожно спускается по блестящим от дождя ступенькам крыльца. Темно-серое небо низко нависало над землей. Дождь не прекращался.
– Какое жуткое несчастье их постигло – такая юная девушка утонула! – прошептала Рене.
– Ты права! Так несправедливо умереть, не успев и пожить-то на свете! – тихо ответил ей супруг.
В это время Альберта молилась, стоя на коленях перед могилой своей дочери – скромным холмиком темной земли, отчасти скрытым под букетами цветов, над которым возвышался крест из белого дерева. Стоя позади матери, Сидони в свою очередь с искренним воодушевлением предавалась молитве. Жасент не могла отвести взгляд от надписи, выгравированной прямо на нежной кленовой древесине:
«Эмма-Мари-Жюлианн Клутье — 1909—1928».
После того, что прочитала Жасент этой ночью, она была в таком состоянии, что ей не помогли бы никакие молитвы. «Теперь я уже не знаю, какой ты была на самом деле, Эмма! – мысленно сокрушалась она. – Слова настолько отражают сущность человека! На многих страницах, этих проклятых страницах своего дневника, ты, похоже, насмехаешься над Сидони и надо мной, и многое сбивает меня с толку».
Жасент на мгновение закрыла глаза. Она вдруг вспомнила почерк Эммы и прописную букву М с завитком, которая так часто встречалась в ее записях, начиная с февраля. Если бы не припадок Альберты на рассвете, а затем не дедушкино недомогание, у нее было бы время поразмыслить над этим и довериться Лорику и Сидони. Но теперь она колебалась, опасаясь снова посеять в семье разногласия и сомнения.
– Жасент, зонт! – вывела ее из раздумий Сидони. – Мама почти вся под дождем!
– Прости…
Сестра пожала плечами и оглянулась, встревоженная шумом хлюпающих шагов, приглушенных влажной землей. По направлению к ним двигались две мужские фигуры, облаченные в дождевики с капюшонами.
– Пьер? – удивленно воскликнула Сидони.
От произнесенного имени Жасент застыла на месте, а Альберте пришлось оторваться от молитвы. Мать попыталась подняться с колен, но сразу ей это не удалось – у нее затекли ноги. Пьер бросился к женщине и помог ей встать.
– Дорогая мадам Клутье, я хотел бы выразить вам свои самые искренние соболезнования. Вчера я, увы, не смог прийти на похороны.
– Хорошо, что ты пришел, Пьер, – пробормотала Альберта в слезах. – Я не видела тебя уже два года. Господи, как мы все тогда были счастливы!
Взволнованный Пьер поцеловал Альберту в щеку, вопреки тому что жителям этого региона была присуща почтительная сдержанность. Эта женщина в его жизни сумела заполнить пустоту, которую оставила в нем смерть родной матери.
– Ты все еще работаешь в Ривербенде? – спросила она, не отпуская рук Пьера.
– Работаю, конечно! Я помогал папе перевезти дедушку. Сен-Метод сильно пострадал от паводка. Деревня почти опустела. Ситуация в Сен-Фелисьене не лучше. Подойди, Дави, познакомишься.
Окаменев, Жасент слушала Пьера, не отрывая от него взгляда. На лице бывшего жениха она прочла душевное волнение и неподдельное сочувствие. Его низкий теплый голос волновал ее, равно как и манящий блеск его голубых глаз.
– Дави работает под моим началом, – представил Пьер своего друга. – Жасент, Сидони, старшие сестры Эммы. Альберта, их мать.
Рабочий снял капюшон и встряхнул своей рыжей шевелюрой. Он пожал троим женщинам руки, смущенно шепча слова соболезнования. Наконец он протянул Пьеру букет:
– Твои цветы!
– Спасибо, Дави!
С осунувшимся от страданий лицом Пьер Дебьен дрожащими руками возложил скромный букет на могилу. Едва слышно он прочитал молитву и перекрестился. Альберта, вся в слезах, качала головой.
– У нас есть моторная лодка, – сообщил Дави, смущаясь от оценивающего взгляда, которым смотрела на него Сидони. – Пьер позвонил начальнику. На понедельник и вторник нас отпустили в связи с наводнением и его последствиями.
– В некоторых ситуациях эти парни проявляют участие, – добавил Пьер. – Мой хозяин – из таких. Он понял, что я должен был поддержать папу и дедушку Боромея. Я рассказал ему и о гибели Эммы.
Ни разу не разомкнув губ, Жасент стояла неподвижно, и ее длинные золотистые волосы трепал ветер. Сидони взяла ее за локоть:
– Пора возвращаться, особенно если ты планируешь сесть на вечерний поезд. Мама, ты идешь?
Холодность Сидони по отношению к Пьеру была очевидной. Она все еще подозревала его в отцовстве Эмминого ребенка.
– Поезда не будет, – произнес Дави. – Мост, по которому проходила железная дорога между Робервалем и Сен-Примом, разрушен.
– Я – медсестра в больнице! Сестры-августинки нуждаются в помощи, – сказала Жасент, вежливо улыбнувшись. – Попробую поймать такси.
– У нас в баркасе есть место, Жасент, если тебя это устроит, – предложил Пьер.
Он ожидал услышать категоричный отказ, несмотря на то что принял все меры предосторожности – его предложение было сделано в присутствии матери и сестры Жасент.
– Когда вы уезжаете? – просто спросила Жасент. – Я буду готова не раньше чем через час, а может, даже два.
– Мы не спешим, – заверил ее Дави, удивившись инициативе друга. – Но управлять лодкой сейчас сложно: ее качают сильные волны.
– У меня нет выбора, – быстро сказала Жасент. – Где вы причалили?
– Деревенскую набережную тоже затопило, так что там мы не смогли пришвартоваться, – ответил Пьер. – Мы бросили якорь недалеко от вашей фермы. Я смог поздороваться с мсье Шампленом и Лориком. Они были рады меня видеть. Лорик сказал, что вы на кладбище, а так как я все равно хотел сюда прийти… Господи, я молюсь, чтобы ваше имущество не сильно пострадало, чтобы вода не поднялась выше! Мы будем ждать тебя на лодке через два часа.
– Договорились! Спасибо вам обоим! – ответила Жасент.
Дави с серьезным видом кивнул. Он был очарован прелестным личиком Сидони, однако она теперь не проявляла к нему ни малейшего интереса.
– А тебя, матрос, я приглашаю позавтракать со мной в кафе на улице Пресипаль, – сказал ему Пьер. – Там мы будем в укрытии.
Альберта похлопала по плечу красивого юношу, которого приняла когда-то под свою опеку.
– Позаботьтесь о моей дочери, мсье, – попросила она. – Жасент права, что хочет вернуться на работу. Мы остановились у моего отца, на улице Лаберж, а там тесновато. До свидания, Пьер, до свидания, Дави.
Спокойный голос матери и ее любезность удивили сестер. Они расценили это как то, что она уже смирилась с потерей Эммы. Успокоившись, они с обеих сторон взяли мать под руки и направились в сторону церкви.
Пьер нервно скрутил сигарету. Он сожалел о том, что ему не удастся побыть с Жасент наедине во время обратного пути, но в то же время он не мог оставить Дави в Сен-Приме. Раздосадованный, он смотрел на угрюмый деревянный крест на могиле. Мысли его приняли мрачное направление. «Эмма здесь, в ящике из досок, холодная, навеки одинокая. Над ней – земля и гвозди! Боже мой, почему? Она так любила смеяться, танцевать, развлекаться! Не всегда это было разумно. Предчувствовала ли она, что ее дни сочтены и она должна успеть взять от жизни все, что возможно?»
Он вытер слезу, читая «Отче наш». Дави дернул его за рукав:
– О! К тебе идут. Я вас оставлю, жду тебя в кафе.
Жасент вернулась обратно, нерешительным шагом приблизившись к Пьеру. Как только они оказались одни, она прошептала:
– Пьер, давай немного пройдемся! Я хотела бы с тобой поговорить. Но не здесь, не возле Эмминой могилы.
Пьер не переставал удивляться поведению Жасент – сначала она приняла его предложение подняться на борт лодки, а теперь сама ищет его общества!
– Я хотела поблагодарить тебя за то, что ты не вспоминал при маме об Эммином самоубийстве, – начала Жасент. – Я должна была бы предупредить тебя в тот вечер, в Сен-Методе, но тогда не подумала об этом или просто не успела. Папа в курсе, Лорик с Сидони тоже, но мама и дедушка Фердинанд – нет.
Она вкратце рассказала Пьеру о том, что случилось с Альбертой.
– С сегодняшнего утра мама ведет себя здраво, но мы тогда очень испугались за нее, особенно я. Я уже сталкивалась со случаями внезапного помутнения рассудка, когда училась в Монреале. Возможно, ради нас ей приходится сейчас делать нечеловеческие усилия.
– Вы скоро собираетесь рассказать ей правду? – взволнованно спросил Пьер. – Так было бы лучше.
– Если правда вообще существует, – неопределенно ответила Жасент. – А мой отец… ты говоришь, он был рад тебя увидеть. Ты в этом уверен, Пьер? Лорик – да, я согласна, он так тобой восхищался! Ты был ему примером для подражания, его лучшим другом.
Прежде чем ответить, Пьер восстановил в памяти картину своей встречи с отцом Жасент:
– Шамплен разбирал прошлогодние солому и сено, сортировал снопы в ангаре. Да, он хорошо меня принял. По большому счету, из-за чего бы ему на меня злиться? Из-за того, что я работаю на бумажной фабрике в Ривербенде? Но почему? Он презирает ленивых людей; он не может упрекать меня в том, что я своим трудом зарабатываю себе на жизнь. Конечно, если бы он узнал о моей связи с Эммой, я бы недорого оценил свое милое личико.
– Свое милое личико? – поморщилась Жасент. – Ты становишься самодовольным.
– Не хочу тебя злить, но я лишь повторил глупость Эльфин Ганье.
– Ты мог бы сейчас не называть ее имени? Я рассказала Сидони, что вы помолвлены. Она была ошеломлена.
– Ты вполне можешь говорить об этом в прошедшем времени, я порвал с ней. В тот же вечер, когда ты ко мне пришла.
Пьер замолчал и посмотрел Жасент прямо в глаза. Ветер ерошил его каштановые пряди. В последние несколько дней он не брился: щеки его начинали порастать бородкой, а над чувственными губами пробивались тонкие усики. Жасент охватило непреодолимое желание поцеловать его в губы, как тогда, на крыльце фермы Плурдов.