– Помоги мне, – взмолилась она, внезапно почувствовав нетерпение.
Он дотронулся щекой до мягкого шелка ее бедер; у нее вырвался неожиданный смешок – его борода немного ее щекотала. Пьер снял с нее трусики и уткнулся в темный треугольник внизу ее живота.
– Жасент, моя дорогая!
Он что-то бормотал, опьяненный счастьем и охваченный все нарастающим желанием. Кончиками пальцев он словно изучал ее ноги и колени. Она высвободилась из его объятий, чтобы бросить на землю тяжелую куртку, которая висела на гвозде. С чувственной улыбкой на устах она легла на нее, обмотав бедра юбкой.
– Я жду тебя, Пьер, любовь моя, – сказала она, готовая заплакать.
Он поспешно разделся и лег рядом с ней. Он хотел бы еще долго покрывать ее поцелуями и ласками, хотел любоваться ею. Но она, казалось, опасалась того, что какое-нибудь внезапное происшествие снова разлучит их. Тогда он осторожно прекратил свои прелюдии. Дотронувшись опытной рукой до ее сокровенного цветка, пылающего и уже достаточно влажного, он растянулся над ней и медленно, с наслаждением проник в нее. Оба погрузились в сладкую нирвану – жесткий пол уплыл из-под их разгоряченных тел, и они не слышали ни безумных шквалов ветра, ни раскатистого грохота озера.
Ничто больше не имело значения, кроме их тел, упоенных удовольствием, экстазом и исступлением, граничащим с безумием. Они не замечали ни ночи, опустившейся на остров, ни деревьев вокруг, шатающихся от порывистого ветра.
Они не смогли бы сказать, сколько времени провели в таком единении, опьяненные криками радости и глухими стонами.
Наконец, пресыщенные и изможденные, они вернулись в реальность. Дождь барабанил по кровле, капли воды монотонно стучали. Влюбленные улыбнулись друг другу, охваченные счастьем, и снова поцеловались. Пьер первым прервал это волшебство.
– Мне жаль, – сетовал он, – я не смог себя контролировать… Но, если ты забеременеешь, я отвезу тебя за тысячи километров отсюда, в Штаты, туда, где никто нас не знает.
– Я не забеременею, – ответила она вполголоса. – Не забывай, что я медсестра; за время учебы в Монреале я кое-чему научилась. Японский гинеколог Кийосаки Огино изучил циклы женской менструации. Он высчитал дни, когда у женщины нет шансов зачать ребенка. Исходя из разработанной им схемы, я ничем не рискую. Церковь не одобряет его методику, и, возможно, доктор ошибается, но, если хорошенько поразмыслить, его выводы логичны.
Слова Жасент показались Пьеру циничными, он нахмурился.
– Ты рассказывала об этом Эмме? – спросил он.
– Нет. Хотя, зная о ее образе жизни, я, наверное, должна была это сделать. Но чаще всего женщин, особенно женщин верующих, шокирует мысль о том, чтобы помешать рождению ребенка. Однажды я попробовала поговорить об этом с одной молодой матерью в лечебнице. В двадцать шесть лет она родила уже пятого ребенка. Она сказала, что ее достойный супруг был бы раздосадован, если бы она в скором времени не подарила ему шестого.
Пьер улыбнулся какой-то разочарованной улыбкой. В своих рассказах об истории колонизации Квебека его отец часто превозносил традицию, господствующую в больших семьях: их целью было увеличение количества поселенцев, готовых к завоеванию земель, к их вспахиванию и окультуриванию.
– Ты помнишь мадам Розу из Сен-Метода? У нее было восемнадцать детей и шестьдесят правнуков! Она часто хвалилась этим перед моим отцом!
– Конечно, помню! Она отпраздновала свое столетие, окруженная целой толпой своих потомков, – ответила Жасент умиленно. – Казалось, в этой семье царила всеобъемлющая любовь.
Она вздохнула и собрала свои вещи. Пьер оделся не спеша, словно желая продлить сладкие минуты недавнего наслаждения.
– Пойду поищу сухих веток, – сказал он. – Лучше заранее их подготовить, они ведь еще должны высохнуть.
– Погоди, останься еще ненадолго. Я хотела бы, чтобы ты перечитал письмо Эммы… то есть черновик письма, написанный в ее дневнике. Ты уже читал его в Ривербенде, но тогда я обвиняла тебя в ее смерти и ты был шокирован… Мне необходимо знать твое мнение, потому что в прошлом году ты был ближе к ней, чем мы все.
– Это не может подождать? Нам вместе так хорошо!
– Пьер, я буду постоянно думать обо всей этой истории, она будет мучить меня, как только я останусь одна или вернусь на работу в больницу. Мне еще предстоит пережить сочувствие своих коллег. Мне будут задавать вопросы, в то время как у меня нет ни одного ответа, в то время как я лишь пытаюсь все понять.
– Хорошо. Я пообещал тебе помочь, и я не нарушу своего слова.
Жасент, растроганная словами Пьера, протянула ему Эммин дневник с письмом. Он внимательно на него посмотрел, как будто в руках у него был заветный талисман. Всего несколько листков, из которых достаточно было прочесть лишь пару слов, нацарапанных серым карандашом или чернилами, чтобы посеять в его душе бурю, парализовать ядом сомнения.
– Черновик ближе к концу дневника, там, где декабрь, – уточнила Жасент.
Пьер с серьезным и увлеченным видом прочитал один раз, затем перечитал еще раз.
– Мне кажется, что какие-то фразы кажутся искренними, тогда как другие, наоборот, звучат фальшиво, – сказал он. – Ты этого не заметила?
– Увы, заметила, но я списала это на счет ее меланхолии. И все же…
– Что такое?
– Кое-что меня немного смущало и смущает по-прежнему.
Она силилась сдержать подступившие к горлу слезы, на ее лице читалась нерешительность, как у ребенка, который боится совершить какую-то ошибку, сказать какую-то глупость. Пьер вновь ощутил всю неизмеримую силу своей любви к ней, все еще сожалея о том, как повел себя после их разрыва.
– Мне не стоило тогда подчиняться тебе, – сказал он. – Я всего лишь несчастный идиот, если так быстро сложил руки. Мы могли пожениться. Ты бы занималась в Монреале, я бы наверняка нашел там какую-нибудь работу, рядом с тобой. Прости меня, любимая.
Жасент положила голову на его плечо, думая в это время о том, как бы лучше передать ему свои чувства в отношении письма.
– Это письмо не похоже на стиль остальных записей, которые она делала в своем дневнике, – осторожно продолжила девушка. – Ты знаешь, что произошло, я подробно тебе рассказала. Все это, если коротко, выглядит так: она сбежала из больницы, направилась на улицу Марку, надела свое красное платье, написала письмо или даже два письма, а затем поехала в Сен-Прим, чтобы там утопиться. Пьер, кто бы перед смертью создавал черновик такого письма? Уж точно не юный начинающий педагог!
Влюбленные замолчали, затерянные в своих мыслях, освобожденные от неосознанных желаний плоти, но все еще жаждущие ласки, благословенного присутствия друг друга. Робкие размышления, в которые Пьер пустился в свою очередь, пытаясь найти какое-то решение, перемежались с невероятно нежными поцелуями. Ободренная его близостью и предупредительностью, Жасент дала волю слезам умиротворения.
Внезапно характерный шум мотора в непосредственной близости от острова заставил их подпрыгнуть. Через мгновение стали слышны мужские голоса. Они кого-то звали. Молодые люди поднялись и вышли из хижины. Они увидели большую моторную барку, в которой находились двое полицейских с электрическими фонариками в руках. Они вели свое судно вдоль затопленного берега, мимо того места, где была пришвартована лодка Дави.
– Эй, – крикнул им Пьер, размахивая руками, – я наткнулся на бревно и пробил брешь в лодке! Мы смогли причалить к острову, и я разжег огонь, чтобы мы могли просушиться.
– Вы поступили правильно. Мы патрулировали вдоль берега и заметили дым и свет. Раненых нет? – участливо спросил один из полицейских.
– Нет, все хорошо.
Жасент тем временем уже собирала их вещи и надевала плащ. Неожиданная мелодрама, которую они с Пьером только что пережили, станет частью самых сокровенных ее воспоминаний. Взяв в руки тяжелую куртку своего любовника, она поднесла ее к лицу и потерлась о нее щекой. «Как недолго все продолжалось! – сожалела она. – Но я его еще увижу; мы вместе поедем в Сен-Жером».
По дороге полицейские проинформировали Пьера о ситуации в Робервале. Положение не улучшалось.
– Мы – члены спасательной команды, – сказал старший из них. – Город практически изолирован. По улицам Нотр-Дам, Артюр и многим другим можно передвигаться только на лодках. Вода достигла второго этажа больницы.
– Больных эвакуировали? – спросила Жасент. – Я работаю там медсестрой, в отделении доктора Гослена.
– Эвакуация запланирована на завтрашнее утро, мадемуазель. Проблемой, как говорила матушка-настоятельница, остаются транспорт и надежное размещение. Поскольку поезда больше не ходят, то, для того чтобы отвезти наиболее слабых в Шикутими, нужно подождать какое-то коммерческое судно. К тому же теперь не работают ни телефон, ни телеграф.
– Я не знаю, как мне вернуться завтра утром в Ривербенд, – заметил Пьер. – С воскресенья я использовал лодку одного из своих рабочих, но теперь, из-за больших бревен снесенной течением эстакады Сен-Фелисьена, она тоже вышла из строя. Мой отец преподает там. Мы эвакуировали моего дедушку из Сен-Метода… или, скорее, из того, что от него осталось. Управляющие «Дюк Прис» не собираются открыть шлюзы Гранд-Дешарж?
– Увы, пока об этом ничего не известно, – проворчал один из спасателей. – А по поводу бревен: их много плавает по улице Сен-Жозеф, а потом они тонут неизвестно где. Мадемуазель, где вы живете?
– Улица Марку…
Полицейские предложили Жасент высадить ее в конце улицы, что позволило бы ей, пройдя по тротуару, добраться до своего дома, не сильно замочив ноги.
Жасент кивнула в знак согласия. Она готовилась вернуться в свою квартиру, где она, размышляя о смерти Эммы, наверняка будет чувствовать себя очень одиноко.
– Я переночую у друга, – сказал Пьер. – Завтра я придумаю какой-нибудь способ добраться до Ривербенда.
После того как моторная барка уплыла в глубь фантасмагорического пейзажа из почти полностью погруженного под воду Роберваля, Жасент тихо спросила: