Пьер снова опередил Жасент. Они очутились в большой, скромно обставленной комнате. Односпальная кровать с железными стойками, шкаф, круглый стол, заваленный книгами, газетами и бумагами. Засохшие полевые цветы чахли в фарфоровой вазе, стоящей на обрамленном коричневыми занавесками подоконнике. Жасент обнаружила небольшую комнатку, переделанную в кухню, с раковиной и маленькой деревянной печкой. Жилище казалось заброшенным. Возле горы наваленных грязных тарелок на линолеуме валялась тряпка. Вещи были разбросаны на поручнях лестничной площадки и на спинке стула. Пол явно давно не подметали. К тому же в помещении было холодно.
– Можно подумать, что Эмма проводила здесь немного времени, – растерянно произнесла Жасент. – Вперед, за работу! Тебе следовало бы разжечь печь, Пьер. Это уменьшит влажность.
Жасент сняла пальто и принялась за уборку, где-то в глубине души возникло смутное, уже знакомое ей тревожное чувство. Ощущение того, что она плохо знала свою младшую сестру, все усиливалось. Она нервно убрала разбросанное белье и сложила его в найденный под кроватью чемодан.
– Мне понадобится еще один! – вздохнула она.
Пьер порылся в шкафу, затем вытащил оттуда большую холщовую сумку.
– Это подойдет? – спросил он.
Жасент находилась во власти смутных образов, она едва осмеливалась посмотреть Пьеру в глаза. Касаясь Эмминого бюстгальтера или шелковой юбки, она представляла обнаженных Пьера и сестру, занимающихся любовью. Потом она мысленно раздевала Эльфин Ганье, охваченная внезапным возмущением при мысли о том, что еще только в субботу вечером эта девушка спала с ним, отдавалась ему, пресыщенная их объятиями. «Точно как я на острове Кулёвр!» – подумала она: самолюбие Жасент было глубоко задето.
– Ты действительно думаешь, что я способна привязать к себе мужчину, который обладает такой властью над женщинами? – внезапно громко спросила она. – Мы еще очень молоды. Еще многие годы ты будешь оставаться привлекательным.
Пьер сидел на корточках возле печи, из которой распространялось успокаивающее гудение, смешанное с запахом сухой горящей древесины; на его лице отразилось что-то вроде извиняющейся улыбки.
– А ты хотела бы, чтобы я стал уродливым и отталкивающим? – попробовал пошутить он.
– Да нет же, – ответила она сдавленным голосом.
Она вкратце рассказала Пьеру о скандале, устроенном Эльфин накануне в прихожей больницы, и последовавшей за этим перебранке. Тронутый ее отчаянием, Пьер обнял Жасент.
– Мне правда жаль, моя дорогая красавица. В субботу, когда ты уехала с Валласом, я делал все возможное, чтобы избавиться от Эльфин. Я был обескуражен. Ты несправедливо обвинила меня, и я не сомневался, что ты еще долго будешь меня ненавидеть. Однако, как только я увидел тебя, мне хотелось лишь одного: оправдаться перед тобой, сказать тебе, что я всегда любил лишь тебя. Я порвал с Эльфин, выпил лишнего. Ей удалось заговорить мне зубы, она умоляла остаться друзьями… Вот так.
– Вот так?
– Я был несчастен. Я не устоял перед ней, в последний раз.
– В этом и заключается твоя проблема. Ты неспособен сопротивляться женщине.
Он поцеловал ее в губы быстрым, но исполненным страсти поцелуем.
– Отныне я буду видеть только тебя, я уверен в этом всем сердцем. Если мы случайно пересечемся с Эльфин, я скажу ей, что думаю о ее поведении. Черт возьми, она не должна была оскорблять тебя в больнице, не должна была лгать, утверждая, что мы с ней официально помолвлены. Поверь мне, Жасент, у меня никогда не было намерения на ней жениться. Есть идея! Я мог бы попросить встречи с матушкой-настоятельницей и объяснить ей, что слова Эльфин – полная чушь.
– Спасибо, Пьер, но не стоит. Ладно, за работу!
Жасент взялась за метлу. В течение получаса они не обменялись больше ни единым словом. Пьер поставил воду нагреваться. Закатав рукава рубашки до локтей, он как раз заканчивал мыть посуду, когда Жасент принялась разбирать гору наваленных на столе документов. Среди них было много писем, некоторые из них – из Сен-Прима: письма их матери, Сидони, самой Жасент, открытки от Фердинанда. «Ни единой весточки от возможного возлюбленного! – молча удивлялась девушка. – Может быть, переписку более личного характера Эмма прятала? Я уверена, что этот М. для сестры много значил, что наверняка это он – отец ребенка, которого она носила».
Однако она все откладывала тот момент, когда придется приступить к поискам каких-то доказательств. Заметив дощатый ящик, в котором, должно быть, лежали фрукты, Жасент наполнила его книгами, по большей части французскими романами. Под последним томом она нашла назначения врача: сложенные вдвое листки. Реквизиты можно было легко разобрать. Она тихо прочла:
«Доктор Теодор Мюррей, Сен-Жером».
Написанные пером назначения разобрать было трудно, но только не для Жасент: уж она-то привыкла к размашистому и энергичному врачебному почерку. «Сироп против кашля, аспирин, глазные капли, мазь против укусов насекомых», – читала Жасент, не видя в этих записях ничего важного или необычного.
Но среди документов было еще несколько справок – они свидетельствовали о том, что в связи с состоянием здоровья мадемуазель Эмма Клутье нуждается в четырехдневном отпуске. Заметив, что Жасент изучает какие-то документы, Пьер присоединился к ней.
– Что это? – поинтересовался он, вытирая руки тряпкой.
– Эмма, должно быть, нехорошо себя чувствовала в этот период, в марте или апреле.
– Я знаю Теодора Мюррея. Он женат на Фелиции, кузине Эльфин. Они живут в богатом здании, недалеко от дома священника.
– Следовало бы навестить этого доктора. Он смог бы рассказать нам, какие проблемы со здоровьем были у моей сестры.
– Просто начало беременности, – предположил Пьер. – Будущие матери часто страдают от плохого самочувствия.
– Когда мама была беременна, у нее никогда такого не случалось. Или же она не говорила нам об этом… Но я соглашусь тобой: у некоторых женщин начинается тошнота, бывают даже случаи обмороков.
Жасент сложила бумаги доктора в свою сумку, затем они с Пьером закончили уборку. Вскоре шкаф опустел, полки тоже, а матрас был сложен на сетке кровати.
Им осталось только заехать в помещение, выделенное мэром, чтобы оставить там платяной шкаф и кресло. Пьер погрузил ящик с книгами и чемоданы в багажник своего купленного по дешевке форда с помятым капотом и со спицованными колесами.
– В субботу я заеду за этой мебелью. Я мог бы отвезти ее в Сен-Прим. Я надеюсь, что вода спадет и ездить по дорогам станет легче, чем в последние дни. Ты ведь тоже хочешь увидеться со своей семьей, заодно я смогу подвезти и тебя.
Они разговаривали в темном помещении, куда складировали мебель Эммы. Пьер привлек Жасент к себе и нежно поцеловал в губы. Она безуспешно старалась сдержать его натиск, но он искусно и ласково продолжал ее добиваться. Постепенно пьянея от его горячих губ и требовательных поцелуев, она перестала ориентироваться в пространстве и времени. Сладостный озноб жарко пробежал у нее по спине, и, пронесшись вдоль позвоночника, в низ живота опустилась волна наслаждения. Наконец она, еле переводя дыхание, высвободилась из его объятий.
– О, ты, ты! – задыхалась она. – А если бы нас увидели?
– Здесь нет ни души – только мы. Дорогая моя, я должен признаться тебе: я оставил свою должность бригадира.
– Но это глупость! – возразила Жасент, отталкивая Пьера. – Зачем? Я просила тебя быть благоразумным.
– Все это мне порядком надоело. Я вкалывал на бумажной фабрике около трех лет, но такая работа была мне не по душе. Ты знаешь, что все это время я откладывал половину своей зарплаты? Я не транжира; я хотел, чтобы у меня были свободные деньги на случай, если мне захочется попутешествовать или покинуть страну. Даже после того как я верну Дави деньги за починку его лодки, уверяю тебя, у меня останутся средства, чтобы побездельничать несколько месяцев.
– Когда вы поедете за его лодкой?
– В воскресенье его отец поможет отвезти ее на буксире. Дави ни в чем меня не винит, он хороший парень. Я буду скучать по нему, к тому же он отличный работник – лучший среди всех моих подчиненных. Он хочет купить новый подержанный мотор, чтобы можно было быстрее передвигаться по озеру. У него будет возможность навещать меня, потому что я подумываю о том, чтобы поселиться в Сен-Методе, на первое время – у дедушки. Если мне однажды действительно понадобится работа, я смогу устроиться в Дольбо – им все время нужны работники. Жасент, я хотел освободить последующие несколько недель для тебя. Если ты все же решишь уйти из больницы и работать медсестрой в Сен-Приме – мы будем недалеко друг от друга.
Жасент согласно кивнула, вспоминая, что в понедельник вечером, когда Пьер спал у нее дома, рассказала ему об этом своем намерении.
– Дорогая моя, я хотел бы жить рядом с тобой, начиная с этого же вечера, до самой старости! Мне так тебя не хватало!
– Мы не можем пожениться раньше чем через год: нужно соблюсти траур.
– Ты не вдова; речь идет о твоей сестре. Шести месяцев траура будет достаточно.
Жасент вышла из помещения со слезами на глазах. Она была не в силах думать о браке, настолько тяжелым был груз ее печали и предстоящей неизвестности. Пьер догнал ее и придержал за запястье:
– Прости меня, я такой бестактный! Себя не изменишь! Я не надеялся даже на десятую долю того, что со мной произошло. Ты простила меня, и мы снова обрели друг друга. Давай сменим тему. Ты хочешь, чтобы мы заехали к доктору Мюррею?
– Мюррей… Боже мой, Пьер, его фамилия начинается на «М»! А если это он – незнакомец, которого Эмма обозначала таким образом? – предположила Жасент, доставая дневник из своей сумки. – Пятнадцатого марта она написала: «Мы с М. договорились. Наконец чуточку свободы, только мы — и никого больше!» В начале апреля – такая запись: «М. пообещал отвезти меня этим летом в Квебек».
– Нет, Жасент, что-то не вяжется. Начнем с того, что Мюррей – это фамилия, а не имя, к тому же у доктора есть очаровательная супруга, которая подарила ему ребенка. «М.» может обозначать кого угодно: Марселя, Матюрена, Матье, Мориса и вообще кого хочешь.