– День обещает быть долгим. Нам нужно зарядиться энергией.
Завывания северо-восточного ветра смешивались с безумным гулом волн. Лампы мигали в такт сокрушительным ударам, сотрясающим столбы электрических проводов и бьющим о фасад массивного здания больницы. Внезапно раздался оглушительный шум, который слышали, затаив дыхание, все, особенно те, кто был на втором этаже. Часть крытого прохода вместе с верандой оторвало.
Сестры-августинки, медсестры и врачи бежали по коридорам, у всех на лицах читалось выражение страха. Жасент бросилась в палату к Марии Тессье: закрыв глаза, та сидела на кровати со скрещенными ладонями. Старуха едва слышно молилась. Почувствовав, как рука юной медсестры коснулась ее лба, она открыла глаза.
– Ничего не бойтесь, мадам Тессье, здание очень прочное. Господи, а где мадам Бушар?
– Она встала, чтобы пойти в туалет! Подумайте только: от этого гвалта все внутри переворачивается!
– Не двигайтесь, продолжайте молиться: так советует матушка-настоятельница. Пойду поищу вашу соседку по палате. Пока вы остаетесь здесь, вам ничего не угрожает.
Жасент нашла мадам Бушар всю в слезах. Ее ночная рубашка была испачкана. Жасент встретилась в коридоре со своей коллегой Алис, которая несла на руках девочку примерно двух лет. Ребенок кричал, цепляясь за шею медсестры.
– Наши сироты очень напуганы. Я собрала их всех в одной палате; буду им петь и рассказывать считалочки, – объяснила Алис. – Думаю, на этот раз мы будем вынуждены эвакуировать больных.
– Это будет опасно, ветер сносит черепицу и даже целые здания. Озеро разбушевалось. Вы правы: нам остается молиться и петь.
Услышав первые атаки северо-восточного ветра, Сидони с Лориком замерли, опустив руки. Вода отступила от фермы на несколько метров, и они воспользовались этим, чтобы привести дом в порядок. Для Сидони главным было спустить швейную машинку на первый этаж, в импровизированное ателье.
– Может быть, правильнее будет ничего не трогать, – заметил ее брат. – Северо-восточный ветер еще поднимет волны!
– Да нет же, вода начала спадать, ты сам так говорил вчера вечером. Я помыла полы. Нужно, чтобы мама, вернувшись, увидела, что все лежит на своих местах. Дедушке только в радость заботиться о ней, но все же ей хотелось бы возвратиться в свой родной дом. Вот увидишь: если тучи исчезнут, если снова засияет солнце – жизнь пойдет своим чередом. Завтра утром папа хочет привести стадо обратно.
– Черт возьми, как воет! – не унимался брат. – Не знаю, вернется ли Жасент вечером. От нее – ни весточки.
– Это естественно, ведь ничего не работает: ни телефон, ни телеграф. Ладно, пойдем.
– Но твоя чертова машина весит немало. Давай подождем папу!
– Об этом и речи быть не может. Главное – осторожнее!
Брат с сестрой медленно продвигались к лестничной площадке, неся в руках швейную машинку Сидони. От такого способа передвижения – а шли они боком, повернувшись друг к другу лицом, – оба нервно прыснули от смеха.
– Поставим ее ненадолго, – взмолилась Сидони, охваченная безудержным смехом. – Боже милостивый, что на меня нашло? С тех пор как Эмма умерла, я не могла даже улыбнуться.
– Это случилось ровно неделю назад. Постепенно дни перейдут в месяцы, месяцы – в годы. Мы всегда будем помнить Эмму, в ее красном платье, и это наводнение – самое страшное из всех, что когда-либо случались, – ответил Лорик, пожав плечами.
Он бросил на свою сестру-близняшку исполненный безграничной грусти взгляд:
– Я скажу тебе ужасную вещь, Сидони, которую сможешь понять только ты. После того как Эмма умерла, я часто думал о том, что, если бы утонула ты, я не смог бы этого пережить. Я бы покончил с собой.
Сидони растерянно опустила голову:
– Не говори глупости, Лорик. Жизнь священна. Нужно иметь мужество перебороть все испытания, чтобы двигаться дальше. Наша мама – тому пример. Она неимоверно страдает, но держится ради нас, ради папы и дедушки. Ладно, хватит болтать, спускаем мой «Зингер»! Сегодня мы будем ужинать здесь, у нас. Я хочу зажечь печь и камин в гостиной, приготовить пирог со свининой. Я знаю, что родители будут рады оказаться дома. К счастью, вода не причинила ему серьезного ущерба.
По дороге в мастерскую юной портнихи они не обменялись больше ни словом. Сидони установила машинку на место, затем, все еще не глядя на брата, принялась разжигать свою маленькую деревянную печку.
– Нужно убрать отсюда воду, – пробормотала она.
Северо-восточный ветер продолжал свистеть и завывать на крыше. От этого стоял такой оглушительный шум, что брат с сестрой не сразу разобрали пронзительные крики, смешавшиеся в единый сумасшедший концерт. Привязанная цепью собака их ближайшего соседа Жактанса Тибо принялась яростно лаять. Неожиданно Сидони показалось, что ей удалось разобрать знакомый голос.
– Скорее, кажется, это мама! – воскликнула она, увлекая брата за собой на крыльцо. Зрелище, которое предстало перед их глазами, поначалу их ошеломило. По грязной дороге бежала Альберта, босая, в ночной рубашке, поверх которой была надета юбка; взгляд у нее был дикий, длинные темные волосы развевались на ветру, а из груди вырывался непрекращающийся вопль:
– Эмма! Эмма! Эмма!
– Боже мой! Мама! – прошептал Лорик, придя в ужас. – У нее снова припадок, она окончательно сходит с ума!
Артемиз и Жактанс наблюдали за этой сценой, укрывшись под своим навесом.
– Она держит листок бумаги, – заметила Сидони.
Альберта активно жестикулировала и кричала, не переставая звать Эмму. Но два этих крохотных слога растворялись в окружающем грохоте.
– Нужно ее остановить, она бежит прямо к озеру, она хочет утопиться! – встревожился Лорик. – Бежим!
Они поспешили к матери, решительно настроенные задержать ее, помешать совершить этот отчаянный поступок. Однако, к их огромному удивлению, несчастная сама бросилась к ним навстречу.
– Письмо, это Эмма, я нашла письмо Эммы! – прокричала им Альберта, размахивая листком бумаги. – Шамплену не удалось его спрятать. Мои детки, мои бедные детки, ваша сестра покончила жизнь самоубийством! Мой прекрасный цветок, мой лучик солнца! Она убила себя из страха перед отцом!
Сидони протянула к матери руки, но Альберта отрицательно покачала головой.
– Я тоже хотела бы броситься в озеро! Если бы вы знали, как бы это облегчило мои страдания! Больше никаких мыслей, никакой боли здесь, в сердце! Но я не сделаю этого ради вас, ради Жасент и ради дедушки, который этого не вынесет!
– Мама, прошу тебя, успокойся! – умоляла Сидони, привлекая мать к себе.
Альберта не сопротивлялась. Она вручила Сидони прощальное письмо Эммы, помятое, мокрое от капель дождя и слез.
– Я заберу его! – сказала Сидони. – Я хочу его прочитать и спрятать. Его нужно сохранить.
– Вы не удивлены! – воскликнула Альберта. – Вы все об этом знали, а мне никто даже слова не сказал! Я имела право знать правду. Моя дорогая малышка ждала ребенка; утопившись, она убила и его.
– Мама, мне жаль, – сказал Лорик. – Папа заставил нас пообещать сохранить это в тайне, чтобы пощадить тебя. Понимаешь? Он считал, что будет лучше, если ты поверишь в несчастный случай.
– Но это не несчастный случай! Моя малышка, должно быть, бродила где-то возле нашего дома, обезумев от стыда и страха, и предпочла смерть стычке со своим отцом, с этой грязной скотиной!
Изумлению Сидони не было предела. Еще никогда их мать не высказывала ни единого замечания, ни единого упрека по отношению к своему супругу.
– Он воспользовался ситуацией! – задыхалась Альберта. – Он осмелился опубликовать статью, чтобы использовать в своих интересах гибель Эммы, сделать из нее жертву паводков! На этот раз ему не будет прощения!
– Пойдем в дом, мама! – взмолилась Сидони. – Я найду для тебя какую-нибудь одежду и обувь, причешу тебя. Жактанс с женой смотрят на нас. Они не могут нас слышать, но все же!
– Пусть слушают, – отрезала мать. – Я могу пойти к ним, рассказать то, что узнала, меня это не волнует. Я в ярости, дети мои, да, в безудержной ярости.
В этот момент Лорик показал сестре на упряжку, которая приближалась к ним галопом. Оба узнали лошадь; в повозке, держа вожжи в руках, стоял их отец. Он боролся с порывами ветра, его седые волосы свободно развевались, его мощное тело с трудом удерживало равновесие. Альберта тоже обернулась. Увидев супруга, женщина нахмурилась.
– Господи, ты жива! – пробормотал Шамплен, остановив Звонка во дворе фермы.
Он быстро выпрыгнул из повозки – его бледное как мел лицо осунулось.
– Не приближайся! – завопила Альберта. – Я ненавижу тебя, проклинаю! Единственное, что для тебя важно, – это земля, твоя земля, зерно и сено! Когда я вышла за тебя, я стала вкалывать как проклятая, потому что ты покупал все новые участки, которые нужно было вспахивать и возделывать! По твоей вине я потеряла троих малышей: я изводила себя, но никогда не жаловалась! Да, троих малышей, которые вышли из моего живота, вышли в болях и страданиях, но я молчала. А теперь я потеряла Эмму, мою дочь. Почему, Шамплен? Давай, скажи мне, почему?
Фермер, словно каменное изваяние, оторопело смотрел на супругу, как будто видел ее впервые. Понимая, в каком оцепенении находятся сейчас Сидони и Лорик, он успокаивающе поднял руку:
– Бедная моя Альберта, ты все еще бредишь. Приедет доктор и сделает тебе укол. Дети, отведите мать на улицу Лаберж и уложите ее в постель.
– Нет, я не хочу никаких уколов и ложиться тоже не буду. Я возвращаюсь сюда, к себе, в свой дом, и я запрещаю тебе переступать его порог, Шамплен Клутье! Больше ты ко мне не прикоснешься, клянусь перед Господом Богом!
Сидони, ошеломленная и шокированная, разразилась рыданиями. Так же, как и отец, она открывала для себя другую Альберту – разрумянившуюся от гнева, с растрепанными волосами. Но худшее было впереди. Лорик за руку отвел мать в сарай – возможно, из желания избежать любопытства соседей. Шамплен, как обычно, пошел туда ра