– Моя сестра была пьяной? Вы несете какую-то чушь! – отрезал Лорик.
– Она выпила, говорю я вам! Впрочем, это было не в первый раз. Под светом уличного фонаря она открыла свою сумочку, безделушку из белой кожи, которую я как-то ей подарил. Она вынула оттуда дневник, тот самый, о котором вы говорили, молодой человек. Боже мой, как она плакала! Она показала мне тюбик с таблетками и написанное на последних страницах дневника письмо. «Это черновик, но все же прочитай, ты поймешь, что я страдаю настолько сильно, что желаю себе смерти. Я забыла взять настоящее письмо, которое хотела отправить тебе по почте».
Жасент в отчаянии сжала кулаки, не переставая задаваться вопросом, какую же стратегию на самом деле разработала Эмма. Доктор продолжил свою исповедь:
– Я сказал ей, что не считаю ее способной на самоубийство и что если у нее и были такие намерения, то это очевидная глупость – ведь она еще так молода, у нее еще вся жизнь впереди. Тогда Эмма пришла в неописуемое бешенство. «Ты не считаешь меня способной на это? – вопила она. – Тогда я тебе это докажу!» Она выскочила из моей машины, и я увидел, как она бросается в такси, которое, должно быть, ее поджидало. Поскольку в прощальном письме она грозилась утопиться, я последовал за машиной, но именно этого она наверняка и добивалась! Господи, с моей стороны это было величайшей глупостью!
Ошеломленная Жасент, затаив дыхание, ожидала роковой развязки исповеди Мюррея, поверив в его искренность. У нее болело сердце, и от боли она согнулась почти вдвое. Тревожась за сестру, Лорик наклонился, чтобы ее обнять.
– Заканчивайте, доктор! – рявкнул он. – Слушать вас для нас – пытка! У моей сестры больше нет сил.
Теодор Мюррей никак не отреагировал на слова Лорика. Он с рассеянным взглядом продолжал:
– Водитель такси высадил ее на углу двух улиц в Сен-Приме, машина развернулась и поехала назад. Мы разминулись на дороге. Я думал, что Эмма хотела вернуться к родителям. Я знал, что ваша ферма расположена у озера. Она шла быстро, очень быстро. Я медленно ехал за ней на машине. Пейзаж вокруг был тревожным, даже пугающим. Повсюду – вода, черная неспокойная вода, которая поглощала целые луга и окружала стоящие на краю деревни дома. Мне показалось, что я увидел какого-то странного типа, но он быстро скрылся. Внезапно Эмма остановилась. Она повернулась ко мне лицом, неподвижная в свете фар, в своем красном платье, с роскошными волосами и ясным лицом. В это мгновение я почувствовал к ней ненависть, ненависть более сильную, чем моя любовь. Я вышел из машины, взял ее за локоть и заставил сесть в мой автомобиль. Она снисходительно смотрела на меня, утверждая, что я испугался при мысли о том, что я ее потеряю, что увижу ее мертвой. Я ответил, что она ошибается, что я просто не в силах больше выносить ее проделки и капризы. Она ударила меня, да, ударила, требуя, чтобы я отвез ее на огибающую озеро дорогу. Я отказался. Она принялась кричать, что расскажет все о нас своему отцу, моей жене, всему миру; она говорила, что я был прав – у нее нет ни малейшего намерения умереть, потому что так она избавила бы меня от себя. Это была жуткая сцена. Эмма снова начала угрожать мне, повторяя, что я бессердечный, потому что насмехался над возможностью ее самоубийства. Ее охватило нервное возбуждение. Она рассказывала что-то о своем замысле, который провалился точно так же, как и все, за что она бралась. Тем временем я ехал наугад очень медленно. Так мы оказались возле вокзала. Вокруг было темно. Дорога была в грязи, повсюду растекались огромные лужи. Мне пришлось ехать еще медленнее. Эмма этим воспользовалась. Она выпрыгнула из машины и быстро побежала в сторону луга. Все еще кипя от злости, я вылез из машины и догнал ее. Вода доходила нам до лодыжек. Это было ужасно, она больше ничего не говорила. Я тоже молчал, задыхаясь от гнева. Внезапно она свернула и пошла прямо к озеру. Вскоре вода дошла ей до середины бедер, и она пошатнулась. Мне удалось поймать ее. Я поднял ее и встряхнул, вот так, за плечи. Она снова ударила меня, принялась оскорблять и обзывать трусом. Я не знаю, как и почему, но мы оба упали. Мне удалось встать на ноги, но ее голова еще несколько мгновений оставалась под водой. Я подумал, что ей стало плохо, ведь она выпила, но тут я увидел, как она пошевелилась под водой, пытаясь подняться. И тогда я помешал ей это сделать, я силой удерживал ее под водой. Она почти не сопротивлялась, нет, она уже задыхалась, возможно, из-за алкоголя. Совсем скоро она окончательно затихла, такая бледная, с закрытыми глазами… Мне стало легче, больше никаких угроз, никаких криков – ничего.
– И вы называете это несчастным случаем? – прогремел Лорик. – Подонок! Вы убили ее! Я сведу с вами счеты прямо здесь, сейчас же!
Теодор Мюррей, казалось, только очнулся – его состояние граничило с состоянием транса. Он оторопело сжимал и разжимал кулаки, затем стал тереть ими лицо. Окаменев, словно статуя, Жасент вцепилась в руку брата, который, резко выпрямившись, увлек сестру за собой. Она пошатывалась, подавленная тем, что только что услышала.
– Вы – чудовище, – выкрикнула Жасент, охваченная ужасом. – Вы говорите об этом так, словно вас это не трогает… Но на самом деле тело Эммы было далеко от вокзала Сен-Прима! Его нашли чуть дальше от нашей фермы, почти напротив амбара наших соседей!
– Я отнес ее туда; я успел изучить местность, когда ехал за такси. Было бы логично, если бы ее нашли там. Могли подумать либо о том, что она утонула вследствие несчастного случая, либо о самоубийстве.
На этот раз Лорик успел подскочить к доктору и схватить его за горло.
– Еще одно слово – и я задушу вас! – прохрипел он.
– Прошу тебя, Лорик, это ни к чему не приведет, так у нас будет только больше проблем. Он во всем признался, и теперь дорого заплатит за свое преступление.
Молодой человек отступил. Он тяжело дышал, его щеки пылали.
– Мсье, – добавил он, – я скажу предельно ясно: вы убили нашу сестру. Это мерзкое, отвратительное преступление. Вы должны сдаться в руки полиции.
Доктор Мюррей посмотрел на них блуждающим взглядом. Он отрицательно покачал головой, содрогаясь всем телом.
– Я? Должен сдаться? Но мое имя будет на первых полосах всех газет! А моя жена, мой маленький сын? Я не увижу, как растут мои дети, скандал очернит всю семью!
– У вас нет выбора, – угрожающе произнес Лорик.
– Да, несомненно. Но я хотел бы попрощаться с Фелицией и Уилфредом, моим сыном.
Доктор заплакал, вдруг почувствовав, что наконец избавился от мук совести, терзавших его вот уже двенадцать дней, освободился от горечи и стыда. После убийства Эммы даже обычное существование требовало от него нечеловеческих усилий и постоянного притворства. И чем дольше он изображал беспечность и равнодушие, тем больше он обманывался сам, считая себя всего лишь жертвой фатального нервного срыва.
Первый визит в его кабинет Жасент свел на нет всю ту скрупулезную работу, которую он проводил над собой с целью забыть Эмму и убедить самого себя в своей невиновности. В ту же ночь ему приснилась его любовница. Она покоилась под прозрачной толщей воды, ее разметавшиеся волосы были смешаны с травой, а глаза широко открыты. С тех пор он не находил себе места. Он сбегал из дому и подолгу бродил по округе, думая только об Эмме, словно это она его бросила.
Сквозь туман сознания до него донеслись неузнаваемые голоса Жасент и Лорика: они обсуждали, какие действия по отношению к нему следует немедленно предпринять.
– Я останусь с ним здесь, – говорил Лорик. – А ты беги звонить начальнику полиции в Роберваль или же узнай, нет ли полицейского участка здесь, в Сен-Жероме.
– Я бы предпочла, чтобы звонить пошел ты.
Их медлительность странным образом поспособствовала тому, что доктор Мюррей вновь обрел чувство собственного достоинства. Смирившись с тем, что ему придется пережить худшие моменты в своей жизни, отдавая себе отчет в том, что он преступник, он едва заметным жестом дал им понять, что хочет кое-что сказать.
Лорик бросился к доктору, готовый в любой момент его остановить.
– Не ломайте голову, молодые люди. Всему конец – моей карьере, моему браку… Давайте сейчас вернемся ко мне домой, словно ничего этого не было. Я поцелую супругу и сына; пока вы будете ждать меня на улице, я попрошу у них прощения, после чего мы на моей машине отправимся в Роберваль и я сдамся полиции.
– Я не доверяю ни единому вашему слову! – возразил Лорик. – Вы можете легко скрыться. А о супруге и сыне стоило думать раньше, когда вы спали с моей сестрой.
– Я это знаю, – ответил доктор. – Вы сомневаетесь в моей искренности, и я вас понимаю, но у меня нет намерения бежать. Я совершил противозаконный поступок и готов ответить за него. Я отказывался это признавать, находил себе оправдания, но вы правы – их нет.
Жасент не отрывала взгляда от Мюррея: она заметила, как сильно изменились выражение его лица, походка и голос. В нем не было больше ни заносчивости, ни мягкотелости; его голова была поднята, а потухший взгляд оживился. «Похоже, он не соврал: Эмма довела его до крайности, – думала она. – Почему она так себя повела?»
– Так и сделаем, Лорик, – вслух сказала Жасент. – Мне кажется, он говорит искренне.
– Если ты так думаешь… Что ж, пойдем! – проворчал ее брат.
Когда Фелиция увидела, в каком состоянии супруг заходит в гостиную, у нее вырвался невольный крик ужаса. Лицо у него распухло, под носом и на расстегнутой рубашке были следы запекшейся крови. Он казался постаревшим на десять лет.
– Господи, Теодор, неужели ты влез в драку? – воскликнула она. – Скорее пройди в смотровую, я приведу тебя в порядок. К счастью, Уилфред играет на втором этаже; за ним присматривает Девони.
– Я спешу, позови его. Я хочу увидеть нашего сына.
Охваченная тягостным предчувствием, в изумлении Фелиция не отрывала от супруга взгляда. Еще никогда она не видела, чтобы его лицо выражало столь глубокое отчаяние.
– Дорогой, поговори со мной. Что же такого серьезного произошло?