– Мы с Сидо так близки, мама! В тот день, когда нам исполнилось тринадцать, она пообещала мне никогда не сочетаться браком; я пообещал то же самое. Тогда мы были такими глупыми! Я уверен, что она забыла те обещания.
Альберта покрыла поцелуями лоб и щеки Лорика:
– Позови Сидони, скажи, чтобы она поднялась ко мне.
– Нет, мама, только не это! Ты не знаешь всего. Этой ночью я повел себя непристойно. Я был пьян и разгневан. Я поцеловал ее, как целуют невесту.
– Лорик, делай, что я тебе сказала, живо.
Ему пришлось подчиниться воле матери. Пока сын, выйдя из комнаты, спускался по лестнице, Альберта приняла строгий вид. Поудобнее сев, облокотившись о спинку кровати, она поправила складки на покрывале и слегка взбила стеганое одеяло.
– Кажется, тебя зовет брат, – сказал Шамплен.
– Я не его прислуга, – отрезала Сидони. – Следовало бы подумать о стрижке, папа. Жасент, Пьер, мы втроем могли бы пойти за отарой. Вчера мы отвели ее на широкое пастбище, что примыкает к улице Потвен.
– Конечно, мы пойдем, – заверила сестру Жасент, – но Лорик только что сказал, что тебя зовет мама. Я пойду с тобой, если хочешь…
– С каких это пор Сидони нуждается в сопровождении для того, чтобы подняться по лестнице? Какие манеры! Иди, дочка, не заставляй маму ждать.
Сидони повиновалась с недовольной гримасой. Раздраженная, она взлетела по лестнице. На лестничной площадке никого не было.
– Мама? – позвала молодая женщина, стоя перед приоткрытой дверью в комнату Альберты.
– Заходи, Сидо, детка, ничего не бойся, – ответила Альберта. – Нам нужно поговорить. Твой брат здесь.
Сидони глубоко вдохнула, чтобы сохранять спокойствие. В эту минуту она ненавидела брата.
Фелиция Мюррей нетерпеливо посмотрела на серебряные наручные часы, украшенные вставленными в циферблат бриллиантами, – подарок Теодора на третью годовщину их свадьбы. На глаза навернулись слезы. Всегда внимательная к своему внешнему виду, собираясь сюда, она надела желтое шелковое платье, хлопковый бежевый пиджак и хорошо подобранный в тон к светлым волосам головной убор.
«Как долго! Почему меня заставляют ждать?» – думала она.
Молодой полицейский в гражданском провел ее в комнату с зарешеченными окошками. Она села за один из столиков; так она просидела ровно полчаса. Ожидание бросало ее в дрожь. Затем послышались звуки шагов и проворачивания ключа в замочной скважине, дверь открылась, и в комнату вошел доктор Мюррей; на нем был бежевый холщовый комбинезон. Его лицо, на котором еще остались синяки от ударов, осунулось. Охранник в униформе закрыл за ним дверь.
– Теодор! – позвала она.
– Фелиция! Мне жаль, что тебе пришлось приехать сюда, – пробормотал Теодор, садясь напротив супруги.
Каждый из них получил необходимые указания. Они должны были соблюдать между собой благоразумную дистанцию, обниматься было запрещено. Фелиция протянула к мужу руки, радуясь от такого простого прикосновения.
– В понедельник ты встретишься со своим адвокатом, – первым делом сообщила она. – Завтра он приезжает из Квебека. Дядя забронировал ему номер в отеле «Шато Роберваль». Не беспокойся, мы заплатим залог, если это будет необходимо.
Теодор посмотрел на нее, сбитый с толку непонятной ему живостью, блеском ее светлых глаз и любовью, которая в них читалась.
– Я недостоин такого внимания, – ответил он. – Когда ваш адвокат прочитает мои показания, он не сможет меня защитить. Фелиция, я совершил убийство.
– Замолчи! Говори тише, прошу тебя! Нужно доказать, что это было безумие, временное помешательство. Ты был измучен, ты был на грани, ты потерял голову. Начальник полиции намекнул дяде, что ты сам объяснил бы содеянное подобным образом. Теодор, Уилфред грустит – он хотел бы тебя увидеть. Он подготовил тебе рисунок, но я его забыла.
Она тянулась к нему, вкладывая в пожатие их сплетенных рук всю свою нежность, всю свою тревогу за него.
– Скажи мне, что в действительности произошло, – взмолилась Фелиция. – Я задаю себе столько вопросов, что не могу спать по ночам.
– Я убил Эмму. Тебе не следует знать больше.
Фелиция заметила, что Теодор не упоминал фамилию. Ей стало неприятно: словно это простое имя создавало между ее супругом и его жертвой нерушимые узы близости.
– Ты предпочитаешь, чтобы я узнала подробности этой истории из слов адвоката или во время судебного заседания? – сухо спросила она. – Я должна сообщить своим родителям о том, что тебя арестовали. Я хотела бы предоставить им такую версию, в свете которой ты не выглядел бы чудовищным убийцей. Если бы была возможность избежать скандала… Но дело наверняка получит огласку как здесь, так и в Шикутими.
Необычайная бледность проступила на матовом лице Теодора Мюррея. Он посмотрел на Фелицию взглядом, в котором можно было прочитать что-то наподобие презрения, и отпустил руки супруги.
– Ну конечно, Фелиция, в Квебеке и в Монреале тоже. Тридцатичетырехлетний врач избавился от своей юной девятнадцатилетней любовницы, утопив ее в озере… Пресса будет пестреть сенсационными статьями. В самом деле, почему ты осталась в Робервале? Я посоветовал тебе укрыться в Шикутими, в твоей семье.
Задетая за живое, женщина не отвечала, в голове стучали только что прозвучавшие из уст супруга слова – юная любовница.
– Я так глупа! – наконец произнесла она. – Я уже давно догадывалась о том, что ты спал с Эммой Клутье. Увы, до тех пор пока ты ни в чем мне не признавался, я продолжала обманываться, отказывалась по-настоящему в это поверить. И долго это продолжалось? Год, полгода, несколько дней?
Возбудившись, она вдруг слегка поморщилась и положила ладони на живот.
– Сильно беспокоит? – спросил он. – Господи, ты должна поберечь себя! Ты должна родить в августе – у недоношенного ребенка мало шансов выжить.
– Какая тебе разница? Ты бы смог полюбить этого ребенка, зачатого с женщиной, которую ты обманул и предал? Теодор, почему? Ты утверждал, что я красивая, достаточно молодая… Что такого было в ней, чего не было у меня? Дьявольское тело, не так ли?
Доктор в отчаянии опустил голову, осознавая, что дверь в блестящий мир высшего общества перед ним навсегда захлопнулась. За эти два дня, проведенных в заточении, он осмыслил весь ужас преступления, которое он совершил: факт, к которому примешивалось к тому же невыносимое ощущение тоски, тоски по Эмме. Он уже забыл о ее детских капризах, о чрезмерных запросах молодой ревнивой любовницы, он упивался самыми приятными воспоминаниями, их сумасшедшими поцелуями, проведенными в постели часами любви. Каждый раз они любили другу друга, как в последний раз. Он убедил себя в этом, забыв о гнетущей атмосфере их последнего вечера в Сен-Приме…
– Хорошо, – продолжила Фелиция, – она соблазнила тебя, затянула в свои сети. Мужчины слабы, мама часто повторяла мне это. Рано или поздно ты все равно завел бы себе любовницу. Но если ты решился на убийство, это значит, что ты не так-то ее и любил! Зачем ты это сделал, Теодор? Говори скорее, у нас мало времени.
– Эмма хотела, чтобы я тебя бросил и жил с ней. Она угрожала написать тебе, рассказать тебе о нашей с ней связи, разрушить мою карьеру врача. Я бы все потерял: тебя, сына, все, чего я достиг ценой невероятных усилий.
– Грязная шлюшка! – воскликнула его супруга. – Она тебя шантажировала?
– Назовем это шантажом, да. Но все обстоит еще хуже – Эмма тоже ждала от меня ребенка. Она рассказала об этом своей сестре. Естественно, после ее смерти Жасент Клутье стала выяснять, кто был отцом ребенка. Я все рассказал им, Жасент и ее брату, в четверг, когда они пришли.
К горлу Фелиции подкатил ледяной ком. На лбу выступил пот, она почувствовала приступ тошноты.
– Боже мой, я понимаю, сейчас я уже понимаю лучше. Если бы ты знал, как ты меня ранишь, Теодор, если бы ты знал, как мне больно.
Дыхание Фелиции прерывалось, зрачки расширились; изменившимся, дрожащим от отвращения голосом она спросила супруга:
– Как ты утопил ее?
– Несчастная поскользнулась. Я видел, как она ушла под воду, ее волосы были словно водоросли. Я всего лишь ее удержал, и она не смогла подняться. Бедняжка Эмма!
Доктор Мюррей, постаревший, ссутулившийся, беззвучно заплакал. В зарешеченное окно постучали, и дверь сразу же открылась.
– Прощай, Фелиция. Я прошу прощения у тебя, а также у сына и малыша, который скоро родится, – поспешно проговорил он.
Он поднялся, спеша обрести одиночество в своей камере. Журден Прово взялся проводить молодую женщину к выходу. Бледная, с утратившей форму вследствие беременности фигурой, она вызывала в нем глубокую жалость – отныне она была на годы приговорена к подобным коротким свиданиям.
– Вас кто-то ждет, мадам? – поинтересовался он. – Я могу вызвать такси.
– Нет, не стоит. Меня отвезет кузен.
Валлас Ганье увидел, как Фелиция неверной походкой направляется в его сторону. Он курил сигарету, прохаживаясь вокруг своего роскошного ровера: за то время, пока молодой человек поджидал Фелицию под тюрьмой, автомобиль привлек к себе множество любопытных взглядов.
– Ну что, он объяснился с тобой? – спросил он кузину, когда она подошла. – Боже, у тебя жуткий вид!
– Едем скорее, Валлас, прошу тебя.
Испытывая к кузине родственные чувства и сострадание, он помог ей сесть в машину, закрыв за ней дверцу. Вскоре он уже катил по берегу озера в сторону Сен-Жерома – Фелиция попросила его оказать ей такую услугу.
– Я должна забрать вещи и любимые игрушки Уилфреда, – сказала она. – Потом я дам тебе ключи от дома. Я выставлю его на продажу, больше я туда не вернусь. Я думаю развестись и вернуться жить к родителям.
– Это мудрое решение, – одобрил Валлас. – Мы будем рядом, моя дорогая кузина.
По дороге к дому доктора Теодора Мюррея Валлас узнал о жутких обстоятельствах гибели Эммы Клутье, убитой своим любовником. Он понял, почему Жасент так повела себя накануне, когда он приехал на их ферму в Сен-Прим. «Они все знали – она, ее брат с сестрой и их родители. Конечно, я не мог быть там желанным гостем, даже если я и не имею к этой трагедии ни малейшего отношения. Но моя фамилия – Ганье. В течение шести лет я регулярно виделся с убийцей Эммы. Я выпивал с ним в праздничные вечера, играл с этим типом в шахматы или теннис. Мой букет белых роз был нелепым, просто смехотворным», – думал он.