Терзаемый угрызениями совести, Шамплен, вздохнув, покачал головой, сложив свои мозолистые руки на коленях.
– Что я получил? Одну из самых красивых девушек в округе, хорошую повариху, труженицу, которая прекрасно прядет, отлично умеет ткать лен и шерсть, женщину, которая без единой жалобы рожала и хорошо, правильно воспитывала наших малышей. Ты чувствовала облегчение, когда понимала, что беременна, потому что благодаря этому ты от меня ускользала. У меня больше не было права на наслаждение. Но я понимал это. Да, моя Альберта, ты согласилась бы родить двадцать детей, только бы не чувствовать мою тяжесть на своем теле, своем прекрасном теле, которое я никогда так и не видел. Знаешь, этим утром я имею право лишь на твое нагое плечо, и я бы с радостью его поцеловал. Вот они, ваши женские уловки, эта легкая одежда без рукавов!
Желание покинуло его. При мысли обо всех этих годах их совместной жизни, в которой не было места нежности и взаимному пониманию, а в лучшем случае была лишь будничная дружба, ему захотелось плакать.
– Ты часто делала меня счастливым простой своей улыбкой и теми ночами, да, теми ночами, когда я тобой владел. Но ты, моя милая, ты никогда не получала никакого удовольствия. Я прошу у тебя прощения, да, тысячу раз прошу прощения. К тому же со временем во мне скопилась злость по отношению к тебе и Жасент, ребенку, ставшему последствием моей ошибки. Я таких дров наломал!
Шамплен погрузился в размышления. Альберта, проснувшись тотчас, лишь только супруг присел на ее кровать, не открывала глаз. Ее тронули слова мужа, голос которого, в зависимости от того, что он говорил, то дрожал, то становился более резким или же ласковым. Старательно притворяясь, что спит, Альберта прислушивалась к его дыханию, будучи не в силах, однако, сдержать горьких слез. Дров наломал! Он был прав, она это понимала.
– Отдохни еще немного, – пробормотал он, поднимаясь.
Его остановила теплая ладонь, опустившаяся ему на руку. Шамплен вздрогнул и посмотрел на супругу. Альберта не сводила глаз с мужа, щеки у нее были мокрыми от слез.
– Шамплен, останься ненадолго.
– Ты все слышала?
– Да.
Она все не отпускала его, объятая доселе неизвестным ей чувством. Это было так непривычно: лежать перед ним в свете дня, в их погрузившемся в молчание доме. Охваченная удивительной истомой, она ясно осознала наготу своего плеча и желание Шамплена его поцеловать. Ей внезапно захотелось, чтобы этот мужчина прикоснулся губами к ее телу. Некоторые женщины временами осмеливались перекинуться между собой, посмеиваясь от смущения, рассказами о наслаждениях своих супружеских ночей, наслаждениях, которые оставались загадкой для Альберты.
– Шамплен, иди ко мне, иди же, – позвала она.
– Альберта… неужели… ты хочешь?
Задыхаясь от наплыва эмоций, женщина выпрямилась и сняла сорочку. Он увидел ее тяжелые груди с крепкими темными сосками. Ее молочная атласная плоть привела его в возбуждение.
– Господи, – пролепетал он ошеломленно.
Шамплен едва мог в это поверить. Он нерешительным движением принялся расстегивать свой ремень, немного отвернувшись в сторону. Он думал только о том, что, повернувшись, увидит ее обнаженную, готовую ему отдаться, и сила его желания причиняла ему боль. В это мгновение Альберта, встав на колени на кровати, обвила его руками и, прижавшись к нему, сжала в своих объятиях. Ее волосы щекотали его, ее бархатная щека терлась о его колючую щеку.
– Боже мой, – ошеломленно повторял он. – Ты и вправду меня хочешь, моя красавица, ты меня хочешь?
Для него это тоже было открытием: держать обнаженную женщину за талию, видеть меж ее бедер треугольник вьющихся волос. Из его груди вырвался страстный крик, он покрыл поцелуями ее плечи и наконец стал ласкать своими горящими от страсти губами ее грудь, шею и затылок. Не отстраняясь от него, Альберта прерывисто дышала, замирая и постанывая.
– Альберта, как ты красива! – прошептал он ей на ухо.
Они слились в жадном, чувственном поцелуе. Растерянный и необычайно возбужденный, Шамплен стал снимать с себя одежду. Она помогла ему, отваживаясь на скромные ласки.
– Мой муж, мой супруг, – глухо бормотала она, прислушиваясь к неожиданному волнению своего лона, словно ожившего, изголодавшегося по мужскому члену, к которому она до сих пор испытывала лишь отвращение.
Она откинулась назад, полностью предоставляя свое тело его взгляду. Он проник в нее нежно и осторожно. Впервые он решил контролировать себя, с тем чтобы ее не разочаровать. Он с любопытством осознавал тот факт, что является сейчас свидетелем наслаждения своей жены, и это – бесспорное доказательство того, что он может ее удовлетворить. Очень скоро ясность ума покинула его, он был опьянен ее выражением лица в момент наивысшего наслаждения, обескуражен блеском ее светлых глаз, покрытых дымкой, смущен ее тихими восторженными стонами. Когда она стала изгибаться, сотрясаясь от продолжительной сладострастной судороги, Шамплен в изнеможении обрушился на нее после последнего толчка.
Вновь примирившиеся супруги еще долго лежали так, поначалу очарованные, а затем удивленные: неужели это действительно были они, Альберта и Шамплен Клутье, обнаженные и потные, посреди разметанной, измятой постели?
Зал ресторана был переполнен, но в хорошую погоду хозяин ставил у входа в здание дополнительные столики. От солнца их защищал желтый холщовый навес.
Спустившись с парохода, Жасент и Сидони сразу же направились к террасе этого показавшегося им уютным заведения и проворно заняли места неподалеку от какой-то пары. Остаток путешествия они провели в довольно просторной каюте огромного парохода. Окруженные иностранцами, оглушенные шумом двигателя и гулом чужеземной речи, они не имели ни единой возможности поговорить друг с другом.
Однако и здесь они не смогли уединиться – ресторан выходил на запруженный оживленной толпой причал. Матросы с криками и взрывами смеха разгружали ящики с товарами. С соседней улицы приезжали упряжки, часто самодельные; к примеру, проехала хлипкая, покрытая брезентом тележка, которую тащила за собой наскоро запряженная рабочая лошадь. Сюда приезжали из отдаленных ферм за провизией и инструментами. Какой-то автомобиль расчистил себе дорогу и остановился недалеко от плавучей пристани.
– Здесь жарко, да и ветра меньше, чем на озере! – прокричал им какой-то мужчина, который сошел на берег сразу за ними. – Черт побери, красавицы мои, если бы вы видели пристань с десяток дней назад… Тогда я не смог бы здесь присесть! Я бы уплыл, словно пробка!
Сестры не удостоили его ответом.
– Какая давка! – сетовала Сидони, бледнея.
– Если бы ты побывала в Монреале, то пришла бы в ужас! – пошутила Жасент. – Давай сделаем заказ, я проголодалась.
– Я не смогу ничего проглотить, уверяю тебя. Там, за стеклом, посетители смотрят на нас! – испуганно ответила Сидони.
– Сидо, попробуй взять себя в руки, мы ничем не рискуем. Сними платок, так ты будешь чувствовать себя свободнее.
С этими словами Жасент сняла свой платок, высвобождая длинную блестящую светло-русую косу. Она также расстегнула пуговицы своего пиджака, под который надела мамину черную юбку.
– Что ты скажешь насчет филе дорадо под сливочным соусом? – предложила Жасент, пробежав глазами меню.
– Нет, лучше рагу, это дешевле.
– Дома ты ешь его дважды в неделю.
– Нам следовало бы сразу же наведаться к этой мадам Маргарите Лагасе. С обедом можно и подождать.
– Послушай, нам некуда торопиться, у нас есть время. Мама посоветовала нам остаться здесь на ночь, в связи с расписанием движения. Даже если мы сядем на пароход вечером, у нас не будет ни малейшей возможности вернуться в Сен-Прим из Роберваля.
– Да нет же, будет – на такси, и это будет стоить не дороже, чем ночь в гостинице, – возразила Сидони, она явно была не в духе.
– Я думала, ты обрадуешься нашему путешествию, а ты то и делаешь, что ноешь! А утром ты была так довольна!
В этот момент к их столику подошла официантка; тронутая глубоким трауром двух незнакомок, она не преминула принять серьезный вид.
– Что вы желаете, мадемуазели?
– Два филе дорадо и графин белого вина, пожалуйста, – уверенно ответила Жасент. – На десерт – блюдо дня, вишневый пирог с заварным кремом.
Как только сестры оказались одни, Сидони вполголоса запротестовала:
– Не надо демонстрировать свои замашки горожанки! Я не голодна.
– Ты заставишь себя поесть. Боже мой, мне стоило приехать сюда с Пьером. Хочу, чтобы ты знала: он был очень разочарован, когда узнал, что не поедет со мной. Когда я позвонила ему в школу его отца, он подумал, что я попрошу его приехать в Сен-Прим, но я сообщила ему о смерти Мюррея и о нашей поездке в Перибонку. Он обиделся, что его оставили в стороне. Если бы он чуть-чуть настоял, то присоединился бы к нам, но я предпочла остаться наедине со своей Сидо, которая мечтала пересечь озеро и которая теперь всем недовольна.
Небольшая тирада Жасент достигла своей цели. Расстроившись, Сидони уткнулась носом в клетчатую скатерть на столе. Почти сразу она вынула из кармана носовой платок и промокнула им свои полные слез глаза.
– Это не по моей вине, – простонала она. – Я беспокоюсь за маму, которую мы оставили дома одну. А еще за Лорика. Вдруг он захочет повторить свой безрассудный поступок! К тому же все эти люди меня пугают. Если бы мы вернулись вечером!
– Тебе точно следует выйти за полицейского, чтобы он всегда за тобой присматривал, – насмешливо сказала Жасент.
Окончательно перестав злиться, Сидони, казалось, сразу же ухватилась за возможность поговорить о Журдене Прово.
– Как, например, за помощника начальника полиции, – тихо сказала она, и щеки девушки внезапно стали пунцовыми. – Хоть ты и подшучиваешь надо мной, но ты дала мне повод поговорить о нем. Я не могу понять, почему согласилась шить платье для его матери-калеки. Он же может купить ей платье в магазине! Думаешь, он искал способ увидеться со мной? В таком случае не так уж он и умен.