льных продуктов, часто несущих больше вреда, чем пользы, да ещё стоят в разы дороже». Каждый брикет представлял собой сбалансированный набор питательных элементов, – рассказывал Правдоруб. А кроме того, многие пищевые фабрики производили на заказ индивидуальные брикеты, которые формировались в соответствии с особенностями конкретных людей. Нужно было только посетить специальную клинику, сдать необходимые анализы и получить свою «карту», по которой на фабрике изготовят брикеты с выбранными вкусами и консистенциями.
– Как удобно, – сказал Хуберт во время завтрака в кафетерии. – Все в выигрыше – попечители сэкономят на натуральной еде, диетологи и фабрики получат клиентов. Здорово.
– А что, это правда? – спросила Валя у Астры, которая задумчиво размешивала в чашке сероватую массу. В последнее время Астра перестала есть даже имитированные продукты, просто заливала бесцветные порошки водой.
– Нет, – после паузы медленно проговорила Астра. – Мама говорит, это ерунда. Престиж Гимназии стоит затрат на натурпродукты.
– Да ладно вам, – сказал Хуберт, на тарелке которого лежал натуральный стейк. – Эта шумиха только привлекает интерес. Я тут видел списки поступающих летом, так там вдвое больше желающих, чем год назад. Некоторые вообще думают, что вся эта движуха выдумана специально.
– Нарочно такого не придумаешь, – заметила Валя.
После завтрака девочки зашли в туалет, и Агнесса попросила Еву передать отцу сообщение.
– Сказать, что информация подтвердилась? И всё? – переспросила Ева.
– Пока всё. – Агнесса бросила внимательный взгляд на закрытую кабинку.
– Ненавижу секреты! – насупилась Ева. – Почему вы мне ничего не рассказываете?
– Это не из-за тебя, – мягко сказала Агнесса. – Просто если сведения случайно попадут не в те руки или уши, всё пойдёт прахом.
– Ладно. – Ева, казалось, не совсем успокоилась. – Как твоё портфолио?
Агнесса, поморщившись, как от боли, помотала головой.
– Да ладно?!
– Уже год. Ни строчки.
Ева, широко раскрыв глаза, смотрела на подругу.
– Я сдала несколько старых рассказов. Отправила в журналы.
– Ну, хоть что-то, – подбадривающее сказала Ева.
– Может, хватит, чтобы меня не отчислили.
– Конечно, хватит. У тебя же всё-таки не «ноль».
– Годовое творческое портфолио стоит всех остальных экзаменов. – Агнесса помолчала. – А что, если я больше не смогу ничего написать? Что, если это навсегда? Что мне делать?
– Ничего, всё образуется. – Ева, коротко кивнув, похлопала подругу по руке.
Уже на следующий день на всех столах Гимназии появились новые выпуски пасквильного журнала. Материал на этот раз был всего один, однако номер был оформлен гораздо ярче, чем обычно – с каждой страницы кричали яркие цвета и громкие фразы. И экземпляров на этот раз было выпущено куда больше, чем раньше.
И вся кампания была направлена против Русаковых. Некоторое время назад, писал Правдоруб, господин Русаков «облагодетельствовал» несколько школ в рабочих посёлках своего автоконцерна новенькими омнибусами. Разумеется, собственного производства. И теперь случилась трагедия в РП-8: один из омнибусов попал в аварию – перевернулся, столкнувшись с фурой, перевозившей запчасти.
В омнибусе находилось сорок детей, восемь из них спасти не удалось, остальные проходили лечение в больнице. Правдоруб в красках описывал случившееся, прикрепив для наглядности несколько бессовестных фотографий с развороченным омнибусом и окровавленными детьми. Вину в аварии автор пасквиля возложил на самого Глеба Русакова. Помимо «на удивление низкого» качества продукции концерна, Русаков обвинялся в неумелом управлении предприятием, чрезмерном самолюбии и жажде власти, как это было связано с аварией, не уточнялось.
«Выдавать отбросы автопроизводства за качественные транспортные средства, да ещё и представлять передачу их детям как заботу и благотворительность, низко и бесчестно», – вещал Правдоруб.
Далее следовал призыв к компетентным органам проверить на пригодность другие машины концерна.
О том, что омнибусы концерна были признаны одними из наиболее надёжных в мире и экспортировались в десятки стран, Правдоруб умалчивал. Как не сообщал и о том, что авария случилась по вине уснувшего за рулём водителя фуры, который вышел на третью смену подряд и работал без перерыва больше тридцати часов. Детям этого человека требовалось дорогостоящее лечение, и ему часто приходилось не спать по четыре дня, как случилось и в этот раз. Об этих печальных обстоятельствах Правдоруб упомянул, опять же косвенно обвинив в трудной судьбе водителя фуры всё того же Русакова. А о том, что магнат после случившегося полностью оплатил лечение самого виновника аварии и его детей, не было написано ни слова.
Зато почти половина номера отводилась на вопли эко-амазонок о том, что концерн отравляет окружающую среду. О том, что позиция «зелёных дам» противоречила всему, что они говорили ранее, тоже не упоминалось. Ведь именно эко-амазонки кричали во всё горло о необходимости заменить гибриды электрокарами и машинами на солнечных батареях, которые в стране производились только концерном Русакова. Именно эти дамы призывали (и в конце концов их призывы были услышаны) оборудовать все дома и учреждения сборниками дождевой воды и фильтрами для последующего её использования. Фильтры и очистительные сооружения, установленные опять же по просьбе эко-амазонок на всех ГЭС страны, также выпускались отделением корпорации «РусарЪ».
В журнале намекалось и на то, что руководители концерна «ПаРус», «втаптывающие собственных рабочих в грязь и отнимающие у людей будущее на чистой Земле», получают непомерно огромную прибыль, которую скрывают от налогов. «Ваши дети, – кричали эко-амазонки, – будут глотать пыль и гнуть спины на таких, как Русаков и его компания, а он будет время от времени бросать вам подачки в виде поломанных омнибусов и ждать благодарности. Ваши дети, – убеждал автор, – никогда не увидят голубого неба над головами и не попробуют натуральной пищи, тогда как дети хозяев заводов будут учиться в лучших школах, выставляя напоказ свои так называемые таланты, и все будут им аплодировать».
Истомин читал пасквиль во время очередного дежурства в общежитии. Днём он разговаривал с матерью, которая сообщила последние новости. Бэлла, дочь Вики, находилась в перевернувшемся омнибусе и сейчас лежала в реанимации.
Все расходы на лечение взял на себя концерн, детей с самыми серьёзными травмами отправили в столичные клиники, но Бэлла пока оставалась в РП-8.
Истомин любил племянницу. Она напоминала ему Вику в детстве, когда та ещё не пристрастилась к яркой косметике и ночным прогулкам. Винить Русакова в том, что случилось, казалось глупым. Этот человек, конечно, не вызывал симпатии, как, впрочем, и его дочь, но ведь не он лично устроил аварию. Истомину не нравился надрывный тон пасквиля, тем более что некоторые из описанных идей вбрасывались уже не в первый раз.
После смены, несмотря на позднее время, Истомин решил пройтись. Недалеко от детской площадки, разделяющей ряды дуплексов второго сектора и участки коттеджей первого, он увидел знакомые фигуры. Даже в опустившейся темноте весенней ночи силуэты узнавались безошибочно.
– Чем вы занимаетесь? – спросил Истомин, подойдя ближе.
Соня и Дина дружно обернулись. Но вместо лиц Истомин увидел только цветастые балаклавы.
– А, это вы, – с облегчением вздохнула Дина. – Мы листовки расклеиваем.
Действительно, на близлежащих столбах и заборах белели пластиковые листы.
– И что это? – спросил Истомин, жалея, что не пошёл сразу домой.
– Петиция против загрязнения окружающей среды «Русаром», – сказала Дина, засовывая листовку в почтовый ящик одного из коттеджей.
– Только «Русаром»? – спросил Истомин. – Больше никто окружающую среду не загрязняет?
Дина повернулась, очевидно, с намерением ответить что-то резкое, но Соня её опередила.
– Я знаю, там была ваша племянница, – сказала она сочувственно. – Мне очень жаль.
– А, да. Мне тоже жаль, – сухо подхватила Дина и двинулась к следующему почтовому ящику.
– Как она? – всё так же приторно-участливо спросила Соня.
– Опасности для жизни нет, – вяло ответил Истомин, размышляя, как бы поскорее уйти. – А за листовки вас не оштрафуют?
– Только если поймают, – отозвалась Дина и хихикнула.
– Здесь же камеры, – сказал Истомин, и только тут до него дошло, что его-то лицо не скрыто, и если начнутся вопросы, он станет первым, кого привлекут к расследованию дела о порче муниципальной собственности и несанкционированной пропаганде.
– Ничего-ничего, – подбодрила его Дина. – За правое дело…
Как будто из воздуха материализовалась бледная рука и быстрым движением стащила с Сони балаклаву. В резком свете фонаря её волосы, теперь торчавшие в разные стороны, походили на шипы.
– Теперь кому-то придётся ответить за своё правое дело. – Агнесса равнодушно рассматривала балаклаву, которую держала в руке.
– А кому-то и за левое, – зло выпалила Дина.
– Как вы здесь оказались? – громко спросил Истомин Агнессу, вставая между ней и Диной и оттесняя Соню за спину.
– Я была на дополнительном занятии у профессора Грибницкого, – совершенно спокойно проговорила Агнесса, всё ещё рассматривая балаклаву.
– И сколько ты берёшь за такие занятия? – с неприятным смешком спросила Дина. Истомин мысленно застонал.
Агнесса медленно перевела взгляд на Дину. Так она могла бы смотреть на любопытный музейный экспонат. Через мгновение её глаза сузились, а губы изогнулись в тонкой улыбке.
– Мадмуазель Ашкинази, я полагаю? – спросила она, держа балаклаву двумя пальцами и раскачивая, как маятник. Дина, услышав свою выдуманную фамилию, отступила на шаг. – Или вы предпочитаете зваться княжной Ростовой? А как насчёт вашей настоящей фамилии? Мурашкина, если я не ошибаюсь?
– Не твоё дело, подстилка!
Агнесса светски улыбнулась, хотя её улыбка больше вышла похожей на оскал с жуткими клыками. Она сделала мягкий шаг в сторону, казалось, чтобы лучше видеть Дину, которая всё продолжала пятиться. Истомин, неплохо изучивший Агнессу во время тренировок и отлично знавший, что против неё даже у обеих девочек вряд ли были хоть какие-то шансы, снова встал между ними, загородив собой Соню.