Михайловская вежливо кивнула и снова отвернулась к окну. Повисла пауза. Видимо, Петровская ожидала, что Третьякова сообщит о совещании именно сейчас, однако объявление уже было сделано, подходящих слов ни у кого не нашлось, поэтому Третьякова, громко фыркнув, направилась к шкафу, дабы найти и раздать преподавателям материалы для экзаменов, с которых был снят Линник.
Грибницкий беспокойно ёрзал в кресле. С одной стороны, он давно и крепко дружил с Тамарой Александровной, с другой – с Третьяковой тоже никогда не конфликтовал, а сейчас поддержать одну из них значило рассориться с другой.
Линник лихорадочно листал журнал в поисках компромата на себя, одна из заменяющих преподавателей, худосочная блондинка с лошадиными зубами, откинулась на спинку кресла и полушёпотом (но так, чтобы все слышали) рассуждала о том, сколько дополнительной нагрузки на неё навалится из-за педагогов, «не умеющих обуздать свои низменные порывы».
В Профессорской висела тяжёлая тишина, никто ни с кем не разговаривал. Грибницкий отправился принимать экзамен, заменяющие педагоги последовали за ним. Заходившие время от времени преподаватели спешили поскорее сделать то, зачем пришли, и уйти на экзамены, зачёты или свои кафедры. Михайловская по-прежнему смотрела в окно, Третьякова оформляла документы, а Истомин досматривал журнал.
Петровская рассылала письма в Родительский комитет и другим «заинтересованным сторонам» и составляла расписание бесед в рамках расследования.
К своему удивлению, Истомин не нашёл упоминания своего имени в журнале Правдоруба, однако номер изобиловал красочными фото с вечеринки и ссылками на сайты с «горячими видео».
Истомин попытался вспомнить, кто снимал происходившее на видео, но все лица, звуки и перемещения слились в памяти в сплошной хаотичный поток. Хорошее качество фотографий позволяло предположить, что фотограф был абсолютно трезвым, возможно, даже специально готовился.
Дочитав журнал полностью, до последней страницы, Истомин не нашёл ни своего изображения, ни даже простого упоминания. Это казалось странным, ведь он не прятался, и, тем не менее, его отстранили от работы за посещение «сего сборища». Значит, кто-то за ним следил и потом сообщил куда следовало.
Фотография со спящим на полу Самсоном открывала номер, далее следовала красочная подборка фото с танцами на столе и картинки, которые детям обычно смотреть запрещают. Завершался номер фотографией Линника, взятой с сайта Гимназии. Под ней была небольшая статья, рассказывающая о его непристойном поведении. Факты и доказательства, разумеется, отсутствовали, однако автор настаивал на том, что Линник присутствовал на вечеринке. Истомин посмотрел на Линника. Тот сидел, безжизненно глядя в пространство. Истомин подумал, что в журнале написана откровенная ложь, по крайней мере, в отношении Линника. К тому же подобная статейка уже была опубликована раньше.
Однако в номере была тонна правды, да ещё скабрезной, и на этом фоне история Линника, пусть и повторяющаяся, тоже выглядела правдивой. Всего-то ложечка лжи в бочке неприглядной правды – и мнение сформировано. Видимо, кого-то задело возвращение Линника на работу. Не смогли уничтожить его первой статьёй – написали другую.
Занятно, что Правдоруб поменял стратегию – раньше на фоне откровенно бредовых историй выделалась одна, похожая на правду. Теперь же в поток фактов, пусть и гнусных, вклинивалась непристойная лживая статейка, которая из-за общего гадкого настроя вполне могла сойти за правду.
Из журнала Истомин также узнал, что дом, в котором проводилась вечеринка, не принадлежал ни одной из семей студентов в Гимназии. Правдоруб пространно намекал на то, что вечеринку устроили специально, и таким образом, чтобы всё закончилось именно так – грандиозным скандалом.
Ещё автор упомянул о том, что уже утром, когда гости разошлись, в ванной был обнаружен Викент Левиафан с проломленной головой. Теперь он находился в реанимации в крайне тяжёлом состоянии. Помощь своевременно ему не оказали, и врачи не могли гарантировать даже того, что Левиафан хоть когда-нибудь придёт в себя.
Истомин пытался найти в себе угрызения совести, однако их не оказалось. Он вообще ничего не чувствовал по поводу Левиафана – ни вины, ни ощущения того, что всё правильно сделал.
Петровская попросила педагогов не покидать Гимназии до завершения совещания, которому предшествовали личные беседы.
Пролистав журнал, Истомин достал коммуникатор. Писать родителям и пугать их было рановато, поэтому, чтобы хоть чем-то себя занять, просмотрел пару похабных видео, снятых на вечеринке. Себя он там не нашёл, зато всплыл рекламный баннер со ссылкой на занятное сообщество под названием «Жертвы Скандерии». Простенький сайт представлял собой фото студентов с краткими биографиями, датами отчисления и «ухода». К каждому профилю прилагался каталог ссылок на работы «творческой личности, безвременно покинувшей жестокий мир».
На одном фото, явно взятом из школьного альбома, изображалась девушка со свирепым взглядом и стрижкой каре. Лера Вавилонова, по мнению авторов сайта, была жестоко затравлена руководством Гимназии и некоторыми студентами. В частности, намекалось, что к её «уходу» руку приложили Ева Долгих и Агнесса Русакова. Они обвинялись в давлении на администрацию из мести.
Лера, известная в Сети как Разрушитель Вавилона, не обладала яркими творческими талантами, зато исправно писала критические отзывы на работы других студентов Гимназии. Так, Еву она обвиняла в неспособности работать с цветом, непонимании перспективы и отсутствии оригинальности сюжетов. В одной из своих статей вообще назвала её картины «мазнёй, не стоящей и ломаного гроша». И конечно, много слов о том, как родители оплачивали выставки Евы и призовые места в конкурсах.
В другой статье Лера прошлась по Агнессе. В деталях разбирала её сюжеты, стиль и язык, придираясь к каждому абзацу. Резюме гласило, что Агнесса «исписалась, и лучше бы ей заткнуться и найти себе полезное занятие. Например, пойти работать в больницу санитаркой».
Последняя запись Леры, набравшая несколько тысяч лайков, вообще сводилась к перечислению имён людей, без которых, по мнению автора, мир стал бы чище. Лера объявляла деятельность своих оппонентов Вавилонской башней, которую призывала разрушить. При этом Лера пространно намекала, что разрушение начнётся очень скоро, что «правда вскроет нутро строителей Вавилона, и они падут на землю, чтобы разбиться вдребезги и никогда не восстать».
– Даниил Юрьевич, пора. – Секретарша, только открыла дверь Профессорской, и тут же скрылась в коридоре.
Истомину приказали дать письменное объяснение случившегося – ему пришлось написать, как и почему он оказался на вечеринке (его туда пригласили студенты), что там происходило (только сухие факты плюс минимум имён и описаний) и чем всё закончилось (стало скучно, и он ушёл). Специалисты Управления изучили документ и дали предварительное заключение. Странно, что на этот раз всё шло так быстро, ведь обычно расследования занимали уйму времени.
В кабинете директора, где проводилась беседа, присутствовали Петровская, Третьякова, Жюстина МакГрайв, психолог из управления (лысеющий мужчина в очках с толстыми линзами), Агнесса Русакова, которой тоже пришлось дать письменное объяснение, и Глеб Русаков.
В центре кабинета стояли два кресла, в одном из которых, сложив руки на коленях, сидела Агнесса. Остальные участники расположились вдоль стен, место за столом занимала Петровская. Истомину предложено было соседнее с Агнессой кресло.
Когда Истомин вошёл, Агнесса даже не повернула головы, и бросила на него равнодушный косой взгляд, только когда он сел рядом.
После обычных формальных вопросов Петровская сказала:
– Из-за спешки, в которой мы вынуждены проводить наше расследование, очная ставка состоится прямо сейчас. По мнению психолога, – она кивнула на дядечку в очках, – детям лишний стресс ни к чему. Поэтому чем быстрее мы во всём разберёмся, тем лучше.
Очевидно, Родительский комитет решил, что не стоит затягивать с формальностями. Ведь впереди экзамены и выпускные, а летом творческие личности должны отправиться за новыми впечатлениями, так зачем же ещё больше омрачать и так не слишком радужную картину.
– Итак, – произнесла Петровская официальным тоном. – Вчера вы, Даниил Юрьевич, посетили некое мероприятие, состоявшееся по адресу: посёлок «Тополя», вторая линия, дом номер одиннадцать литера «Г». Всё верно?
– Верно, – сказал Истомин. Краем глаза он наблюдал за Агнессой, которая безмятежно смотрела в пространство.
– Кто именно вас туда пригласил?
– Приглашение подбросили в мой почтовый ящик, – соврал Истомин. То же самое он написал в объяснительной.
– Оно ещё у вас?
– Я его сжёг.
– Как и все остальные, – недовольно пробормотала Петровская. – Хорошо. Кого вы видели на вечеринке?
– Не стану доносить.
– Это не донос, что вы, – примирительно сказала Петровская. – Мы просто устанавливаем все обстоятельства.
– Так говорят, когда речь идёт о преступлении, – сказал Истомин. – Студенческая попойка разве является преступлением?
– Ну, один крайне неприятный инцидент имел место. Однако о нём речь пойдёт чуть позже.
Русаков, сидевший рядом с мадам МакГрайв и время от времени поглядывающий на часы, кашлянул. Жюстина Викторовна, бросив на него быстрый взгляд, тоже зашевелилась, как бы намекая, что хорошо бы разобраться в деле побыстрее.
– Вы, вероятно, знаете студента по имени Викент Левиафан? – спросила Петровская, сдерживая сквозившее в её интонациях раздражение.
– Знаю, – коротко ответил Истомин.
– Вы в курсе, что с ним произошло на вечеринке?
– Он, кажется, получил травму, – сказал Истомин. К своему удивлению, он даже не нервничал.
– Верно, – медленно проговорила Петровская. – Вы что-нибудь можете рассказать о том, как именно он получил травму?
– Нет, – твёрдо ответил Истомин.
– Хорошо. Другие участники мероприятия, – на этом слове МакГрайв тихо фыркнула, а Русаков чуть улыбнулся, – рассказали, что видели вас рядом с Агнессой Русаковой.