Финн якобы стал звать людей на помощь, но никто его не услышал. Обессиленный и потрясённый случившимся, он заснул и больше не просыпался до того самого момента, пока его не растолкал советский вице-консул.
Финн сидел за столом и растирал ладонью слёзы по лицу, а я думал о том, как глупо может кончить жизнь человек вдали от родины, от семьи, пославшей его на заработки.
Начальника порта искали, но, учитывая глубину моря, сильное течение и время, прошедшее с момента его гибели, поиски скоро за бесполезностью прекратили. Потом прилетел вицегубернатор Вейдинг с полицейскими и провёл обстоятельное расследование случившегося. Так же как и мы, норвежцы пришли к заключению, что произошёл несчастный случай.
...Мы не остановились на достигнутом и приступили к ремонту находившегося в нашем распоряжении морского катера— также доведенного нерадивыми пользователями до аварийного состояния. Приближалось лето, и катер при отсутствии снега должен был решить насущные проблемы связи с норвежским посёлком и попутно доставить нам массу радостей. В противном случае мы должны были всё время ориентироваться на единственный в Баренцбурге кораблик — портовый буксир «Гуреев» — и вертолёты треста, которые наши планы, естественно, в расчёт не принимали и ходили в Лонгйербюен, когда это вызывалось исключительно потребностями дирекции рудника.
В июне, после длительных мучений, мы кое-как отремонтировали шведский двигатель катера, «словили» кран и спустили с его помощью наш «крейсер» на воду для проведения пробных испытаний. Испытания прошли более-менее удовлетворительно, и мы запланировали в ближайшие выходные поход к мысу Старостина. Это была наша вторая маленькая победа над разрухой и бесхозяйственностью. Арсенал оперативной техники пополнился важным средством передвижения, и мы с возросшим оптимизмом смотрели в наше полярное будущее.
Оперативная техника облегчает работу мозга оперработника наполовину: она позволяет не запоминать ответы источника.
А между тем по мере развала государства мы на Шпицбергене испытывали лишения в части поддержания связи с материком. Магнитная шапка над Северным полярным кругом блокировала слабые радиосигналы старенькой посёлковой радиостанции, и мы неделями сидели без связи с Москвой. Наиболее срочные телеграммы приходилось в закодированном виде посылать по телефаксу в наше посольство в Осло. Двойная шифровка вызывала досадные накладки и недоразумения.
В конце 1991 года прервалась авиасвязь с Мурманском и Москвой. Регулярные — раз в две недели — полёты самолётов «Аэрофлота» стали не под силу тресту «Арктикуголь» в силу дороговизны аренды. Рудник лишился возможности вовремя заменять смены шахтёров, а консульство — курьерской связи. Декларированные новой властью хозрасчёт и самостоятельность предприятий выходили нам всем боком.
Мириться с такой ситуацией было уже невозможно, и «Арктикуголь» решил вернуться к старой практике использования пароходов. Первый пароход из Мурманска шёл в разгар «полярки» четверо суток — было вообще удивительно, как он дошёл и не вмёрз во льды, и его прибытие в Баренцбург совпало с моим 50-летним юбилеем. Капитан парохода отказался входить в покрытый толстым льдом Грён-фьорд и бросил якорь у входа в залив, у кромки Ис-фьорда, где вода была ещё чистая ото льда.
Выгрузка и погрузка на пароход с помощью зависавших над палубой вертолётов в условиях крепчайшего мороза и тёмной полярной ночи превратилась в героическую эпопею. Капитан судна дал указание машины не останавливать, и пароход не стоял неподвижно на месте, а всё время маневрировал. Но и это не помогло, и пароход всё-таки сковало льдом. Лёд вокруг парохода пришлось подрывать, но для этого потребовалось разрешение сюссельмана. В ночной кутерьме в воду попало несколько пассажиров, но их, слава богу, удалось спасти.
Прибывшие в консульство дипкурьеры не попадали зубом на зуб от холода и затравленно озирались по сторонам, ожидая с нашей стороны какого-нибудь подвоха. Когда их отпоили «баренц-бургским грогом», они произнесли только одну фразу: «Никогда больше ногой на Шпицберген» — и чуть не разрыдались.
Весь мой юбилей прошёл под знаком отправки парохода, и от стола отходил то один гость, то другой, чтобы тоже подключиться к подвигу.
А подвигам в нашей русской жизни действительно всегда есть место.
Прав был классик — он как в воду глядел.
Воду Гренландского моря.
В этой связи вспоминается следующий характерный для первых лет «демократии» эпизод. В Баренцбурге одним ранним мартовским утром 1991 года случился переполох. Без всякого предупреждения в порт прибыл огромный — водоизмещением 80 тысяч тонн — ледокол! Спустя час в консульстве появился его бравый капитан, чтобы засвидетельствовать нам своё почтение, с одной стороны, и объяснить причину нежданного визита — с другой.
Оказалось, что Мурманское пароходство, получив самостоятельность, решило немедленно ею воспользоваться в самых благородных целях — заработать для порта и его акционеров валюту.
— Ну и что? — спросили мы недоумённо капитана.
— Как что: у нас ледокол, у вас — лёд. Мы готовы...
— Позвольте, позвольте. То, что вы готовы колоть лёд, у нас сомнений нет. А для кого вы хотите его колоть?
— А разве Баренцбургу не нужно?
В ответ мы дружно расхохотались, а капитан укоризненно посмотрел на нас, принимая, вероятно, за слабоумных.
— Да у нас не то что оплатить ледокол, нам не на что купить... — И директор рудника стал перечислять, на что у него не хватает средств.
— Вы бы спросили нас по радио, прежде чем заходить, — посоветовал консул Еремеев.
— А норвежцы? Может, им нужно? — не совсем уверенно спросил капитан ледокола.
Мы позвонили в контору сюссельмана и поинтересовались, не нужен ли им ледокол.
—А зачем?—удивился губернатор. — Во-первых, навигация у нас начнётся в мае, и к этому времени лёд в заливе вскроется, а во-вторых, откуда у вас появился ледокол?
Мы объяснили откуда, и сюссельман проникся к русскому капитану жалостью, но помочь делу ничем не мог.
— Ну так что будем делать? — спросил Еремеев затихшего капитана.
— Да ничего. Придётся возвращаться домой. А давайте я вас прокачу на ледоколе. Посмотрите, что это за зверь и как он ходит во льдах.
— С удовольствием.
Мы быстренько собрались и поехали в порт. По льду перешли до середины залива и с трудом поднялись на высоченный борт ледокола. Тут же прошли в огромную рубку, и капитан дал команду «вперёд». Машины послушно заработали, и несколько тысяч лошадей стронули огромный утюг с места. «Утюг» наползал тупым носом на лёд, подминал его всей своей тяжестью под себя, хрустел, проглатывал и выплёвывал мокрую кашу за кормой.
Слов нет! Впечатление было сильное. Мы убедились, что техника работала отлично.
Только попала она в дурные руки.
Мы «прокатились» туда-сюда по Грён-фьорду и пожалели, что ледокола не было в ту драматическую февральскую ночь, когда он действительно был нужен.
На душе после ухода ледокола было смурно. Если у нас будет такой капитализм, то хорошего для страны он ничего не принесёт.
Я как в воду Ледяного фьорда смотрел!
СИНДБАДИАДА
Скользим мы бездны на краю,
В которую стремглав свалимся...
В наше первое морское самостоятельное путешествие мы отправились вчетвером: кроме меня (естественно, капитана), наш экипаж состоял из Димы Балашова (рулевой-моторист), вицеконсула Валеры Каменскова (стрелок-навигатор) и дежурного коменданта-водителя Саши Потехина (матрос). Жёны снабдили нас съестными припасами, а Борис Иванович Синицын — новенькой армейской рацией, чтобы держать связь с посёлком. Естественно, захватили с собой два дробовых ружья, два карабина с большим запасом амуниции и ракетницу с ракетами на случай необходимости подать и визуальный сигнал с противоположного берега фьорда, который хорошо просматривался с балкона консульства.
Целью «экспедиции» было дойти до мыса Старостина, а потом через свободную протоку, соединявшую озеро Линнея с морем, пройти в озеро и наловить как можно больше гольца для наших жаждущих красной рыбы семейств. По пути туда и обратно предстояло настрелять диких уток, которые огромными стаями носились над Грён-фьордом, садились на воду и вновь поднимались в воздух, красиво подставляясь под выстрел.
Море было спокойно, и вовсю светило ослепительное солнце. Температура воздуха, вероятно, достигла максимума — около плюс 12 по Цельсию, но на море было достаточно прохладно.
Мотор катера с нескольких попыток завёлся, и мы лихо вырулили из портовой акватории на «простор морской волны». Берег стал медленно удаляться от нас, предметы и береговые сооружения — постепенно терять свои очертания. Впереди по курсу у мыса, отделявшего Зелёный фьорд от Ледяного, пенились бурунами волны. Это была известная скала по имени Крепость. За мысом мы резко поворачивали на юг, где, собственно, начиналось уже Гренландское море и тонкой белесой полоской выступала Земля Принца Карла.
Настроение у всех было приподнятое, сравнимое, может быть, с настроением мальчишек, тайно улизнувших из дому в поисках клада и приключений. Мотор мерно стучал под толстым кожухом, катер шёл со скоростью 40—45 километров в час, оставляя за собой гладкую, заутюженную полосу воды, а вокруг открывались чарующие глаз виды.
Раздался первый выстрел Каменскова, и на дно упала выловленная багром из воды первая утка. Потом выстрелы зазвучали всё чаще, они не все попадали в цель, но через минут пятнадцать наша добыча пополнилась ещё тремя или четырьмя экземплярами крякающей фауны. Мы беспорядочными зигзагами носились посреди Грён-фьорда за стаями уток, мало обращая внимание на берег, потому что он находился от нас не менее чем в километре.
Так, преследуя уток, мы вышли из Зелёного фьорда и вошли в Ледяной, более широкий и, как мы полагали, более глубокий.
У заветной протоки началась песчаная отмель, и мы, подняв на корме винт и попрыгав в воду, подтянули катер на берег, хорошенько закрепили его тросом и отправились на озеро пешком. Протока оказалась мелкой и для нашего катера непроходимой.