– А я пошел делать деревянные чаны, какие он заказал, – сообщил всем Тор.
А тем временем Суттунг отдал драгоценный мёд своей дочери, Гуннлёд, чтобы она стерегла его в недрах большой горы по имени Хнитбьёрг, в самом сердце страны великанов. Туда Один не пошел, а направился вместо этого прямиком на ферму, что принадлежала брату Суттунга, Бауги.
Была весна, и высоко стояла трава на лугах, готовая к покосу. У Бауги было девять рабов, таких же великанов, как он, и все они косили траву огромными косами – каждая размером с небольшое дерево.
Некоторое время Один смотрел на них. Когда время подошло к полудню и солнце повисло высоко на небе, великаны сделали перерыв в работе, чтобы как следует подкрепиться. Тогда Один прогулочным шагом направился к ним.
– Я давно уже наблюдаю за вашей работой, – сказал он. – И только одного не понимаю: почему хозяин дает вам косить такими тупыми косами.
– И вовсе наши косы не тупые, – возразил один из работников.
– Ты зачем такое говоришь? – обиделся другой. – Наши косы – самые острые на свете.
– Разрешите, я вам покажу, на что способно действительно острое лезвие, – предложил Один.
Он вытащил из мешка точило и провел им по лезвию одной косы, потом другой – пока каждое не засверкало на солнце. Великаны неуклюже обступили его и глядели, как он работает.
– Вот, – сказал, наконец, Один. – Теперь испытайте их.
Великаны махнули косами по луговой траве и ахнули, и вскрикнули от восхищения. Лезвия были так остры, что косьба шла совсем без усилий. Косы резали самые толстые стебли без малейшего сопротивления.
– Поразительно! – сказали великаны. – А можно мы купим у тебя это точило?
– Купите? Разумеется, нет, – возмутился Всеотец. – Но мы можем сделать кое-что почестнее… и повеселее. Все вы, идите сюда. Станьте вместе, и каждый пусть крепко держит свою косу. Ближе, ближе.
– Да не можем мы ближе, – возразил один из рабов. – Косы уж больно острые.
– А ты, я смотрю, мудр, – заметил Один и поднял точило повыше. – Вот что я вам скажу: тот, кто поймает сей камень, тот и будет им владеть!
И он подбросил точило в воздух.
Девять великанов, как один, прыгнули за точилом – каждый протянул вперед свободную руку, совсем позабыв про другую (в которой была коса, наточенная самим Всеотцом, до просто-таки невероятной остроты).
В общем, они прыгнули – а лезвия ярко сверкнули на солнце.
А потом на солнце сверкнуло что-то красное и ударило фонтаном, и тела великанов, корчась, повалились на свежескошенную траву – одно за другим. Один перешагнул через них, подобрал точило богов и положил обратно к себе в мешок.
Девять рабов лежали на лугу, и у каждого горло было перерезано косою товарища – вот как оно бывает на свете.
А Один направился в чертог Бауги, брата Суттунга, и попросился переночевать.
– Звать меня Бёльверк, – представился он.
– Бёльверк… – повторил Бауги. – Скверное имя. Оно означает «тот, кто творит ужасное».
– Только моим врагам, – пояснила личность, назвавшаяся Бёльверком. – Друзья высоко ценят то, что я делаю. Я способен работать за девятерых и делаю это неустанно и не жалуясь.
– Ночлег – твой, – вздохнул Бауги, – но в недобрый день ты явился сюда. Еще вчера я был богат, и девять рабов работали на моих полях – сажали и пожинали, трудились и строили. А сегодня поля и скотина все еще при мне, а вот все слуги лежат мертвые. Поубивали друг друга, а почему – ума не приложу.
– Воистину, недобрый день, – отозвался Бёльверк (это был Один). – А почему бы тебе не взять новых работников?
– Только не в этом году. Уже весна. Все хорошие работники уже у моего брата, Суттунга, а до наших краев и так-то немногие доходят. Ты – первый путник, что попросил у меня гостеприимства за долгие годы.
– И повезло тебе, что так вышло. Ибо я могу работать за девятерых.
– Ты не великан, – вздохнул сокрушенно Бауги. – Ты – так, козявка какая-то. Куда тебе справиться с работой и одного-то из моих слуг, не говоря уже о девятерых?
– Если я не справлюсь с работой девяти твоих слуг, – пожал плечами Бёльверк, – ты мне попросту не заплатишь – делов-то. А вот если справлюсь…
– Да?
– Даже в наших далеких краях мы слыхали о необычайном мёде, что есть у брата твоего, Суттунга. Говорят, он дает всякому, кто его пьет, поэтический дар.
– Это правда. В годы нашей молодости Суттунг никогда не был поэтом. Поэтом в семье был я. Но вернувшись с мёдом, он у нас живо заделался стихоплетом и провидцем.
– Я буду работать на тебя, сажать и строить, и собирать урожай, и вообще делать всю работу твоих девяти слуг, а взамен я хочу отведать мёду твоего брата, Суттунга.
– Но… – Бауги наморщил лоб, – он же не мой, чтобы вот так его раздавать. Он принадлежит Суттунгу.
– Жаль, – сказал Бёльверк. – Тогда мне остается только пожелать тебе удачи в сборе урожая.
– Погоди! Мёд и правда не мой, но если ты сделаешь, что обещаешь, я сам пойду с тобой к Суттунгу и сделаю все, что смогу, чтобы ты вкусил мёда.
– Значит, договорились, – подытожил Бёльверк.
Свет еще не видывал работника усерднее, чем Бёльверк. Он пахал крепче двадцати человек, куда уж там девяти. В одиночку приглядывал он за скотиной. В одиночку собирал урожай. Он дарил земле свой труд, и земля тысячекратно одаривала его в ответ.
– Слушай, Бёльверк, – сказал ему Бауги, когда первые зимние туманы покатились по склонам гор. – Какое-то неправильное у тебя имя. Ибо не принес ты мне ничего, кроме добра.
– Ну, что, работал ли я и правда за девятерых?
– Воистину да, и еще девятерых сверх того.
– Так что, поможешь ли ты мне вкусить мёда брата твоего, Суттунга?
– Воистину, помогу!
На следующее утро поднялись они спозаранку и пустились в путь, и шли, шли, и шли, и только к вечеру покинули земли Бауги и достигли Суттунговых, у самых подножий гор. К ночи добрались они до чертогов Суттунга.
– Привет тебе, брат, – сказал ему Бауги. – Это Бёльверк, мой летний работник и друг.
Тут он поведал родичу о том, какой договор они заключили с Бёльверком.
– Так что, как видишь, у меня к тебе просьба: дай ему отведать мёду поэзии.
Глаза Суттунга были подобны осколкам льда.
– Нет, – просто ответил он.
– Нет? – переспросил Бауги.
– Нет. Ни единой капли мёда не потрачу я на него. Ни единой! Надежно хранится он у меня: в чанах Бодне и Соне, в котле Одрёрире. Глубоко спрятаны чаны в недрах горы Хнитбьёрг, и открывается она лишь по моему повелению. Дочь моя, Гуннлёд, стережет их, и не достанется мёду ни слуге твоему, ни тебе.
– Но, – возразил Бауги, – то была кровавая вира за смерть наших родителей. Неужто я не заслуживаю даже чуть-чуть мёду, чтобы доказать Бёльверку, что я – уважаемый великан?
– Нет, – сказал на это Суттунг. – Не заслуживаешь.
Так, несолоно хлебавши, гости покинули чертог.
Бауги был безутешен. Сгорбился он и голову повесил, и каждые несколько шагов извинялся перед Бёльверком.
– Вот уж не думал я, что брат окажется таким неразумным, – твердил он.
– Да уж, и правда неразумным, – кивал в ответ Бёльверк (а это был Один, сменивший обличье). – Но мы с тобой могли бы сыграть с ним одну шутку… ну, или две – чтобы он не заносился так в будущем. И в следующий раз слушал, что говорит его брат.
– Это да, – сказал Бауги, и выпрямился, и даже рот сложил во что-то вроде улыбки. – А делать-то мы будем что?
– Ну, для начала мы взберемся на гору Хнитбьёрг.
И они действительно поднялись вместе на Хнитбьёрг: великан лез первым, а за ним Бёльверк, с куклу размером в сравнении с ним – но ведь не отставал! Они шли по тропинкам, что протоптали овцы да козы, и карабкались по камням, пока не очутились высоко на вершине горы. Первые снега новой зимы уже легли на льды, так и не растаявшие с прошлой. Ветер свистел вкруг горы; где-то внизу, под ними, кричали птицы. И был еще один звук… вроде как человеческий голос.
Он шел прямо из камня, но как будто бы издалека – словно сама гора пела.
– Это еще что за шум? – спросил Бёльверк.
– Сдается мне, это моя племянница, Гуннлёд, поет, – отвечал Бауги.
– Тогда тут и остановимся, – решил Бёльверк.
Из кожаного мешка своего добыл он сверло по имени Рати.
– Вот, – сказал он. – Ты у нас великан, большой да сильный. Возьми-ка сверло и пробури дырку в склоне горы.
Бауги взял сверло, приставил к горе и начал крутить. Бур вгрызся в камень, будто штопор – в мягкую пробку. Бауги крутил, крутил и крутил, а потом сказал:
– Готово, – и вытащил сверло из дыры.
Бёльверк наклонился над дырой и подул в нее. Мелкие обломки и каменная пыль полетели оттуда ему в нос.
– Я только что узнал две вещи, – сообщил он.
– И какие же? – осведомился Бауги.
– Что мы еще не пробурили гору насквозь. Надо продолжать.
– Это всего одна, – возразил Бауги, но Бёльверк больше ничего не сказал, и только ледяной ветер продолжал кусать их и жалить высоко на склоне горы.
Бауги сунул сверло Рати обратно в дырку и принялся снова сверлить.
Уже темнело, когда Бауги вынул сверло.
– Вот я и пробурился во внутренности горы, – сообщил он.
Бёльверк ничего не сказал, а только подул тихонько в дыру и на сей раз увидел, как пыль улетает вглубь, на ту сторону.
А еще он почувствовал, как что-то приближается к нему сзади. Тогда Бёльверк недолго думая обратился в змею, и тут же сверло воткнулось в камень там, где только что была его голова.
– А второе, что я узнал, когда ты солгал мне, – прошипела змея, глядя на Бауги, который стоял, остолбенев и держа перед собой сверло, как оружие, – это что ты вскоре предашь меня.
И в мгновение ока змея исчезла в дыре.
Бауги еще раз стукнул по камню сверлом, но змея была уже такова; он в гневе отбросил инструмент, и тот загремел по склону вниз. Он подумал, что надо бы пойти обратно в чертог Суттунга и там рассказать брату… но что он скажет? Что сам отвел могущественного волшебника к Хнитбьёргу и даже помог ему забраться внутрь горы? Вот обрадуется Суттунг таким вестям!