Иннокентий Петрович, резко оттолкнув Рода не то руками, которыми он вряд ли мог дотянуться из-за огромного пуза, не то самим пузом, в общем, непонятно чем, подбежал к змее и хлестким ударом ноги под самое брюхо рептилии мастерски отправил ее прямо на середину озера. Змея же, раскрутившись, как обычная бельевая веревка, совершала несвойственные ей движения и издавала странные шипящие звуки. Завершив спасение своего западного брата, Иннокентий Петрович, повернувшись к Роду, заговорил:
– Вот сука, откуда она только взялась! Первый раз, ей-богу, вижу таких тварей тут. Ну ничего, теперь долго не выползет, я ей так под брюхо дал, что еще неделю отлеживаться будет.
– Это гадюка была? – шепотом переспросил Андрей, приходя в себя от ужаса.
– А шут ее знает, может, и гадюка, в общем, змея. А с ними, сам знаешь, как с грибами – никогда не знаешь, где опенок, а где поганка. Ну, так за это дело у нас полагается! – Иннокентий Петрович повернулся к Роду, который трясущимися руками плотно сжимал появившуюся непонятно откуда рюмку с водкой.
– Да, да… – бурчал по-своему Род, на лице его появлялась то улыбка, то следы какой-то безысходной тоски, вырвавшейся наружу из глубокого подсознания после встречи со змеей. Без тоста он выпил рюмку до дна.
– Ну, так за спасение! За новую жизнь, Род! Так, налейте ему еще, а то уже без тостов пить начал. – И Роду сразу налили рюмку до краев, которую он сразу же осушил.
После купания была еще одна парная, за которой последовало посещение второго пруда, а после и третьего – последнего. В этот раз обошлось без гадюки и прочих тварей. Род перестал осознавать происходящее уже через час после встречи со змеей – в его голове то опять возникал образ деда, то красное распаренное лицо Иннокентия Петровича, то Герта качала его на руках и пела старую немецкую колыбельную песню. Он как будто плыл по течению, не различая, где реальность, а где вымысел. В какой-то момент ему даже показалось, что он видит свое тело со стороны, как будто бы душа на мгновение выпорхнула из физической оболочки и взвилась ввысь, оставляя все бренное на этой земле, но полет был прерван голосом Иннокентия Петровича:
– Он там что, заснул в этом сортире? Уже час не выходит. Давайте дверь ломать!
– Да нет, может быть, просто человеку плохо, пусть еще посидит, – вмешался Андрей.
– Ну ладно, пусть сидит, но мы через час по домам будем разъезжаться, время-то уже к одиннадцати, а нам завтра утром на работу! – продолжал Иннокентий Петрович.
Услышав этот разговор, Род попытался дотянуться до ручки двери, но руки его не слушались. Он хотел что-то выкрикнуть, позвать на помощь Андрея, но получились какие-то хрипы, едва слышные даже самому Роду. Ноги тоже болтались как плети и чем-то напоминали Роду двух гадюк, надевших себе на голову по ботинку. Он даже попытался погладить одну ногу-змею, спрашивая у нее разные вопросы:
– А ты не кусаешься?
– Нет, у меня нет зубов, – отвечала нога-змея.
– А почему их у тебя нет?
– Иннокентий Петрович вырвал нам зубы.
– А вас много тут?
– Нас тут целый пруд.
Вдруг змея обратилась в Герту и стала звать Рода домой:
– Сынок, возвращайся, мы все ждем тебя дома!
– А кто это все? У меня же нет никого. Я никому не нужен.
– У тебя есть я. И скоро будут дети. Ты нужен нам! Возвращайся домой, сынок.
– Я попробую, но у меня ничего не движется, но я попробую, обещаю.
Внезапно дверь туалета распахнулась, и в него зашел Андрей с водителем Иннокентия Петровича. Род сидел на унитазе, ноги его переплелись, руки уперлись в стены, а из глаз густо катились слезы. На часах было далеко за полночь.
– Фу, ну и вонища тут, надо нам теперь вашего босса как-то до машины дотащить, а главное, до отеля довезти, – сказал водитель.
– Ну, давайте его отнесем на заднее сиденье машины и там уложим? – предложил Андрей.
– Да нет, он все заблюет там, надо его в пакеты завернуть, – предложил водитель.
– Какие еще пакеты?
– Большие, мусорные. У меня для таких случаев припрятаны, – сказал водитель и побежал к машине за пакетами и скотчем.
Через полчаса Род сидел на заднем сиденье машины и напоминал больше кокон бабочки, нежели человека – весь обернутый в огромные мусорные мешки и перевязанный скотчем, он дышал только лишь через круглое отверстие, специально вырезанное в области лица. Глаза его периодически открывались, в эти моменты он пытался что-то спросить и освободить свои руки, но практически сразу засыпал и переходил на храп.
Машина подъехала к отелю, в холле которого расположились местные проститутки, заведомо проинформированные, что вечером приедет западный гость, нетрезвый, а значит, готовый ко всяким приключениям. Они знали, как вести себя в таких случаях, чтобы заарканить будущего спутника, и пройти мимо местных представительниц древнейшей профессии не было ни единого шанса. Но то, что они увидели, поразило даже самых бывалых из них: Андрей с водителем тащили завернутое в мешки грузное тело иностранца, который через небольшое отверстие смотрел на девушек и мило им улыбался, в воздухе витал резкий запах из смеси всевозможных человеческих ароматов, заставивших отойти в сторону всех присутствующих, включая работников отеля. Внешне Род напоминал огромный баклажан с человеческим лицом, и можно было бы подумать, что он специально так нарядился, к примеру, на детский утренник, если бы не жуткий запах и толпа смущенных проституток вокруг. Иностранца дотащили до кровати, переодели как могли и направились спать, на часах было около двух.
Утром следующего дня Андрей спустился на завтрак и увидел двух знакомых людей – это были руководители компании-конкурента, видимо, приехавшие в Камышинск с той же целью, что и Род. Несмотря на то, что они представляли чужие интересы, Андрей был с ними в приятельских отношениях и, увидев их, даже немного обрадовался, так как искал компанию для завтрака – встретить на завтраке Рода он не надеялся. Подсев к конкурентам и завязав разговор на общие темы, он вдруг увидел спускающегося по лестнице начальника. Тот был немного помят, но в целом его вид никак не выдавал вчерашних приключений. Род подсел за общий стол, пожелал всем приятного аппетита и заговорил:
– Доброе утро, Андрей и все, как вы себя чувствуете?
– Спасибо, хорошо, а вы как, Род? – аккуратно спросил Андрей.
– Замечательно, просто замечательно, я как заново родился!
– А вы, случаем, не у Иннокентия Петровича вчера в бане были? – спросили конкуренты.
– Да, там, а что? Вы, как я понимаю, там до нас были? – немного удивился Род.
– Да… это-то да. А вы змею видели, гадюку местную?
– Она меня вчера чуть не укусила! – гордо заявил Род.
– Да у нее зубов нет, это, как нам рассказали, местный такой прикол Иннокентия Петровича, иностранцев пугать, – открыл здешние тайны один из конкурентов.
– Мне все равно. Андрей, я улетаю домой первым же рейсом!
– Род, а как же завод, ну, и стратегия нашего развития?
– Андрей, мне надо домой, а завод… в общем, мне надо домой, с заводом и стратегией вы уж сами разберитесь как-нибудь, – спокойным тоном сказал Род. Все вокруг переглянулись между собой.
Через семь часов Род приземлился в Бремене и направился сразу к Герте, купив по дороге огромный букет цветов и сняв все деньги со своего счета в банке. Еще через год у Герты появилась внучка, а через другой – внук. К психологам Род больше не ходил, а своим детям часто рассказывал сказку про добрую русскую гадюку, живущую в озерах Камышинска.
Клирос
Мария стояла на клиросе и внимательно всматривалась в ноты. Несмотря на профессиональное музыкальное образование, полученное в юности, пение давалось ей нелегко. Много лет назад она была подающей надежды скрипачкой, занималась с одним из лучших преподавателей консерватории, но в какой-то момент решила круто изменить свою жизнь. Вместо консерватории отнесла документы на экономический факультет одного из ведущих вузов, куда впоследствии и поступила. Решение это не было спонтанным, в глубине души она не любила музыку и сильно ею тяготилась, выжидая нужный момент для того, чтобы ее оставить.
Напротив, пение разжигало в ней какой-то живой интерес и желание творить – она мгновенно вся преображалась, беря первые же ноты произведений. Пение казалось ей настоящим, не выдуманным, а каким-то естественным проявлением человеческих чувств. Только в нем она могла черпать эмоции и необходимую энергию, чтобы и дальше двигаться по своей непростой жизни.
Мария была верующим человеком. Глубоко верующим. Все выходные дни проводила в храме: в субботу – пела на клиросе, в воскресенье стояла на службе. Свой храм она любила, а вот прихожан – не очень. Особенно некоторых из тех, что пели с ней в хоре. Ей казалось, что они ведут себя в божественном доме как-то неучтиво, будто не понимают святость и значение этого места; что, исполняя службы, думают не о Боге, а о том, как звучит их голос; что здесь они вовсе и не стремятся общаться с Богом, а скорее рвутся поболтать друг с другом. Все это было противно и ненавистно Марии. Коллеги же по хору понимали это и лишний раз старались не обострять с нею отношений.
Особым ее расположением и любовью пользовался один из местных священников по имени Амвросий. Много лет назад у него погибла в автокатастрофе семья. После этого он принял монашеский постриг и всецело стал отдаваться службе в храме. В будни вел службы, на выходных посещал сирот и инвалидов. Амвросий для многих прихожан был подобен ангелу: его лучезарный чистый лик и проникновенный взгляд поражали самых отпетых атеистов. При встрече с Амвросием последние отводили взгляд, что-то мямлили, а иногда даже пытались перекреститься, путая при этом право и лево. Настоящий и истинный молитвенник, Амвросий обладал уникальным даром – дарить людям надежду и наполнять их сердца верой не фарисейской, а истинной, живой, той, что редко можно встретить, даже если сильно искать. Мария всегда пыталась попасть на исповедь именно к этому батюшке и считала его своим духовным отцом. Отец же Амвросий относился к своим чадам одинаково тепло, пытаясь по-христиански любить их и не выделять никого особенно.