итрий.
– А знаешь, что я решил? – с какой-то ухмылкой сказал Юрий.
– Что?
– Я тебя съем! Сожру! Ты меня понял?
– Ты спятил совсем! У меня в машине еды на два дня и телефон спутниковый. Открой багажник и посмотри! – заорал на него Дмитрий.
– Врешь, гад, жить захотел и придумал. Я видел, как ты испугался, когда мы потерялись. Нет там ничего у тебя. Было бы – не боялся б так!
– Да ты посмотри только. Я же не убегу, мне бежать некуда.
– Врешь, сука, врешь ты все… – И Юрий стал потихоньку подходить к Дмитрию. Тот сначала попятился назад, затем повернулся и побежал куда глаза глядят. Юрий рванулся за ним.
Они бежали минут пятнадцать. Более грузный Юрий отставал, но не сбавлял темп – его дыхалка уже сбилась, руки обледенели, но все еще сжимали ключ. Дмитрий почти не оборачивался. Такое ощущение, что он знал, куда надо бежать. Через несколько минут он выбежал на трассу и стал махать приближающейся фуре. Увидев это, Юрий бросил ключ, упал на колени и простонал что-то типа: «Я не хотел… простите меня…»
Они молча доехали до базы. Дмитрий разгрузил оборудование и подошел к Юрию, который все еще пребывал в шоковом состоянии.
– Юра, я никому ничего не расскажу. Но работать с тобой больше не буду. Ты понял? Да, и еще. Не советую тебе полевиком работать. Не твое это.
– Я понял, извините, что все так вышло…
Но Юрий все же остался работать полевиком. Через пару лет его сделали «Синиор Филдом». Он женился на Наталье и перевез родителей в Москву. Однако при встрече с Дмитрием всегда опускал глаза. Жизнь Юрия так и идет по плану, но все-таки уже с каким-то особым осадком.
Яблонька
Наступило утро субботы, и Иннокентий Петрович, как обычно, стал собираться на дачу. Ездил он туда один – жена, коренная москвичка, так и не смогла привыкнуть к загородной жизни, а многочисленные дочери разъехались по миру получать западное образование. Выходные он привык проводить один, впрочем, иногда к нему приезжали друзья или старшая дочь, которая уже успела вернуться на Родину. За спиной Иннокентия много всего было: карьера крупного руководителя, непростые отношения с женой, множество детей. К своим пятидесяти годам он уже достаточно поистрепался. Нет, он не разочаровался в жизни, скорее, просто научился принимать ее такой, какая она есть. А была она непростой. В детстве он учился любить людей, проникаться к ним доверием и пониманием, в молодости – подстраиваться к ним и прощать, а после – просто не ненавидеть их. Он так и остался добрым человеком, но доброту эту уже старался прятать от других, да и сам старался прятаться – не ждал ничего хорошего в свой адрес. По этой причине ехал на дачу при первой же возможности. Иннокентий давно уже не думал о карьере, о власти, о деньгах – они были ему противны, хотя был он довольно состоятельным человеком. Его главной гордостью был его сад, вернее, даже не сад сам по себе, а несколько яблонь, которыми Иннокентий гордился и черенки от которых мечтали получить все жители поселка. Яблони эти были особенными – цвели не по погоде и плодоносили все время в разные периоды лета. Этот факт изумлял не только окружающих, но и самого Иннокентия, который, будучи по образованию математиком, не верил ни в какие мистические вещи, но то, что творилось с яблонями, так объяснить и не мог.
Хотя была у Иннокентия своя теория: каждое дерево он считал живым и наделенным своим характером. Несмотря на то, что общение с людьми доставляло Иннокентию дискомфорт, он мог часами сидеть в своем саду и как будто общаться с его обитателями. Нет, не словами, а какими-то видимыми только ему сообщениями. Деревья же отвечали ему по-своему и даже немного кренились в сторону хозяина, как отмечали соседи по участку. Иннокентий считал, что в этом нет ничего особенного, и любое живое существо – а деревья он относил именно к таковым, способно проявлять чувства различными способами. Так или иначе, но все жители поселка сходились во мнении, что имеет Иннокентий Петрович своего рода талант – плодотворно влиять на все живое своей внутренней энергетикой и заряжать теплотой не только людей, но и деревья.
В это утро он решил заехать на садовый рынок, докупить немного газонной травы и пару кустов малины. Деревья Иннокентий уже давно не покупал: их просто некуда было сажать. Пройдясь по рядам, осмотрев всевозможные сорта вновь привезенных растений, он обратил внимание на одну молодую яблоньку, немного треснувшую в основании. Она была слабой, но какой-то изящной и как будто брошенной. На ее стволе все еще красовались не завявшие листья, но некоторые из веточек начинали ссыхаться и крениться к земле. Трещина у корня не оставляла яблоне никаких шансов на выживание. Иннокентий взял ее в руку и подошел к узбеку-продавцу:
– Почем у вас эта яблонька? Я хочу ее купить.
– Она, отец, уже отжила свое. Посмотри, у нее трещина у корня. Через пару дней засохнет.
– Я спросил, почем она у вас?
– Да берите так, мы все равно ее выбросить хотели.
– Сколько она стоила раньше? Пока ее не поломали?
– Пятьсот рублей.
– Я все же заплачу. Пока что она еще жива.
– Ну, это ваше право. Но я хочу сказать, что не выживет она. Если бы еще не у корня сломали. А так шансов нет.
– Ну, это мы еще посмотрим.
Иннокентий вышел с рынка, упаковал в целлофан яблоньку, положил ее между сиденьями своего джипа и поехал на дачу. Несмотря на то, что сажать дерево было некуда, он все-таки нашел небольшой кусочек земли прямо за воротами и, обмотав трещину у корня бинтом, стал копать яму для посадки. За годы, проведенные на даче, он успешно освоил науку садовода – ловко рыл ямы, засыпал удобрения, привозил невесть откуда специальный чернозем. Даже самые чахлые растения у Иннокентия приживались, поэтому он не сомневался, что сможет выходить яблоньку. Зарыв ствол на уровень прививки, он еще раз обмотал место, где была трещина, веревкой и залил удобрением, подвязал черенок и решил каждый день поливать нового обитателя своего сада.
Шли месяцы. Иннокентий пытался в любую погоду что-нибудь сделать для яблоньки. Всю осень подсыпал чернозем и обливал ствол специальным голландским удобрением, зимой же следил за тем, чтобы ствол растения не покрывался полностью льдом, и обматывал его тканью, чтобы меньше замерзал. Так потихоньку пришла и весна.
К маю стали цвести уже почти все яблони Иннокентия, кроме той сиротки, за которой он особо ухаживал. Он так и не понимал – прижилась она или нет. Кора как будто обновлялась, а цветков и листьев – не появлялось. Все это расстраивало Иннокентия, и он даже привез один раз профессора из Тимирязевской академии, заплатив за его визит немалую сумму.
– Семен Ильич, скажите, пожалуйста, она жива, эта яблонька?
– Вы что, ради этого меня сюда привезли? Я понимаю, Иннокентий Петрович, что вы неравнодушны к садоводству, но нельзя же так. Если бы я знал о причине вызова, я бы не поехал ни за какие деньги.
– Да ладно вам, уже приехали. Так она жива?
– Давайте посмотрим… Да-с, вроде бы как жива, а может быть, и нет. С деревьями такое бывает – ей не хватает сил, чтобы расцвести, но все же они есть, чтобы не зачахнуть. Это как у людей – состояние комы. Понимаете?
– Кажется, да.
– Ну, это когда человек ни жив, ни мертв. А основные системы функционируют.
– Да, я понимаю. Можете не объяснять. Но она выживет?
– Да кто ж ее знает. Оба исходы равновероятны. Хотя зиму продержалась, может, и очухается еще.
– Будем надеяться.
– Чудной вы человек, Иннокентий Петрович, с вашими-то связями могли бы еще и бизнес построить, а вы все за яблонькой ухаживаете.
– Я уже строил, спасибо.
– Вы только не обижайтесь.
– Я и не думал обижаться, Семен Ильич. Если хотите, оставайтесь у меня. Я тут один живу – жена не любит это место, а дочери все разъехались. Можем вечером баньку сделать и выпить чего-нибудь. У меня вина есть из Италии и коньяк с завода, дагестанский.
– Спасибо, но я лучше поеду. Все-таки на выходной вы меня дернули.
– Ну, извините.
– Да ладно, Иннокентий, ну, и правда, брось ты дурочку валять с этой яблоней, у тебя вон сад цветет, все яблони коллекционные, все за их черенками в очередь стоят, а ты вцепился в эту… палку и пытаешься ее вырастить.
– Ну, у всех свои странности, Семен. Я верю, что и за ее черенками в очередь стоять будут.
– Ну, дело твое.
Семен Ильич завел мотор машины, еще немного поговорил с Инокентием Петровичем о мировой нестабильности и отчалил домой. Иннокентий Петрович, будучи довольным, что яблонька все еще жива, открыл по этому поводу самую дорогую бутылку вина и пригласил соседа, чтобы не пить в одиночку.
Но шли месяцы, а яблонька так и не цвела, хотя и немного подрастала: Иннокентий Петрович каждое утро замерял ее ствол. За год она выросла на два сантиметра. Соседи, просившие у Иннокентия черенки для прививок, как-то косо посматривали на молодое растение и списывали данную историю с яблоней на повышенную чувствительность Иннокентия.
– Выброси ты ее, Иннокентий, – говорила соседка по имени Софья.
– Не могу, Софья, живая она, как же я ее выброшу, а вдруг поправится и плоды у нее будут. Живое существо!
– Да хватит уже народ смешить, Иннокентий, уже весь поселок над тобой смеется. Себя-то пожалей.
– Да пусть смеются, хорошо, что не плачут, – с улыбкой отвечал Иннокентий.
– Ну и чудной же ты, говорят, что бизнесами целыми управлял, а так взглянешь – и не поверишь.
– Ну, мало ли что говорят, а яблоньку я свою не брошу, Соня.
Такие разговоры случались у Иннокентия с соседями все чаще и чаще – в конце осени он вырыл пару кустов крыжовника за домом и на их место пересадил свою яблоньку, чтобы соседи ее больше не видели. После чего разговоры немного утихли.
…Прошел еще один год, и яблони Иннокентия зацвели раньше, чем обычно, привлекая все новых и новых жителей поселка, умолявших Иннокентия нарезать им черенков для прививок. Последнее он делал неохотно: знал, что главное – это уход за растением и любовь к нему. Просто так привить черенок будет недостаточно. Однако соседи не унимались, и один раз, в середине лета, один из них «зацепил» Иннокентия в разговоре.