— И поскольку совесть у него была нечиста, в первый момент он принял меня за своего отца? — догадался я.
— Весьма возможно, — ответил Харалд.
— Но почему он не дал мне сразу уйти? Тогда он смог бы забрать галоши. Я вовсе не хотел быть навязчивым.
— Тем не менее, ты почему-то сразу не ушел, — хмыкнул Харалд. — И пока вы болтали, произошло нечто чрезвычайно важное. Перестал идти снег. Метель кончилась. А немного погодя и небо прояснилось. Он понимал, что за галошами ему теперь идти рискованно. На снегу остались бы следы.
«И он пригласил меня к себе, потому что боялся остаться один, — думал я. — Интересно, что может чувствовать человек, который только что убил другого человека? Да еще того, кого любил? Наверное, больше всего он боится одиночества? Боится увидеть нечто такое, чего другие не видят? И это нечто возникает перед ним, как только он закрывает глаза? И чтобы заснуть, ему приходится глушить себя алкоголем? Но какие видения посещают убийцу во сне?»
Ход моих мыслей был прерван скрипом открывающейся двери. В комнату вошел Густав Бюгден. Харалд вопросительно посмотрел на него. Бюгден почти незаметно покачал головой. Потом повернулся ко мне.
— Пришел Турин, он хотел бы с тобой поговорить.
Я оцепенел, потом взорвался:
— Поговорить? Он хочет завершить удачно начатое дело? — Я почувствовал, как меня затрясло от страха. А рука сама потянулась к графину на столике. — Не пускайте ко мне этого психа!
Бюгден усмехнулся, решительно развернулся на каблуках и вышел в коридор. Прежде чем дверь закрылась, я услышал, как он говорит кому-то:
— Доцент сегодня не принимает!
Харалд тоже направился к выходу.
— Я выйду в коридор, немного покурю. И прослежу, чтобы тебя не беспокоили.
— Выкури сигаретку и за меня. — Я грустно вздохнул.
Лишь через несколько часов я отважился выйти в коридор. У меня кружилась голова, приходилось держаться за стену, чтобы не упасть. Конечно, глупо вставать с постели, когда еле стоишь на ногах. Но мне приходилось выполнять очередное поручение, которое Харалд по обыкновению взвалил на меня… Я подошел к телефону и набрал номер.
— Элиас Бергрен?
— Да.
— Говорит доцент Бруберг, друг Эрика.
— Да?
— Случилось несчастье…
— Ну и что? — равнодушно отозвался голос.
Меня это взбесило.
— Эрик арестован по обвинению в убийстве Марты Хофштедтер. Он признал свою вину.
— Ну и что?
Его словарный запас был предельно ограничен. Некоторое время он молчал. Потом спросил:
— Почему вы звоните именно мне?
Тут я вышел из себя.
— Я думал… — Я заикался от злости. — Мне казалось… Он сильно избит… и лежит в Академической больнице. Я подумал… что ему кто-то должен помочь… подыскать хорошего адвоката…
— Я полагал, — хмыкнул голос в трубке, — суд обязан предоставить обвиняемому защитника. Или я не прав?
— Вы правы.
— Еще есть вопросы?
— Нет. Извините за беспокойство.
— Пожалуйста. Послышались короткие гудки.
Олле ХогстрандВЫКУП
ДЕВОЧКА
— Когда вернется папа?
Воспитательница раздраженно глянула поверх газеты.
— Ты же знаешь, он уехал и вернется только завтра.
— Почему он все время уезжает? — спросила девочка. — А папа Петера и Йохана каждый вечер приходит домой!
— У твоего папы такая работа, что он много путешествует. Ты же знаешь, он сейчас в Америке.
Девочка взяла цветной карандаш и толстой синей линией перечеркнула свинку в книжке-раскраске. Потом перечеркнула ее еще раз желтым.
— Что ты делаешь? — расстроилась воспитательница. — Свинки не бывают ни синими, ни желтыми.
— Что хочу, то и делаю, — заявила девочка, надув губы.
— Ну, началось, — вздохнула воспитательница. — Пора ужинать. Будешь йогурт с хлопьями?
— Да, если это будут хлопья снега.
Воспитательница подошла к висячему шкафчику в кухне обычной стандартной виллы. Достала пачку корнфлекса и поставила на стол.
— А в пачке есть собачка?
— Нет, ты же только недавно что-то там нашла, хотя это глупо — вкладывать игрушки в пачки хлопьев. Ребенок может проглотить и подавиться.
— И от этого умирают?
— Можно умереть, если не вытащить игрушку.
— Совсем как мама, — с довольным видом заявила девочка.
— Да, твоя мама умерла, но не от того, что подавилась.
Девочка, не говоря ни слова, сунула палец в рот.
Воспитательница поставила перед ней тарелку, налила йогурта, потом сунула руку в пачку с хлопьями и посыпала ими йогурт.
— Зачем ты так делаешь, Анни?
— Как?
— Суешь руку в пачку? Папа насыпает прямо из пачки.
Анни не ответила и придвинула к столу высокий табурет с подлокотниками.
— Не хочу слюнявчик, — закапризничала девочка.
— Ладно, не надену, но тогда съешь целую порцию.
— А что такое порция?
— Это значит, съесть нужно все.
Девочка старательно принялась возить ложкой в тарелке. Ела она с аппетитом, изредка только на миг прерываясь, чтобы ложкой утопить в йогурте хлопья.
— Зачем ты так делаешь? С едой не балуются.
— А я и не балуюсь.
— Тогда что ты делаешь?
— Не знаю.
Но она прекрасно знала, что делает, — запомнила, что говорила Анни про игрушки, которыми можно подавиться. Может, хлопья тоже опасны и ими тоже можно подавиться? А если их размочить в йогурте, легче проскользнут.
— Как ты думаешь, папа привезет мне что-нибудь из Америки?
— Наверняка. Он всегда тебе что-нибудь покупает.
— А того медвежонка из Ирландии я не люблю, у него морда глупая.
— Может быть, он купит тебе куклу-индейца.
— А индейцы злые?
— Нет, с чего ты взяла?
— А Петер и Йохан говорят, что индейцы всех убивают.
— Это только понарошку. Слезай, пойдем умываться.
— А ты почитаешь мне, когда я лягу?
— Почитаю, только одну коротенькую сказку.
— Хочу, чтобы ты мне прочитала, как Матиас пек пирожки. «Вот только что было семь, а теперь только шесть, — говорит Матиас. — Наверное, собака один съела».
— Ты уже знаешь эту сказку на память.
— Хочу, чтобы ты мне почитала про Матиаса.
— Ладно-ладно, иди уже.
Наконец Анни прочитала сказку, укутала девочку пледом и дала ей мягкую игрушку. Малышка, прижав ее к себе, принялась сосать большой палец.
— Двери оставь открытыми, и в холле пусть горит свет, — потребовала она.
— Разумеется. Я пойду уберу на кухне. Спокойной ночи.
— А ты можешь поцеловать меня за папу?
— Конечно, могу.
Добившись поцелуя, малышка перевернулась на живот и через несколько минут уже спала.
Малышка Кристина Сундлин ничем особым не выделялась. Разве что тем, что ее отец, вдовец средних лет, был премьер-министром королевства Швеции.
ОТЕЦ
Бенгт Сундлин сидел в номере чикагской гостиницы со своим пресс-секретарем и одним из журналистов.
— Как, по-вашему, все прошло? — спросил премьер.
— Считаю, сверх всяких ожиданий, — ответил секретарь, которого Сундлин вытащил из какой-то провинциальной газетенки.
— А что ты думаешь, Пер? — Сундлин повернулся к журналисту.
Высокий шатен в ярко-бежевом вельветовом костюме и очках с лопнувшей и склеенной скотчем оправой достал из кармана табакерку и сунул под верхнюю губу изрядный кусок жвачки.
— Виски не найдется? — спросил он.
Секретарь скупо отмерил ему порцию. Пер Лунд выпил все залпом и довольно поморщился.
— Хорошо пошло…
— Я спрашивал, как, по твоему мнению, все прошло? — повторил премьер.
Лунд взглянул на Сундлина карими глазами, увеличенными линзами очков. Он выглядел наивным и нерешительным, но облик этот, оказывавший неоценимую помощь в его журналистской работе, был верен только отчасти.
— Госсекретарь был в ярости, да? — спросил он.
Сундлин рассмеялся, секретарь усмехнулся.
— Министр иностранных дел никогда не приходит в ярость, дорогой мой. На этой должности максимум допустимого — глубокая озабоченность.
— Он что-нибудь говорил о назначении в Стокгольм нового посла?
— Не прямо, но намекал.
— Могу я об этом написать? — поспешно спросил Лунд.
— Да, только ни на кого не ссылаясь.
Лунд тут же вскочил и молча покинул комнату. Это было в его стиле — прерывать фразу на середине и куда-то бежать. Сундлин давно уже привык к такому поведению и никак не отреагировал. Секретарь же казался обескураженным.
— Не обращай внимания, — махнул рукой Сундлин, — его не переделаешь. Но он, вне всякого сомнения, самый осведомленный и авторитетный политический обозреватель в Швеции. Так что будь с ним в хороших отношениях.
Сундлину было под пятьдесят. Достаточно солидный, он двигался, тем не менее, с удивительной живостью. В когда-то иссиня-черных волосах стали появляться седые пряди. Он не полагался на интуицию, зато, как никто другой, чувствовал момент. И ловко использовал любые возможности.
— Нужно поработать над моим английским, — заметил премьер. — Я, разумеется, способен изложить свои мысли и выделить нюансы, но слишком медленно.
— Не могу с этим согласиться, — возразил секретарь.
— Мне иногда кажется, что ты лицемеришь, — буркнул Сундлин. — Прекрасно знаешь, в языках я не силен.
Секретарь не ответил, прикинувшись всерьез обиженным. Он даже словно стал ниже ростом.
— Ну не расстраивайся. Ты человек новый и еще не знаешь, что сам я откровенен и ценю откровенность в других.
Последовала пауза. Сундлин налил себе немного виски и пару раз пригубил.
— Кем должен быть человек, который бросает ручную гранату в машину американского посла?
— Сумасшедшим.
— Говорят и так. Полиция копается в его прошлом. Говорят, он всегда был немного эксцентричен. Активный участник всяческих движений протеста. Но никогда прежде не проявлял склонности к насилию. Врачи не могут понять, что толкнуло его на преступление.
— Попросту перепил.