— Тебе надо обсудить этот вопрос с фру Линдман, — сказал профессор.
— Линдстрем, — поправила его фру Эллен. — Но у нее столько дел! Она взяла на себя слишком много обязанностей.
— Не у нее одной есть обязанности! — проворчал старик.
Разговор, естественно, прервался. Секунду я наслаждался наступившей тишиной. Потом я же сам ее и нарушил.
— А кто такой этот Бернелиус? — спросил я, делая вид, что меня это страшно интересует.
— Андреас Бернелиус жил в XVIII веке в Упсале и был большим знатоком права, — пояснил старик. — Его брат получил дворянство, но поскольку его самого королевская милость обошла, а дочь вышла за простого торговца, он с горя завещал все немалое по тем временам состояние благотворительному обществу для оказания помощи незамужним дочерям профессоров права недворянского происхождения. Поскольку незамужними у нас, слава Богу, остается не так много дочерей, с годами в распоряжении общества оказались довольно солидные средства.
— Значит, Манфред Лундберг был там ревизором?
— Вот именно, — кивнул старик. — А секретарь факультета Хилдинг Улин — казначей.
— Да, я немного с ним знаком, — сказал я.
— Ревизия была просто необходима, — заметила фру Эллен. — Ваш Улин — довольно подозрительная личность. Я слышала, он замешан во всяких неблаговидных делишках.
Она поджала губы. Подобная мимика была чревата для ее внешности самыми опасными последствиями, ибо старость давным-давно стала для нее свершившимся фактом.
— Полагаю, что всей этой бесценной информацией тебя снабдила фру Линдквист? — спросил неугомонный старик.
— Линдстрем, — упрямо поправила его жена и сразу перешла в контрнаступление. — Это ни для кого не секрет, и меня удивляет, что ты ничего не слышал. Ведь теперь тебя ничто так не интересует, как сплетни.
Несколько секунд в комнате было совсем тихо, только снег шуршал по стеклам.
— Хилдинг ведет совершенно беспорядочный образ жизни, — продолжала фру Эллен. — Он живет в большой вилле в Кобу и тратит куда больше, чем зарабатывает. Я ничуть не удивлюсь, если в один прекрасный день разразится скандал. Ведь он разъезжает в роскошных машинах!
— Ничего нет удивительного в том, что иногда он не прочь пошалить. Но отсюда вовсе не следует, что он нечестный человек. Хилдинг такой приятный малый! Ты уже забыла тот великолепный обед, который он устроил в ноябре? И теперь я с нетерпением жду субботнюю вечеринку. — Старик причмокнул и стряхнул пепел с сигары.
— Думаю, после трагедии с Манфредом никакой вечеринки не будет, — заявила его жена.
— Возможно, он и приятный малый и к тому же устраивает великолепные обеды, но отсюда вовсе не следует, что он честный человек, — ехидно заметила Ульрика.
— Этого я тоже не утверждаю, — признал старик. — Но если я правильно информирован, он получил приличное наследство.
— Он бросает деньги на ветер, — не успокаивалась его жена.
— Незадолго до Рождества у него была какая-то история с Мартой Хофштедтер, — вдруг вспомнила Ульрика.
Услышав это, старик сразу оживился. Он весь подался вперед и с изумлением воззрился на дочь. Казалось, глаза его выскочат из орбит.
— Да что ты говоришь! — воскликнул он. — Что же ты раньше молчала? Я ничего об этом не знал. Хилдинг и Марта!
— Но это дело прошлое, — возразила Ульрика. — Во всяком случае, насколько мне известно. Теперь она, кажется, с Гренбергом. Он филолог.
— Что ты говоришь! — снова повторил старик.
Марта Хофштедтер пользовалась репутацией женщины довольно легкомысленной. О ней рассказывали самые невероятные истории. О таких женщинах, как Марта Хофштедтер, всегда рассказывают самые невероятные истории. Как-то я встретил ее на одном званом обеде, и мы мило побеседовали о французской и итальянской комедии.
Кто-то позвонил в дверь, и Ульрика пошла открывать. Вернулась она с крупным здоровым парнем в спортивной куртке.
— Да это же Йоста! — вскричал старик. — Как хорошо, что ты пришел.
— Здравствуй, Йоста! — хозяйка улыбнулась. — Милости просим.
Йоста был круглолиц и розовощек. Не хватало только яблока во рту, чтобы из него получился настоящий рождественский поросенок. Он подошел ко мне и протянул руку. Я встал. Это было мощное рукопожатие.
— Это Турин, наш студент, — представил меня старик. — Изучает право. Когда-нибудь вам все равно пришлось бы познакомиться.
Йоста Петерсен опустился в кресло и вытер лицо большим красным носовым платком. Он пыхтел и сопел.
— Жуткая погода. — Он взял чашечку кофе и понемногу отошел. — Ужасно нелепая история вышла с Манфредом, — сказал он, покачав большой круглой головой.
Вид у него был действительно расстроенный.
— Какая бы она ни была нелепая, но тебя сделала профессором, — заметил старик.
Эту шутку Йоста Петерсен не оценил. Зато он весьма высоко оценил заслуги Манфреда Лундберга перед наукой.
— За эти месяцы я довольно хорошо его узнал, — сказал Йоста печально. — И считаю, это был большой ученый. Что же касается профессуры, то у меня же есть кафедра в Лунде.
Последнее замечание было ответом на выпад старика. Но тот не собирался сдаваться.
— Ты хочешь получить кафедру здесь, в Упсале, — спокойно возразил он. — Ты сам говорил об этом. Разве не помнишь?
— Я не могу помнить все, что говорю, — отмахнулся Петерсен.
— А я все запоминаю, — упрямился старик.
После того как он воздал должное своей превосходной памяти, воцарилось тягостное молчание. Ни у кого не было особого желания развивать тему. Правда, фру Эллен попыталась завести разговор о погоде, но авторитетным в данном случае могло быть лишь суждение Петерсена, который только что был на улице, но он предпочитал говорить о своем покойном друге.
— Я и не знал, что у него так плохо с сердцем. Бедный Манфред, наверное, слишком много работал! А вид у него был вполне здоровый. Во всяком случае, мне так казалось.
Снова позвонили. Ульрика пошла открывать. Пришел Эрнст Бруберг, и Ульрика провела его в библиотеку. Я подумал, что скоро здесь соберется весь юридический факультет. Эрнст Бруберг остановился в дверях и слегка поклонился. Он довольно хилого телосложения, и, если не будет следить за собой, через несколько лет начнет сутулиться. В его внешности было что-то аристократическое — породистое бледное лицо, строгий костюм. Я слушал его лекции на подготовительном курсе, а потом познакомился с ним поближе на одной вечеринке, где он был чуть-чуть навеселе и даже перешел со мной на ты.
Лицо у него было мокрое от снега, и он вытирал его рукой.
— Так это же Эрнст! — сказал старик. — Как хорошо, что ты пришел.
— Здравствуй, Эрнст! — воскликнула хозяйка. — Милости просим.
Эрнст поздоровался, но садиться не стал.
— У меня есть для вас новость, — сказал он.
Его голос звучал как-то нервно и взвинчено. Старик сразу подался вперед.
— Манфреда Лундберга отравили!
БРУБЕРГ
Харалд, видимо, хорошо знал, куда нам идти. В больнице было много подъездов, но он, не колеблясь, вошел в один из них, и через обширный вестибюль мы направились к широкой каменной лестнице. Поднялись на второй этаж, потом на третий, миновали длинный коридор и вошли в кабинет за стеклянной дверью. Там нас встретила медсестра.
— Доктор сейчас придет. Можете немножко подождать? Врачей всегда приходится ждать.
В кабинет вошел доктор Лонгхорн. Еще относительно молодой человек принадлежал к тому типу людей, которые обрастают щетиной уже через два часа после бритья. У него были холодные синие глаза и лысая макушка. Он быстро окинул нас взглядом умелого диагноста и, не теряя даром времени, сразу перешел к существу дела.
— Постараюсь быть кратким. Лундберг давно был моим пациентом. У него коронарный склероз. Я лечил его антипротромбином, сокращенно АП, и за последние месяцы его состояние стало значительно лучше. Вчера утром он позвонил мне и сказал, что весь АП у него кончился, и попросил выписать новый рецепт. Я выписал ему новую порцию лекарства, которое он должен был получить в аптеке…
— В какой аптеке?
— В «Кроне».
Он подошел к окну и, повернувшись к нам спиной, стал смотреть на улицу.
— Когда сегодня я вскрыл его сердце, оказалось, что кровь не свернулась. Сначала я решил, что он принял слишком большую дозу лекарства. АП принадлежит к группе кумариновых соединений, которые затрудняют процесс свертывание крови. Я позвонил в аптеку, но мне сказали, что лекарство он не выкупил. Следовательно, дело было не в АП. Это меня несколько насторожило, и я решил провести более тщательный осмотр тела, исследовав содержимое желудка.
Он повернулся и пристально посмотрел на нас. Этот молодой человек явно любил драматические эффекты.
— В желудке мы нашли яд, — продолжал он. — Этот яд оказывает такое же действие, как и АП, — не дает крови свертываться. Мы тщательно исследовали содержимое желудка покойного и пришли к выводу, что он принял большую дозу яда харофина, который тоже принадлежит к группе кумариновых соединений.
Врач сделал многозначительную паузу и сунул руки в бездонные карманы белого халата.
— Если Манфред Лундберг сам принял харофин, это означает, что он решил покончить с собой. Предположение, что он принял яд по ошибке, представляется маловероятным. Если же он не знал, что принимает яд, значит, его отравили.
— Самоубийство, по-моему, исключено, — сказал я. — Я видел его за час до смерти. Значит, речь может идти только об убийстве.
Лонгхорн снисходительно улыбнулся.
— Случай этот ставит немало интересных правовых проблем, — сказал он. — Но это уже больше по вашей части.
Я вопросительно посмотрел на него.
— Фактической причиной смерти послужил инфаркт…
— А если бы он не умер от инфаркта? — спросил Харалд.
— Тогда наверняка умер бы от харофина, — ответил Лонгхорн.
— Если он умер не от яда, — продолжал Харалд, — то возникает вопрос: не мог ли яд… стимулировать инфаркт или еще каким-нибудь образом ускорить смерть?