— Никогда нельзя быть уверенным на все сто процентов, — сказал Густав, и вид у него был такой, словно это относилось и ко мне. — Но мотивов убийства я в данном случае найти не могу.
— Это верно, — согласился я. — Трудно поверить, что Юхан начнет истреблять всех неверных, проповедуя огнем и мечом свою методику.
Я предложил исключить из числа подозреваемых и Германа. Насколько мне было известно, у него тоже не было причин убивать Манфреда. Однако Харалд с Бюгденом стали протестовать.
— Пусть мы не знаем причин, которые могли побудить его совершить убийство, — сказал Густав. — Но он явно имел возможность убить Манфреда. Ведь Хофштедтер дольше всех сидел рядом с Лундбергом.
Я сказал, что это не слишком убедительно.
— Допустим, Хофштедтер и Лундберг беседуют, — продолжал Густав. — Обсуждают чрезвычайно интересный для Хофштедтера вопрос. Он много курит. Я заметил, что пепельницы в «Альме» стоят почти на середине стола. Предположим, Хофштедтер протягивает руку к пепельнице через поднос Лундберга, а Лундберг в это время говорит о чем-то таком, что Хофштедтер слушает с величайшим интересом.
Бюгден сделал многозначительную паузу и пыхнул трубкой.
— Хороший следователь всегда заметит то, на что остальные не обратят внимания, — с оттенком превосходства заявил он. — Такова профессия. Я часто наблюдал, как у людей, захваченных какой-нибудь идеей, рука, начавшая движение, вдруг повисает в воздухе. Это известно каждому, хотя никто не раздумывает над этим специально. Поэтому такое незаконченное движение руки не покажется подозрительным. Это воспринимается как нечто совершенно естественное.
— Да, разумеется, — согласился я, — но…
— Густав хочет сказать, — вмешался Харалд, — что, не вызывая никаких подозрений, любой злоумышленник может, потянувшись, скажем, к пепельнице, задержать руку в любой удобной для себя позе.
Бюгден кивнул.
— По-моему, тут сильная натяжка, — возразил я. — Ну, посудите сами: смерть Манфреда может расстроить все планы Германа. Ведь Манфред должен был замолвить за Германа словечко на факультете, чтобы ему разрешили исполнять обязанности профессора вместо Левинсона.
— Это Хофштедтер утверждает, что Манфред должен был замолвить за него словечко, — заявил Бюгден. — Никогда нельзя верить на слово. А мы еще не проверили показаний Хофштедтера.
— Едва ли он решился бы, — возразил я. — А как насчет Хилдинга Улина? Вы верите, что в тот день он был в сапогах?
— Пока это ничем не подтверждается, — вздохнул Харалд. — Улин всегда оставляет одежду в своем кабинете.
— Все остальные были в галошах, — сказал Бюгден. — Однако с метками были только галоши Рамселиуса, то есть лундберговские, и галоши Эрнста. Мы ничего не знаем о том, как все это произошло во вторник. И нам многое придется уточнить и проверить. Начнем завтра же утром. Кстати, какой размер ты носишь?
Я чуть не поперхнулся.
— Я? Сорок первый. А что?
Бюгден расхохотался.
— Ничего. Просто спросил.
Густав Бюгден не был полуночником. Он поблагодарил и откланялся. Харалд последовал его примеру. Он жил в старом районе на Бломгатан. Я решил его немного проводить и тотчас раскаялся. Едва мы вышли на улицу, снова повалил снег, подул сильный холодный ветер. Возле инфекционной больницы я понял, что дальше идти не рискну. Харалд пожелал мне доброй ночи и пересек продуваемую ветром Рекарберге. Я зашагал назад вдоль кладбищенской стены, а потом повернул направо. Вдруг на кладбище кто-то заорал дурным голосом. Мне стало жутко, но тут же я сообразил, что это сова.
Дойдя до Йернбругатан, я опять остановился. Передо мной высились крыши Кампхаве. Я был почти дома, но нерешительно топтался посреди улицы. Биргит давно ушла к себе и легла спать. Она не любила поздних гулянок и наверняка была в дурном настроении. Между тем ветер немного стих, видимо, уже выдохся. Снег тоже почти перестал. Часы на семинарии пробили без четверти десять, за ними стали бить часы на кафедральном соборе. Я решил немного пройтись и направился по аллее к Английскому парку.
Вдали я увидел две фигуры. Они шли мне навстречу. Похоже, какой-то студент со своей девушкой. Они шли не под руку. Кажется, он обнимал ее за плечи, а она его — за талию. Впрочем, было темно, и я с трудом различал их силуэты. Они свернули на Гропгрэнд. Почему-то мне показалось, что я их знаю.
Не торопясь, я гулял по парку, по аллее, которая, если ее продолжить, уперлась бы в заднюю стену «Каролины». Вдруг я увидел, как на Тунбергсвейен по тротуару идет мужчина. Он шел очень быстро и легко. Я сразу его узнал. Это было как раз то, что мне нужно, — знакомый, который сможет пригласить меня на стакан грога.
— Эрик! — закричал я.
Остановившись, Эрик посмотрел в мою сторону. Снег, который сыпался мне на спину, хлестал его по лицу. Очевидно, до того момента, как я его окликнул, он меня не видел. Я подошел.
— А, это ты, Эрнст? — смущенно протянул он. — Сначала мне показалось, что это отец.
— Неужели ты гуляешь в такую погоду? — спросил я.
— Как видишь.
— Ты домой?
— Еще не знаю, — уклончиво ответил он и беспокойно осмотрелся.
— Если ты ничего не имеешь против, я составлю тебе компанию, — предложил я. — Я собирался пройтись вокруг «Каролины» и идти домой.
— Конечно, я ничего не имею против, — ответил он. — И буду только рад.
Мы зашагали по Тунбергсвейен в сторону Стокгольмсвейен. Внезапно он улыбнулся, как улыбается школьник, застигнутый с сигаретой в зубах.
— Видишь ли, — начал он, — у меня свидание с одной дамой…
— Прости, пожалуйста, — вырвалось у меня. — Я просто не подумал. Не обращай на меня внимания…
Мы дошли до Стокгольмсвейен. Возле «Каролины» было пусто, если не считать легковой машины, небрежно поставленной у тротуара. Это была белая «Джульетта». Мимо нас прогромыхал автобус и стал взбираться на Каролинабакен. Эрик по-прежнему шел рядом со мной к подъезду, ведущему в «Каролину».
— Теперь это уже не имеет значения, — сказал он.
— Почему?
— Она не пришла.
Мы молча сделали еще несколько шагов. Вдруг он остановился, показал на белую «Джульетту» и выругался:
— Черт побери! Ведь это машина Йосты!
— Конечно, — подтвердил я. — Он меня подвозил на ней во вторник. Раньше у него был «сааб», но перед самым Рождеством он его продал.
— Интересно, что он делает в «Каролине» так поздно? — сказал Эрик. Его взгляд беспокойно перескакивал с меня на машину.
— Библиотека закрывается в девять, — заметил я.
— Да, в девять, — согласился Эрик.
— Может быть, он наверху, в кабинете Рамселиуса? — предположил я. — Там горит свет. А может, у него опять забарахлил мотор, он бросил машину и отправился своим ходом?
— Ты веришь в его россказни о моторе?
— А ты разве не веришь? — удивился я.
Огромный грузовик с прицепом медленно вполз на Эфре-Слотсгатан с Каролинабакен. При этом ему удалось не свалить сигнальный столбик, стоящий посреди улицы.
— Видно, ты не разбираешься в машинах, — сказал Эрик. — А «альфа ромео» — отличная модель. И поверь мне, она отлично ходит в любую погоду.
Он снова посмотрел на машину. Теперь в воздухе кружились лишь отдельные снежинки. Отсюда все было отлично видно до самой площади. Эрик притопывал ногами, стараясь согреться.
— Как только остановишься, мороз пробирает до костей, — заметил он.
— Пожалуй, я пойду, — неуверенно протянул я.
— Нет, пожалуйста, не уходи! Может, зайдем ко мне выпьем по стакану грога? Нам обоим нужно согревающее.
— Прекрасная мысль! — воскликнул я.
— Ты замерз?
— Ни капли. А что?
— Понимаешь, я подумал… если ты не возражаешь… обойдем филфак вокруг еще раз. Понимаешь, мы договорились там встретиться…
Он явно с трудом подбирал слова.
— Вдруг она опоздала… хотя я прождал добрых четверть часа… хочется проверить еще раз… чтобы уж наверняка.
Пришлось соврать:
— Конечно, я не против.
Похоже, грог мне еще может перепасть. Мы быстро пошли назад. Эрик опять смущенно улыбнулся.
— Ты, конечно, уже догадался, кто это? — спросил он. — О нас, наверное, уже болтают?
— Нет, я что-то не припомню, — ответил я, лихорадочно пытаясь сообразить, что к чему. — Филфак? Ах, да… ты имеешь в виду…
— Конечно, Марта, — кивнул Эрик.
Я никак не мог сообразить, как реагировать, и, наконец, спросил:
— И давно это у вас?
— Не очень, — вздохнул Эрик.
Мимо нас медленно проехало «пежо» и свернуло на Тунбергсвейен. Возле стены Ботанического сада надуло огромные сугробы.
— Так вот что, — протянул я. — Теперь до меня дошло, почему в тот вечер в «Альме» она просто светилась от счастья. Но я думал, это из-за Хилдинга.
— Нет, Хилдинг уже в прошлом, — невозмутимо уточнил Эрик. — Он очень тяжело переживал разрыв, я знаю.
«От самой Марты, надо полагать», — подумал я и сказал:
— Да, Хилдинг любит бросать сам и не любит, чтобы его бросали.
Эрик рассмеялся.
— Никто не любит, чтобы его бросали…
«А потом она бросит тебя», — подумал я.
Тем временем мы повернули на Виллагатан.
— А как же Герман? — спросил я.
— Я не уверен, что он знает, — пожал плечами Эрик. — Хотя может подозревать. Герман вообще человек подозрительный. И к тому же ужасно ревнив. Знаешь, он пытался за ней следить!
— Что ты говоришь!
Про себя я подумал, что для ревности у Германа были серьезные поводы.
— Он подкрадывался к вилле Хилдинга и подсматривал в окно. Часто заходил на филфак, проверяя, там ли она. И нынче, когда я собрался на встречу с Мартой, чуть не попался ему возле «Каролины». Пришлось сделать солидный крюк, из-за чего я опоздал. Мы договаривались встретиться в половине десятого. — Он помолчал, потом задумчиво протянул: — Для них обоих лучше было бы расстаться.
Мы подошли к зданию филфака. Там все было погружено во тьму. Лишь в нижнем этаже слабо светилось несколько окон. Я показал на них Эрику, и надежда на грог в душе моей почти угасла.