Он отставил стакан и достал из кармана портсигар. Потом вытащил из него толстую сигару и совершил обычный ритуал. Это смахивало на психотерапию. Когда он снова взглянул на меня, это был уже другой человек. Он улыбнулся, обнажив идеально ровный ряд безупречно белых зубов.
— А теперь послушаем пластинки.
Хилдинг собрал множество старых пластинок, выпущенных еще в тридцатые годы. В основном большие оркестры в стиле свинг. Он ставил одну пластинку за другой, и мы слушали. Здесь были и Бенни Гудман, и Конт Бейси, и Дюк Эллингтон, и Флетчер Гендерсон, и Рой Элдридж, и многие другие старые короли джаза. Старинные часы пробили час, потом два. И все это время мы пили. Впрочем, Хилдинг пил больше, я был немного осторожнее. Он спросил, как мне нравятся Тедди Вильсон, Лайонел Хэмптон и Грехел Эванс. Я сказал, что ничего против них не имею. Он сказал, что очень любит Тедди Вильсона, и мы слушали его раз пятнадцать подряд. И каждый раз Хилдинг приходил в неземной восторг, и на лице его проступало блаженство. Пластинка была старая, вся в царапинах и звучала очень неважно. Возможно, Тедди Вильсон вызывал у него какие-то ассоциации с Мартой Хофштедтер. Потом он поставил эту пластинку еще раз. Он был весь в тридцатых годах. И даже горько пожалел, что его юность пришлась не на тридцатые годы. Я сказал, что ему не следует принимать это так близко к сердцу. Ведь как-никак он был молод в сороковые.
— А каково мне? — горестно спросил я. — Моя юность — это уже пятидесятые.
Но Хилдинг меня не слушал. Он был слишком поглощен самим собой. Марта тоже любила тридцатые годы. И они много раз говорили о своей любви к тридцатым. И она тоже любила Тедди Вильсона.
Хилдинг приготовил себе еще порцию грога и вконец расчувствовался. Он снял пиджак и расхаживал по комнате в одной жилетке. Я заметил, что у него уже появился животик. Пока на нем был пиджак, живот не был виден, а теперь он сразу бросился в глаза. Хилдинг сказал, что ничего не хочет от меня скрывать. Он имел в виду обстоятельства, связанные не с животом, а с Мартой. Далее он произнес очень много красивых слов на эту тему. Такие люди, как Марта, преображают весь окружающий мир. И для того, кто видел ее хоть единственный раз, все остальные женщины сразу блекнут. Марта была настолько яркой и блистательной личностью, что затмевала всех.
— Она была необыкновенно одаренная натура, — продолжал Хилдинг. — Стоило поговорить с ней каких-нибудь пять минут, и уже начинало казаться, что остальные собеседники несут унылую чепуху. В ее присутствии никому и никогда не было скучно!
— Мне только раз довелось с ней побеседовать, — сказал я. — Это было на званом обеде.
— Да, именно!.. Когда я смотрел на вас обоих, меня вдруг охватило беспокойство, — сказал он с очень серьезной миной. — Понимаешь, мне показалось, что она увлеклась тобой. О чем вы тогда говорили? Ведь вы довольно долго просидели в углу на диване, и вид у вас обоих был чертовски довольный.
— Она так и не сказала, о чем мы говорили?
— У нее всегда были маленькие тайны. Ей нравилось иметь свои собственные. Чаще всего такая тайна, в конечном счете, оказывалась сущей безделицей.
— Мы говорили о французской и итальянской комедии. Лабиш, Фейдо и прочие старики… Я прочитал в свое время их немало, чтобы подготовить пародию, которую мы собирались ставить. Марта тоже их читала. Вот об этом мы и говорили.
— Знаешь, что я тебе скажу? — начал он тяжело и доверительно, усаживаясь рядом со мной на диван. — В тот самый вечер я впервые в жизни вдруг почувствовал себя старым, по-настоящему старым. Я видел, что вы сидите рядом на диване, все время смеетесь и вам чертовски хорошо. Я видел, что она смотрит на тебя, или мне казалось, что она смотрит на тебя совершенно определенным образом. Я видел в ее взгляде эту странную неуловимую определенность. И подумал, что теперь ее влечет молодость. Бедная Марта!
Прежде чем встать, он судорожно сжал мое плечо.
— Если бы ты знал, как я ненавидел тебя в тот вечер, — сказал он. — Я ненавидел тебя за то, что тебе всего двадцать, а мне — тридцать пять.
— Тридцать пять — еще не возраст.
Он снова встал. На него начал действовать алкоголь. Он уже очень много выпил. Взгляд осовел, лицо покраснело.
— Ну и как же вы меня ненавидели? — спросил я. — Так сильно, что убили бы меня или ее, если бы между нами что-то было?
Он остановился и пристально посмотрел на меня из-под нависших бровей.
— Ведь не убил же я Гренберга.
— Не знаю, — отмахнулся я. — Я не знаю Гренберга. Не знаю, жив он или умер. И для меня это неважно. Его можно было не принимать всерьез. Через каких-нибудь две-три недели она рассталась с ним. Но есть вещи похуже.
— Ты все начинаешь сначала?
— Да, — отрезал я и предъявил свой главный козырь. — Вчера вечером вы мне сказали, что провожали Марту от здания филфака. Тогда-то она и сравнила Харалда Бруберга с тапиром. Отлично сказано! Очевидно, разговор этот происходил уже после следственного эксперимента: допустим, около половины девятого. Почему вы солгали прокурору и полицейским?
— Я не лгал… — устало буркнул Хилдинг. — Я думал, что мы с этим уже покончили.
Настроение снова испортилось. Мне ничего больше не оставалось, как продолжать допрос. Я откинулся на спинку дивана.
— Послушайте, Хилдинг, одно дело — врать полицейскому, другое — мне.
— Ладно, — согласился он, немного помолчав. — Я солгал Брубергу, когда сказал, что не видел Марту после следственного эксперимента. Но ты понял меня неправильно. Я провожал Марту до филфака сразу после следственного эксперимента.
— А если ее провожал туда кто-то другой?
Хилдинг закусил губу. Все его увертки были шиты белыми нитками. Но он по-прежнему думал, что ведет тонкую игру.
— Ее провожал туда я, — упорствовал Хилдинг. — Я догнал ее в Английском парке.
— Вздор, — отмахнулся я. — Петерсен утверждает, что подвез ее к самому факультету в своей машине.
Хилдинг посмотрел на меня.
— Значит, он лжет.
— Вы сами лжете! — крикнул я, но тут же взял себя в руки. — Разве можно так глупо и нелепо врать на каждом шагу? Вы же первый ушли из «Альмы» во время следственного эксперимента. И сами же заявили Брубергу, что немедленно уехали домой на своем «мерседесе». Перед тем как мы вышли из «Гилле», я позвонил Эрнсту Брубергу и все проверил.
Хилдинг молчал.
— Вы не хуже меня знаете, что все время лжете, — продолжал я. — Почему вы так боитесь признаться, что вчера вечером не были дома, если Марту убили не вы?
— Марту убил не я, — поспешно заявил Хилдинг.
— Что вы делали между половиной десятого, когда встретили Марту возле филфака и пошли ее провожать, и половиной двенадцатого, когда появились в баре «Гилле»? Куда вы шли вчера в половине десятого, когда встретили Марту?
— Это мое дело, куда я шел, — прошипел Хилдинг. — И тебя это не касается!
— Это было бы ваше дело, если бы примерно в половине десятого с Мартой не произошла небольшая неприятность, — спокойно заметил я. — А теперь это уже дело не только ваше, но и полиции! И Харалд Бруберг проявляет к нему вполне законный интерес.
Реакция Хилдинга на мои слова была странной и неожиданной.
— Ну и черт с ним! — сказал он и бросил в стенку стакан с недопитым грогом.
К счастью, стакан угодил как раз между двумя картинами, не повредив их, и разбился, осколки посыпались на пол. После этого Хилдинг вдруг как-то обмяк.
— Сейчас я помогу вам вспомнить, что было вчера вечером, — сказал я. — Вы встретили Марту у филологического факультета в половине десятого. Йоста Петерсен звонил сюда в половине десятого, но вас не было дома.
— Я был в…
— Не прерывайте меня. Мне надоела ваша ложь. Видимо, вы собирались куда-то идти. Я не знаю, куда именно. Вы с Мартой шли по Виллавейен, Тунбергсвейен и Английскому парку. Вспоминаете? Шли прямо к «Каролине».
Он стоял совершенно неподвижно, как статуя. И мрачно смотрел на меня. Его глаза превратились в узенькие желтые щелочки, из которых, казалось, вот-вот брызнет яд. На лбу выступили капли пота.
— Что было потом? — заорал я и встал.
Хилдинг кинулся на меня. Левой он двинул мне в диафрагму, и я полетел на диван. Удар правой, на которой было кольцо с печаткой, лишь слегка скользнул по скуле. Когда он хотел снова броситься на меня, я так лягнул его в живот, что он сложился пополам и опрокинулся на стол. При этом он повалил мой стакан и несколько пустых бутылок. В тот же миг мы снова были на ногах. Он опять бросился на меня. Я спокойно отступал, уходил от его ударов справа и слева и парировал их. Потом я заметил брешь в его обороне и нанес ему сильнейший удар правой по носу. Он отступил на шаг и закрыл лицо руками. Тогда я нанес ему два удара в живот, и он тяжело осел на пол. С него было достаточно. Я взял его за шиворот, дотащил до дивана и уложил. Он все еще закрывал руками нос. И тихо стонал. Я сел в кресло по другую сторону стола и посмотрел на него.
— Кровь идет, — пожаловался он.
— Вижу.
Я перегнулся через стол, достал из пачки сигарету и закурил. Потом откинулся на спинку кресла и снова посмотрел на него. Он прижал к лицу носовой платок.
— Не я начал, — сердито буркнул я.
— Я ее не убивал, — жалобно отозвался он.
— А я и не говорил, что вы.
— Но думаешь, что это я.
— Я ничего не думаю. Я просто удивляюсь, почему вы все время врете.
Он ничего не ответил. Я встал, прошел через маленькую переднюю на кухню и нашел там два пустых стакана. Когда я вернулся, Хилдинг лежал на диване все в той же позе, прижимая к носу платок. И одновременно следил за мной. Я взял бутылку и налил виски ему и себе.
— Выпейте, — сказал я, протягивая стакан.
Он взял стакан и залпом осушил его. Потом снова лег. Я сделал лишь маленький глоток и поставил стакан на стол.
— Ну что, будем говорить правду? — спросил я.
— Мне надо было привести в порядок кое-какие бумаги, — сказал он. — Поэтому пришлось пойти в канцелярию. Вчера вечером я и закончил.