— Церкви, — поправил его Ардагар. Он единственный не побаивался ярла.
— Да, — смущенно признался Рюрик.
— Хорошо. — Бьерн кивнул, вновь заходил по дому. — Сегодня будет совет. Я приведу туда тебя и твоих людей. И ты расскажешь конунгу Харальду обо всем, что случилось в землях франков. А также расскажешь о том, что случилось с Красным Рагнаром и Триром Клешней после того, как они разрушили христианские церкви… Если твой рассказ взволнует конунга, то у тебя будет два десятка новых воинов…
Ардагар оказался сообразительнее бонда.
— О, да! Божья кара! — восхищенно вскрикнул он. Подскочил, засуетился, заламывая руки. — Божья кара настигла тех, кто обидел капища христианского бога!
Он уже забыл, что недавно сам поправлял Бьерна, назвавшего церкви капищами. Он даже забыл имя собственного Бога и принялся именовать его на северный лад христианским.
— Да, — кивнул Бьерн. — Божья кара погубила войско Красного конунга и стерла с земли племя эрулов.
— Но Господь сохранил жизни тем, кто должен был донести весть о его могуществе до конунга Харальда! — перебил Ардагар. — И если Харальд не пожелает защитить Его святыни, Он может наслать кару на земли конунга!
Воины зашумели, обсуждая слова Ардагара. Выдумал Божью кару посланец Эбо или нет, но все сходились на том, что войско эрулов покарал какой-то очень могущественный Бог. А Рюрика отпустил, поскольку мальчишка должен был довезти весть о случившемся.
Какой-то мужик с черной окладистой бородой, похожий на лесного духа, прошипел, склоняясь к Сигурду и обдавая его луковым запахом изо рта:
— Думаешь, он может?
— Ты о чем? — не сообразил Сигурд.
Мужик поковырялся пятерней в бороде, пояснил:
— Три дня назад я принес в жертву Одину ягненка, Тору и Фрее — петуха и курицу, а Господу Иисусу — ничего. Если он обидится, то может убить меня, как убил эрулов?
На ум Сигурду пришел лишь один ответ. Подражая Ардагару, бонд загадочно произнес:
— Пути Господни неисповедимы.
Бородач расстроенно запыхтел, отступил. Сидящий рядом с Сигурдом Иствелл ухмыльнулся:
— Ты говоришь, как монах.
— Я научился говорить по-разному, — ответил Сигурд.
Ободрит нравился ему. Было неясно, раскусил он уловку Бьерна или искренне поверил в Божью кару, но от него веяло приятной надежностью человека, умеющего жить на земле. Было в нем что-то родственное…
— Мне сказали, у тебя есть хорошие ковры?
"Когда успел?" — Сигурд кивнул.
— Поговорим… — заверил его ободрит. Тяжело поднялся, подступил к Бьерну: — Не думаю, что христианский Бог будет обижен на конунга Хорика, если тот откажется защищать город франков. Но он наверняка обидится, если Хорик позволит разрушителям Гаммабурга уйти с награбленным… Подумай об этом, ярл.
Ободрит все понимал. Он понял даже больше, чем ухватившийся за уловку Ардагар. И дал дельный совет. Конечно, датский конунг не станет защищать город своего соседа Людовика. Но если Клак все же нападет на монастырь Гаммабурга и разорит город, все изменится. После наказания богоотступника Хорику достанется награбленная Клаком добыча и слава поборника справедливости и новой веры. Первое укрепит его власть в Дании, второе даст новых друзей средь франкских и саксонских епископов. Значит, в Данию потянутся монахи, желающие просвятить язычников, построить храмы, обучить счету и грамоте детей ярлов. У них будут деньги для конунга и много сил для работы. И то и другое Датчанину не помешало бы… А подловить Клака на выходе из устья Лабы и налететь на него из укрытия было куда проще, чем сходиться с ним в прямом бою.
Но Хорик может не захотеть ссориться с фризами…
— Я подумаю, — устало сказал Бьерн. Заметил довольное лицо Сигурда, отвел взгляд. — Подумаю…
10. Марго
Марго спала так крепко, что ничего не услышала. В ее маленькой пристройке всегда было тихо, сюда едва доносился шум со двора, и даже колокольный звон плыл мимо, слабыми отголосками тревожа спокойное одиночество дома. Марго устала за день: помимо уборки двора, ей пришлось помогать монахам чистить хлев, ведь перед праздником святого Якова все должно было сиять чистотой. Бьерна и Ардагара не было уже много дней, зато дважды приходила Элиса, а отец настоятель обещал Марго подарить ей к празднику отрез голубой ткани, такой тонкой и прекрасной, какой не было даже в лавке у Гейнцев.
В предвкушении праздника Марго помолилась и легла спать. Ей ничего не снилось, поэтому громкие крики и боль, вырвавшие ее из покоя, сперва показались Марго началом сновидения. Боль была такой сильной, что Марго задохнулась и захотела, чтобы сон побыстрее кончился. Но он не кончался. Наоборот, следом за болью появился запах гари, всполохи огня, крики и два незнакомых бородатых мужика. Один размахивал факелом и, что-то выкрикивая, касался пылающей паклей стен маленького жилища Марго. А другой возвышался прямо над девочкой с тяжелым мечом в одной руке и большой чашей для омовений в другой. У него была грязная шея, пятно сажи на щеке и толстые красные губы. Он пинал Марго ногой в бок и, выпячивая губы, хохотал, глядя, как она пытается уползти от удара.
Яркие желто-красные языки пламени облизывали стены, лавку, приступку у двери, смыкались на потолке, выплескивая клубы черного ядовитого дыма.
Марго задыхалась, не понимая, снится ей все это или нет, и не знала как проснуться. Смотрела на всполохи, выползающие из-под огненной головы факела, вскрикивала от ударов, кашляла.
— Брось ее, Эрик! Идем! — Тот, что поджигал стены, взмахнул факелом, распахнул дверь.
Огонь радостно захрустел, потянулся к выходу, разросся, заполняя собой весь дом. Марго стало жарко и страшно. Стоящий над ней воин перестал смеяться, размахнулся чашей. Большое и плоское дно чаши полетело в лицо девочке.
Она не почувствовала удара, просто вдруг стало темно…
А когда она очнулась, вокруг было светло и свежо. На щеки крапал мелкий дождик, в сером небе плавали чайки. Пол под Марго тоже плавал. Бок и спина болели. И еще першило в горле, как будто она надышалась дыма. Ничего не понимая, Марго села, огляделась.
Рядом с ней сидели и лежали люди. Очень много людей. Все они были молчаливые, грязные и избитые. Некоторые стонали. У женщины с седыми волосами, которая упиралась плечом в колени Марго, на затылке запеклась кровь, а порванная на спине рубашка обнажала бугорки позвоночника в красных ссадинах.
Из-за тесноты Марго не видела, где она находится. Попыталась подняться, но что-то удерживало ее руки за спиной, мешая встать.
— Не надо, — хрипло сказал мужской голос позади Марго.
Она опустилась обратно, повернулась.
Позади нее сидел высокий и тощий монах. Марго узнала его — Симон. Толстая веревка, обматывающая ноги Симона, тянулась к его запястьям, охватывала их и поднималась к горлу, стягивая его жесткой петлей. От петли она ползла дальше, к Марго, обвивала ее связанные за спиной руки. Затем, пролезая под локтями, оплетала такой же, как у Симона, петлей шею женщины с седыми волосами. Поначалу Марго не заметила ее из-за растрепанных волос женщины.
— Не двигайся, иначе петля затянется, — сказал Симон.
У него были очень грустные глаза.
— Это — сон? — спросила Марго.
Симон печально улыбнулся. На его нижней губе вздувался багровый синяк, наплывал на щеку. Обритая голова монаха казалась серой от пепла.
— Нет, девочка. Это — люди Клака.
Марго вспомнила: "Клак — властитель Фризии, бывший датский конунг, изгнанный Хориком из Дании". О нем очень часто говорили с раненым викингом Ансгарий и Ардагар. Боялись, что он нападет на город…
"Не зря боялись…" — Марго выпрямилась и вытянула шею, желая за спинами сидящих людей увидеть загадочного Клака. Но людей было слишком много, а Марго была слишком маленькой. Лишь один раз из-за макушки седой женщины она увидела плечи и голову какого-то незнакомого человека. Его волосы на висках были заплетены в косички, похожие на косички Бьерна, а переносицу рассекал шрам, делая ее толстой и некрасивой. Голова человека проплыла, качнулась вместе с полом под Марго и скрылась из виду за спинами пленников.
— Почему все качается? — спросила Марго у Симона.
Синяки на ее боках болели, но отец нередко бивал ее гораздо сильнее, и Марго привыкла к боли. Страха тоже не было. Она понимала, что должна бояться, но почему-то не боялась, будто все происходило вовсе не с ней. Может быть, все-таки это был сон, и Симон оставался частью этого сна.?
— Мы на корабле фризов, — сказал монах.
Пожевал губами, нащупывая синяк и опухоль вокруг него, потом облизнул его языком, предупредил:
— Сиди тихо.
Марго постаралась — замолчала, даже закрыла глаза, ожидая, когда придет страх или закончится сон. Но ни того ни другого не случилось. Женщина с седыми волосами застонала и принялась заваливаться на бок. Она придавила ноги Марго. Ктото из сидящих рядом с женщиной пленников подпер ее плечом. Марго согнула ноги, выудила ступни из-под седовласой, пошевелила пальцами. Пальцы были целы — двигались.
Симон что-то бормотал. Должно быть, молитву.
— Мне приснился пожар, — прошептала Марго.
Монах прервал моление.
— Тебе не снилось. — Он вздохнул, кадык на его тощей шее проехался вверх-вниз, сдвигая складки кожи. — Фризы напали на нас очень рано. Они подожгли монастырь. Именем Господа многие из братьев взялись за оружие, не во спасение своих жизней, а во спасение святых икон и книг…
Марго понравилось, как он это сказал. "Во спасение святых икон…" Красиво…
— Отец Ансгарий с братом Матфеем, поддавшись на наши уговоры, вынесли тайным ходом все священные вещи, дабы язычники, отрекшиеся от Господа нашего, Иисуса, не осквернили их…
Неизвестно почему Марго подумала о празднике, к которому так долго готовились монахи и люди в городе, и о куске голубой ткани, который ей собирался подарить отец Ансгарий. Она разрезала бы кусок надвое и половину отослала бы матери. Мать обрадовалась бы, поняв, что Марго живет в достатке и уже вполне взрослая, чтоб делать подарки. Но теперь…