Звонкие девчоночьи голоса рвали тишину, нарушали сладкий покой утра.
Обойдя шепчущихся девчонок, Айша вышла со двора. Спустилась по дороге к речной пристани, посмотрела, как на палубах кораблей-чаек прохаживаются сторожа. Потом вдоль берега направилась к морю, туда, где звенели топоры. Миновала рощу, по длинному песчаному откосу выбралась на каменистое побережье. Отсюда, с мыса, были хорошо видны большие костры на берегу и фигурки мужчин около них. Фигурки то собирались ватагами, о чем-то совещаясь, то вновь расходились в стороны. Воткнутые в песок факелы окутывали их чадным серым дымком…
Отвернувшись от костров, Айша босой ступней коснулась воды. Волна лизнула ногу, откатилась, будто испугавшись собственной шалости, ударилась боком о высокий валун, застывший на мелководье. Основание валуна окутывал зеленый иней водорослей, в прозрачной воде под ним перекатывалась махонькая витая ракушка. Айша сунула руку в воду, достала ракушку. Затем взобралась на валун, села, скрестив ноги, поднесла ракушку к глазам. Ракушка была белая, с розовыми прожилками внутри. Такими же розовыми, как туманная завесь на горизонте, где в щелочку меж морем и небом опасливо вылезал край солнца. Он еще не показался из-за ровной морской глади, но, ожидая его, вода уже переливалась серебристым светом. Уходящие далеко в море валуны подставляли под сияние стертые бока, над ними кружились чайки…
Айша встала, размахнулась, бросила ракушку в море. Ей не были нужны большие костры или длинные песни, чтоб испросить милости богов. Она закрыла глаза, развела руки в стороны, открываясь навстречу восходящему солнцу, ощутила, как долетевший из морского похода Встречник бережно коснулся ее плеч, прошептала:
— Я буду жить… И буду помнить… Что бы ни случилось.
Втречник обнял ее, затеребил юбку, потащил куда-то, словно пес, зовущий своего хозяина. Айша открыла глаза.
Из-за откоса на ровный берег выходили корабли. Большие, красивые, с узорами на высоких носах, с роскошными коврами, закрывающими борта до самой воды, с тонкими парусами, розовыми от рассвета.
Замерев от изумления, Айша смотрела, как корабли грудью разрезают темную гладь воды, как ряды весел взлетают вверх, рассыпая серебристые брызги и вновь опускаются, оставляя за собой круглые воронки…
— Иии-ех! — кричали кормщики. — Ии-ех! — Их крики разносились над отмелью. Забыв о кострах и факелах, ободрить бросились по берегу навстречу кораблям. Ист в нарядной красной рубашке бежал впереди всех, воздевал вверх руки, что-то вопил.
— Иствелл! — услышала Айша. — Иствелл!
Не глядя на все еще выходящие из-за отмели, один за другим, корабли, она соскочила с камня.
Надо было встречать гостей.
Сигурд увидел ее первым. Она стояла на камне, над водой, маленькая, тонкая, залитая светом восходящего солнца, и словно ждала их появления.
— Хвити… — растерянно сказал Сигурд.
Он уже давно не вспоминал маленькую колдунью Бьерна. В последние дни он все чаще думал о доме, о том, как удачно сговорился с Иствеллом после свадьбы вместе пойти в Каупанг. Сигурд предложил Иствеллу провести в Каупанге всю зиму, но ободрит пока не был уверен.
— Поживем — увидим, — уклончиво отвечал он.
Дома Иствелла ждала жена и двое маленьких сыновей.
А Сигурда в Каупанге ждали три любящие женщины. Он помнил их, но, увидев на камне у берега колдовское видение, забыл обо всем.
— Хвити… — вновь повторил он и, не отводя глаз от стоящей на камне колдуньи, подергал за рукав Гримли. — Гляди… Видишь?
— Чего там ви… — начал было Гримли, но осекся, приподнялся, выдохнул: — Великие боги…
— Она — живая? — боясь ошибиться, осторожно поинтересовался Сигурд.
— Кто знает, — шепотом ответил Гримли. — Она ж колдунья, Может, живая. А может, и мертвая. Надо б Бьерну сказать…
Невольно Сигурд посмотрел на идущий позади корабль Бьерна. Гримли посмотрел туда же. А когда оба хирдманна повернулись, колдуньи уже не было ни на камне, ни на берегу. Она исчезла, будто растворившись в розовом от солнечного света воздухе.
— Нет. Не надо говорить ярлу, — решил Гримли.
Но Сигурд все-таки сказал. Это вышло случайно, когда корабли уткнулись носами в берег, песок заскрипел под дощатыми килями, и люди окружили соскакивающих вниз воинов. Сигурд тоже спрыгнул на песчаный берег и нос к носу столкнулся с ярлом.
Вокруг вертелись деревенские, обнимали Иствелла и его воинов, шумели, размахивали факелами. А Бьерн стоял под задравшимся в небо носом своего драккара и смотрел куда-то мимо этого веселья. Он был так одинок, что Сигурд не удержался.
— Я видел Айшу, — сказал он.
И сам испугался своих слов. Но Бьерн лишь устало кивнул.
— Я знаю, что ты тоже любил ее, бонд.
— Нет! — возразил Сигурд. Повернулся в сторону камня, на котором недавно заметил колдунью, указал на него. Отсюда камень казался далеким и маленьким. — Я видел ее. Она стояла вон там, на том валуне.
Бьерн проследил за рукой Сигурда. Солнце высветило морщины на его лбу и в углах глаз. Ярл прищурился, потом вдруг резко отодвинул Сигурда в сторону, шагнул вперед. А затем быстро зашагал к камню, не замечая бегущего рядом бонда.
Потому что навстречу ему, утопая ногами в мокром песке, шла единственная, когда-либо любимая им женщина.
И Бьерн не мог вновь потерять ее.
Даже если она была всего лишь колдовством.
12. Эпилог
К середине лета Марго, вместе с другими пленниками, вернулась в Гаммабург. Крепость, церковь и монастырь были разрушены, однако торговая часть города, где стояла лавка Гейнцев, уцелела. На пепелище копошились люди — город отстраивался заново. Серые фигурки издали казались одинаковыми, как горошины в стручке.
Брат Симон держал Марго за руку.
— Теперь ты свободна, можешь пойти, куда пожелаешь, — бубнил он, опасливо поглядывая на руины. — Конечно, отец Ансгарий будет рад, узнав, что ты решила посвятить себя служению Господу, но укрепись духом, дитя, ибо неведомы испытания, которые Он уготовил чадам своим, и если горе смутит твой разум и отвратит его от Господа, то…
— Вон мама. — Марго указала ему на одну из серых фигурок.
— Слишком далеко. Ты обманываешь себя… — возразил Симон, и еще крепче сжал ладошку девочки.
— А вон Элиса. — Пальцы Марго выскользнули из руки монаха.
Оставив Симона, девочка побежала вперед. Сердце в ее груди колотилось, мешочек с монетами — подарок Бьерна, позвякивал при каждом шаге, ноги сами перескакивали через разрушенные ограды и разбросанные камни.
— Элиса! — крикнула Марго. — Мама!
Элиса не услышала, а мать, бросив работу, выпрямилась, вытерла руки о передник, недоверчиво вгляделась в бегущую к ней дочь. А потом охнула и стала оседать прямо на гору пепла и углей.
Подскочив к ней, Марго обхватила руками ее шею, упала на колени, прижалась щекой к мягкой груди:
— Все хорошо, мама… Все будет хорошо! Я знаю!
Мать обняла ее крепко-крепко. И почему-то заплакала.
Ольга ГРИГОРЬЕВАЛАДОГА
Прохожий, ты идешь, но ляжешь так, как я.
Присядь и отдохни на камне у меня,
Сорви былиночку и вспомни о Судьбе.
Я дома, ты – в пути… Подумай о себе…
ПРОЛОГ
Бородатый грек пригнулся и, зло оскалившись, кинулся на меня Короткий меч со свистом распорол воздух возле самого моего уха – еле увернуться успел.
– Берегись, Князь! – запоздало выкликнул Фарлаф, опуская на голову грека широкий, изукрашенный кровавыми полосами клинок.
Фарлаф редко промахивался По кучерявой бороде врага быстрым ручейком побежала кровь, в ошалелых глазах заметался поздний страх Тяжелое тело медленно склонилось к моим ногам, будто желая поклониться тому, кого в жизни лишь как злого находника ведало.
– Сзади!
Фарлаф, обороняя, белкой метнулся за мою спину Пущенная метким воем стрела опередила его – раньше толкнула наземь неслышно подобравшегося сзади ворога Фарлафу оставалось лишь добить его Ко мне откуда-то сбоку подскочил еще один грек Безбородый, ясноокий – совсем мальчишка Замахнулся, по-детски неумело.
Дурачок, зачем на меня кинулся? Нашел бы себе врага попроще, глядишь, и жив бы остался.
Я выскользнул из-под удара и, выбросив вперед руку, полоснул ножом по горлу юнца Тот всхлипнул горестно, недоверчиво провел вмиг покрасневшей ладонью по ране и, прежде чем упасть, вперился в меня недоумевающим взглядом В другое время, может, и пожалел бы я его, а ныне не до жалости было – спешил я. Любая заминка в пути дорогого стоила. Царьград недалече стоял – небось уже принесли туда случайные видоки тревожную весть о странных находниках с севера, что, вопреки разумности всякой, ладьи свои на колеса поставили да, паруса распустив, по суше коротким путем к греческим землям подобрались. Царьградские мужи, подобные вести заслышав, мешкать не станут и богу своему робкому кланяться понапрасну не будут, хоть, почитая его, ставят храмины высокие да узорные. Коли не опередим их – войной выйдут, а коли опередим, так, может, с перепугу-то дело миром и порешат. Мир нам ой как надобен!
– Кня-я-язь! – прервал мои раздумья испуганный возглас.
Я вскинулся, чутьем заметив новую угрозу, нырнул вниз. Только это и спасло – тяжелый вражеский топор вскользь прошел по голове, чудом не раскроив ее надвое. Чужие бородатые и знакомые озабоченные лица закружились в лихом водовороте, сквозь резкий звон прорвался в уши тревожный зов Фарлафа:
– Олег, Олег…
Чьи-то руки бережно подхватили меня, не позволяя упасть, потащили в успокаивающую тишину и темноту. Вечную темноту… Я не испугался, только подумал устало: «Вот и пришло мое время вновь кромки коснуться и встретиться с родичами, давно покинутыми…»
– Рано к нам собрался. Твое время не вышло еще, – отчетливо сказал уже почти позабытый молодой голос. Властный, сильный, могучий…
Эрик. Последний ньяр, заброшенный могущественной Судьбой за край мира. Когда-то он был воеводой. Пока с нежитью не спознался… У меня тоже когда-то иное имя было, не это, по всей земле известное. И родичи были… Где бьются они теперь, за какое дело кровь проливают? Помнят ли собрата, в людском мире оставшегося? Верно, помнят, иначе не нашептывали бы советы разумные, не упреждали тихими вздохами о бедах грядущих. Из-за их помощи неприметной и нарекли меня Вещим…