— У Аргелина?
Он вынырнул из туннеля в просторный зал. И увидел солнце под землей.
Оно было громадное и свисало с потолка, тихонько покачиваясь от дуновения сквозняков. Гладкое, ровное, безупречное. Как его сумели принести сюда? Под золотым диском стоял Креон и снизу вверх смотрел на его сияние, как будто оно не причиняло ему никакой боли.
Заслышав его, альбинос обернулся.
— Как Шакал?
— Силы равны.
Креон снова обратил лицо к кованому диску. Его волосы блестели в золотом сиянии, бледная кожа словно источала собственный свет.
— Тогда подождем моего брата. И Аргелина.
Она опустила на чашу весов перо.
Небольшое белое перышко, которое она достала из шкатулки. Такое легкое, что его шевелило дуновение ветерка. Однако под его тяжестью чаша весов сразу опустилась.
Гермия подняла глаза.
— Видишь, господин Аргелин? Что ты можешь этому противопоставить?
Он с болью прошептал:
— Гермия…
— Свою добродетельную жизнь? — нежно проговорила она. Поднялась по ступеням, села на трон. На ее ногтях сверкнули хрустальные капли. — Не знающий жалости путь по ступеням армейской иерархии? Резню и кровопролития? Убитых Советников, истребленные семьи твоих врагов, смерть детей, которые могли бы вырасти и лишить тебя власти?
— Раньше это тебя не заботило.
Она улыбнулась.
— Или женщин, которых ты погубил? Твое желание подчинить себе даже голос Бога? Не говоря уже об убийстве Архона… обоих Архонов, будь на то твоя воля. Шантаж, интриги. Ты нанял чужеземное войско, чтобы оно воевало против твоего собственного народа. Какое из этих деяний ты положишь на весы, господин генерал?
На его лице не дрогнул ни один мускул, только морщины залегли глубже.
— Гермия, когда-то мы были друзьями. Больше, чем друзьями. Ты была моей сообщницей в этих преступлениях.
— Я рада, что ты признаёшь свои деяния преступлениями. Ты хотел короновать себя на царство божественным венцом. Провозгласить себя Архоном. Сбросить мои статуи с пьедесталов, отвернуться от моей силы, от дождя, дающего жизнь. — Ее голос дрожал от гнева. Даже Алексос поднял голову, и на миг в его глазах промелькнув отблеск ужаса пред гневом Царицы.
Аргелин же не моргнул глазом.
— Положи всё это на чашу весов. Но положи и кое-что другое — мою любовь к тебе.
— Любовь! — взвилась она. — Ты меня убил!
— Ян нанес удар в гневе, и предназначался он не тебе. Я бы не тронул и волоска на твоей голове.
Она хрипло рассмеялась.
— Ты бы в любую минут отшвырнул меня прочь. Я была Гласительницей и имела власть. Но когда ты достиг бы своей цели…
— Нет! — Он взлетел по ступенькам, схватил ее за руку. — Нет, Гермия, клянусь! Этого ни за что бы не случилось, поэтому что я никогда в жизни никого не любил, даже себя. Только тебя. Нас связывало больше, чем заговор, больше, чем преступления. Мы были отражениями друг друга, наша связь была глубокой, настоящей, и нас ничто не разлучило бы, даже смерть. Мы этого не допустим! Ты же понимаешь! Я заберу тебя с собой назад. Говорю об этом перед лицом Царицыного гнева, перед лицом богов, даже если из-за этого наступит конец света и на земле воцарится Хаос. Я буду с тобой, Гермия. А я всегда добиваюсь того, чего хочу.
В тишине слышался только плеск водопада. Мирани прикусила губу, глядя на лицо женщины, на изящно подведенные брови, красные губы. Кто это — Гермия? Или маска из ее плоти на лице Царицы Дождя?
Гермия неуверенно улыбнулась.
— Нам никогда уже не узнать, что ты сделал бы, а чего бы не сделал.
— Захочешь — узнаешь. Возвращайся вместе со мной.
— Это невозможно. Если только…
Он коснулся ее руки.
— Если только что?
— Я попала сюда через смерть, Аргелин. Через мою смерть. Если я уйду, то кто-то должен остаться здесь. Царица требует жертвы.
Аргелин рассмеялся — жалко, сдавленно.
— Будет ей жертва! — Он обернулся. — Давай отдадим ей вот этого толстяка, моего убийцу.
Орфет резким движением скрестил руки на груди, но голосом не выдал гнева.
— Полегче, генерал.
— Тогда отдадим жрицу. — Аргелин подошел к Мирани и тихо произнес: — Мой удар был нацелен в тебя. Может быть, я должен закончить то, что начал.
Она посмотрела на него. Глаза у генерала были темные, уверенные, но она почувствовала, что ее былой страх перед ним давно улетучился.
— Вряд ли ты это сделаешь, — спокойно ответила она.
— Нет? Тогда мальчишку. — Он обернулся к Алексосу. — Архон обязан умереть за свой народ.
Алексос рассмеялся, лягушка спрыгнула с его ладони.
Мирани сказала:
— И его ты тоже не тронешь. — И встала перед ним, так что ему ничего не оставалось, кроме как смотреть на нее.
— Всем нам известно, генерал, чью жизнь ты должен подарить Царице Дождя.
Он хранил молчание.
— Единственный путь отсюда — солнечный диск, а он у тебя. Отдай его Царице. — Голос Мирани был еле слышен, она поглядела на Гермию и увидела ее незнакомую улыбку.
Аргелин сказал:
— Ты давно задумала меня убить.
— Нет. — Мирани покачала головой. — Я только хочу освободить Оракул. Освободить людей. И тебе это по силам.
— Если я это сделаю, никто из нас не вернется.
— Знаю. Но я научилась доверять Богу. Несмотря ни на что.
— Неужели боги любят тех, кого они мучают?
Она сказала:
— По-моему, да.
Они долго смотрели друг на друга. Он оглянулся на Алексоса, на Орфета. Потом достал из туники солнечный диск и положил его на другую чашу весов.
И она медленно опустилась.
Не оглядывайся
Темнота.
Она поглотила Сетиса, как только погас свет солнечного диска. На миг ему почудилось, будто его затмили гигантские пальцы, будто Бог взял золотой диск в ладонь и унес. Сетис посмотрел вверх, ожидая, что вот-вот обрушатся невообразимые ужасы, что в мире воцарится Хаос, похитит у людей свет и тепло, развеет в прах всё живое. По стенам зашуршали мириады насекомых.
Он спросил Бога:
— Это что, конец?
«Это и конец, и начало», — ответил кто-то, и Сетис узнал Креона. Тот стоял совсем близко, и в голосе альбиноса слышалась победная нотка, озадачившая юного писца. Чья-то рука схватила его за локоть, увлекла в темный коридор. Впереди, в гробницах, лязг мечей сменился предсмертным криком.
Кто-то одержал победу.
— Пресветлая!
Ретия изумленно смотрела на незнакомца. Его кираса блестела в предутреннем тумане. Он снял шлем, и взорам предстали спутанные седоватые волосы и полное тревоги лицо.
— Пресветлая, прости, что мы пришли сюда. Я знаю, это запрещается, но мы подумали… что этого нельзя допустить.
Он невразумительно бормотал, и тут она его узнала: это был сотник Аргелина, а воины, в тревожном ожидании столпившиеся у него за спиной, были остатками армии, защищавшей Порт. Люди Шакала, торговцы, рыбаки, вооруженные ножами и сетями.
Она жестом велела ему замолчать.
— Что северяне?
— Мы окружили их у Моста. Они гнали чужеземных зверей и не заметили, как мы переправились. Мы напали на них с тыла и разбили наголову. Мои люди собирают тех, кто остался в живых.
За спиной у Ретии радостно вскричала Персида. Раздались радостные голоса, вздохи облегчения. Крисса истерически хихикала. Ретия медленно сняла маску, опустила копье, расправила плечи, сразу став еще выше.
Сотник поспешно опустился на колени, ткнулся лбом в землю. Воины последовали его примеру.
Она смотрела на них сверху вниз. Пришел миг торжествовать победу, но она чувствовала лишь какое-то странное оцепенение, глупую обиду. На Оракул больше никто не нападет. И это почему-то не радовало, а вселяло чуть ли не разочарование.
Рядом с ней встал отец Сетиса.
— Послушай, — прошептал он.
В тишине нарастал какой-то странный звук, еле слышный, далекий ропот, смутный и зловещий.
Старик торопливо протолкался сквозь толпу солдат к краю платформы. Ретия подошла и встала рядом с ним. Они увидели, как из Порта, из Города Мертвых, по белым дорогам через пустыню, из ворот, из домов, развалин, потайных убежищ — отовсюду хлынули люди. Жители Двуземелья сотнями и сотнями устремлялись на Остров.
Гермия встала.
— Суд окончен, — торжественно заявила она. — Перо поднялось, встает солнце, занимается День Скарабея. Сегодня Ярчайший, Повелитель Скорпионов, Возничий Колесницы Солнца должен благословить народ Оракула. — Она посмотрела на Мирани. — Гласительница раскроет свои уста и провозгласит его волю.
— Но это же ты, — напомнил ей Аргелин. — Ты и есть Гласительница.
— Я? — Ее высокомерный голос на миг дрогнул. Она заколебалась, и в ее лице наконец-то появилось что-то человеческое.
Потом Гермия вышла из своего облика, шагнула к нему, и то, что осталось позади, не имело ни формы, ни очертаний, оно было сплетено из воды, вместо глаз — искры чистого света, вместо волос — темная сырость, платье соткано из бархатистой глади перламутровых раковин.
Царица Дождя бесстрастно взирала на Гермию, бегущую вниз к Аргелину. Улыбнулась, встала — и Мирани в страхе отшатнулась: плеск ее шагов захлестнул их с головой. Царица неторопливо спустилась, подошла к Аргелину, улыбнулась ему, и улыбка ее была холодной, как бездна, глубокой, как морская синева.
— Никто не покидает моих Садов, — произнесла она струящимся голосом. Но даже сейчас он не отступил ни на шаг.
Обняв одной рукой Гермию, он ответил:
— Она вернется со мной.
— Ты настойчив в своих требованиях, человек, который разрушил мои изваяния.
Он заглянул в трепетные огоньки ее глаз.
— Говорят, когда-то ты любила земного человека. Ты должна понимать мои чувства. Я не прошу тебя, богиня, потому что мои просьбы всё равно не тронут тебя. Мы враги, но даже враги могут быть милосердны к побежденным. Я умоляю тебя, госпожа. Я, Аргелин, умоляю: верни ей жизнь.